Савченко Владимр
   За перевалом




ПРОЛОГ

1. ГОБИ. XX ВЕК

Место в западной части пустыни, куда долетел вертолет, ничем не
отличалось от окрестностей: те же волны барханов, показывающие
направление последнего ветра, гнавшего их, такой же серо-желтый песок
сухо скрипел под ногами и на зубах; солнце, ослепительно белое днем и
багровое к вечеру, так же описывало в небе почти вертикальную дугу. Ни
деревца, ни птицы, ни тучки, ни камешка в песке. Только алюминиевая
вешка - пирамидка из потускневших за четыре года трубок - отмечала
засыпанный вход в шахту.

Сняли пласт песка, открыли люк. Внутри все сохранилось идеально:
дощатый сруб, лестница из скоб, кабели от термоэлементов, пронизывающие
доски и сходящиеся внизу к кабине-снаряду.

Опустились. Отдраили крышку иллюминатора, пощелкали тумблерами на
внешнем пультике. Главным была энергетика, термоэлементы, превращавшие
геотермальный поток в грунте в электричество. Они не подвели:
шатнувшись, остановились против нужных делений стрелки приборов,
загорелись лампочки в кабине, осветили мохнатое .ело необычно,
по-людски вытянувшейся на пластиковом ложе гориллы, ее лицо, сердито
сжатый рот.

Анализ газовой смеси в кабине: состав, давление, влажность - все в
норме. Можно откачивать, входить, пробуждать. По показаниям биодатчиков
обезьяна будто спала несколько часов.

Горилла-самка Мими выросла в университетском виварии, участвовала во
многих опытах, знала и не пугалась людей. Но сейчас, пробудившись, она
шарахнулась от двоих исследователей с визгом, оскаленными клыками,
защитно выставленными когтями; обрывая провода датчиков, ринулась в
дверцу, только ветерок пошел по шахте - так она взлетела по скобам.

- Вот это да! - Нимайер высунулся, позвал: - Мими!.. Что с ней?

- Последействие морфина,- сказал Берн.- Я и на себе его чувствовал.
Значит, наркотик из методики исключается - только самогипноз. Если
через восемнадцать тысячелетий со мной приключится такое, привести меня
в норму будет некому.

Так было сказано главное.



"Берн Альфред (1910 - 1952), немец, биолог, биофизик, действительный
член Швейцарской Академии наук, профессор Цюрихского университета.
Работы в области анабиоза позвоночных. Пастеровская премия (1948).
Монографии об анабиозе и по палеонтологии". (Из энциклопедии.)



"Нимайер Иоганн. Род. в Моравии в 1924 г., оконч. политехнический ин-т
в 1948 г., сотрудник кафедры экспериментальной биологии Цюрихского
университета. Женат, двое детей (сын и дочь). Рост 170 см, вес 68 кг,
сложение нормальное, внеш. вид - см. фото. Особых примет не имеет.

В предосудительном не замечен". (Из картотеки машинного учета
кантональной полиции.)



И был некролог с фотографией Берна в траурной рамке: пряди седых волос
над обширным лбом, темные глаза под темными бровями, прямой нос, впалые
щеки, нервный рот - губы в иронической полуулыбке. Ректорат и деканат
биофакультета с глубочайшим прискорбием извещали о гибели профессора во
время катастрофы при изысканиях в пустыне Гоби. Охи, ахи, расспросы,
оплакивания близкими, толки о том, кто займет кафедру... И был отчет
чудом спасшегося второго участника экспедиции инженера Нимайера,
который показал, что:

когда в поиске следов третичной фауны они перебазировались в глубь
пустыни, на 80 километров восточней колодца Байрым, в первый рейс,
нагрузив вертолет приборами и взрывчаткой для выброса породы,
отправился профессор; он, Нимайер, остался упаковывать остальное снаряжение;

когда вертолет поднялся метров на двести, он накренился, мотор стал
давать перебои, заглох; не набрав скорости, машина стала снижаться
вертикально и быстро - падать;

когда она коснулась почвы, в ней раздался сильный, в два раската, взрыв
- видимо, от удара детонировали запалы к динамитным шашкам; вертолет
развалился на куски, дело завершил взрыв бензобака и пожар, спасти
Берна было невозможно; сам Нимайер трое суток выбирался из раскаленных
песков.

Отчет был убедительным, а расстояние до места происшествия к тому же
было столь значительным, что комиссию для расследования решили не
посылать. Да и координатные записи маршрута экспедиции сгорели в
вертолете; после осенних бурь обнаружить места стоянок с воздуха не
было никаких шансов... Словом, ухищрения Берна и Нимайера по тщательной
разработке легенды и подкрепление ее тем, что в вертолет перед взрывом
сунули обезглавленный труп Мими (чтобы на случай проверки
наличествовали обломки костей), оказались лишними.

Для самого инженера все случившееся было немалой неожиданностью. Он
отправился с Берном, чтобы проверить самочувствие захороненной в Гоби
крошки Мими, в случае успешного оживления ее ликовать, поздравлять
профессора и вкусить благ от своей (скромной, но и весомой: аппаратура)
доли участия в деле. А оказалось, что опыт только начинается, до конца
его Нимайеру не дожить, а о вкушении благ и говорить не стоит.



2. ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ДИАЛОГИ

Поэтому между ними все дни подготовки возникали несогласия и споры. К
ним вело все - с чего ни начать, о чем ни говорить.

...Багровый закат высоко распространился в насыщенном пылью воздухе.
Чернеют тени вертолета и палаток на его фоне. И они двое - шевелящиеся
фигурки из черной бумаги - у раскладного столика на полотняных
стульчиках. Поглощают опостылевшую свиную .тушенку с бобами, которая от
жары уже начала попахивать, запивают зеленым чаем. Крутят ручки
портативного приемника:

взвизги, морзянка, фразы на многих языках, рев глушилок, марши -
вьюжный, недобро напряженный эфир начала 50-х годов.

Сердитая английская речь. Берн прислушивается, крутит ручку - ползет
темная полоска по светящейся шкале. Бравурный марш: ухают басы, верещат
фанфары, гремят литавры.

- Вот-вот...- кривит губы Берн.- Отбивай шаг, задирай подбородок. Ведь
погибают всегда другие, не "я". Вперед, кандидаты в мертвецы!..- Крутит
дальше, ползет полоска. Французская речь.- Слушайте, слушайте! (Берн
полиглот - и не без того, что ему приятно щегольнуть этим.) "Наибольший
выброс радиоактивного грунта, как установил профессор Дарье, и
оптимальное заражение им местности происходит при внедрении плутониевой
бомбы на глубину пятнадцать метров..." Ведь это наука, Иоганн, вершина
разумной деятельности, как и у нас. А!

- Э, нет.- Инженер положил вилку, зашвырнул пустую банку в пески.- Там
не такая наука. Там нормальная наука, с практическим смыслом. Пусть
зловещим, угрожающим одним ради защиты других - но со смыслом все-таки!
А какой научный смысл в вашей затее? Анабиоз на годы - это можно
понять. Но... на восемнадцать тысяч лет!.. Простите, но это же самоубийство.

- Эй, не пугайте меня сейчас! Думаете, установка откажет?

- Нет, самое страшное, что установка может выдержать. Вполне.
Термоэлементы? Они просты, как булыжник, и надежны, как булыжник. Был
бы геотермальный поток, а им ничего не сделается, ток дадут. Герметика
идеальная, никаких утечек... То есть я допускаю, что как биологический
организм вы сохранитесь. Если мясо ископаемых мамонтов с удовольствием
лопают собаки, то... техника может больше. Но все равно: столь
категоричное отделение от мира, породившего вас, бросок в неизвестную
среду - безумная, самоубийственная авантюра, как хотите! Какой смысл?..

- Научный смысл моего предприятия: проверка гипотезы о возникновении
нового человечества. Самая суть: орбита Земли не круговая, а
эллиптическая. Солнце в одном из фокусов ее, когда планета ближе к
нему, тепла на нее попадает больше, когда дальше - меньше. Из-за
наклона оси эта добавка тепла распределяется между Северным и Южным
полушариями неравномерно, сейчас, например, больше перепадает
Северному. Но ось Земли процессирует, описывает конус - как у
игрушечной юлы, только гораздо медленнее: один круг за двадцать шесть
тысяч лет. Понимаете теперь, почему счет на тысячелетия? В ходе их
меняется положение Земли под Солнцем. Сорок тысяч лет назад больше
согревалось Южное полушарие, а у нас, на севере, ползли льды...

- А!- сказал инженер.- Оледенение как причина эволюции обезьян?

- Да. Резкое похолодание, оскудение растительной пищи - и обезьяны
посмышленей стали орудовать камнями и палками, познали труд, полюбили
огонь. Так возникли племена питекантропов. Дальше дело пошло... Весьма
вероятно, что так случалось не однажды - не только сорок тысячелетий
назад, но и шестьдесят шесть, и... прибавляйте по двадцать шесть, сами
сочтете. То, что в самых древних пластах находят останки людей и их
предметов, а в древних знаниях намеки на новейшие достижения науки и
техники,- признаки того, что процесс повторяется, возвращается на круги
своя.

- Любопытно. Это ваша гипотеза?

- Нет. Одного русского, которому тоже не очень везло в жизни,- Николая
Морозова-Шлиссельбуржца.

- Родом из Шлиссельбурга?

- Опять не угадали, Иоганн: эта приставка к фамилии означает, что он
провел в Шлиссельбургской каторжной тюрьме ни мало ни много - двадцать
лет. И чтобы скоротать время, напридумывал там немало интересных
гипотез. Эта возникла у него в самом конце прошлого века. По нынешним
временам она выглядит несколько наивно, но верна ее суть - идея,
которую я распространяю на все времена: человечество породил некий
глобальный, космический процесс. Наша цивилизация объективно -
проявление его. Но поэтому же в развитии мира заключена и его гибель.

Совсем стемнело.

Лицо Берна освещала снизу шкала приемника. В нем ритмично поскуливал
джаз. Голос профессора звучал с пророческой торжественностью:

- Возникают, развиваются, достигают кульминации существа и коллективы,
которые в силу ограниченности придают исключительное значение себе,
своему месту и времени. Потом происходит нечто и они сникают. За
материальные останки былого "разумного" величия принимаются вода и
ветер, мороз и коррозия, пыль, сейсмика земной коры. Потом - новое
оледенение. Толща льдов, как губка, стирает с лица материков следы
энного человечества, энной цивилизации - и очищает место для эн плюс
первой. Морали в этой басне нет... - Он помолчал.- Следующее
похолодание начнется через двенадцать-тринадцать тысячелетий. Южные
области, как и прежде, оптимальны для развития обезьянолюдей. Пять
тысяч лет форы на возможный прогресс.

- Но... ведь здесь безжизненная пустыня.

- Сейчас - пустыня. И Сахара сейчас пустыня, и Каракумы, и Аравия. А
буйная растительность и животный мир, что были в них, залегли пластами
угля и нефти. Не упускайте из виду счет на десятки тысячелетий, Иоганн:
за это время смешаются созвездия, одни звезды потускнеют, другие
разгорятся ярче - изменится картина "вечного" неба. Что уж говорить об
изменениях климата! Оледенение нагонит влагу - и здесь будут леса, луга
и реки.

- О! Я вижу, вы уже на "ты" с вечностью!..- В голосе Нимайера ирония,
уважение, замешательство - все вместе.

- Допустим, вы окажетесь правы. Но зачем вам эта правота? Ведь знания
добываются для людей.

Это уже на следующий день, к вечеру, когда все приготовления окончены.
Крошка Мими, которая двое суток с уханьем металась за барханами,
наконец оголодала, почувствовала прежнее влечение к людям,
приблизилась, умильно вытягивая губы трубочкой,- тут ее и прихлопнули
выстрелом в голову.

Солнце еще не село. Нимайер один приканчивает банку консервов.
Профессор прихлебывает чаек из пиалы: есть ему ближайшие 180 веков нельзя.

- Для людей? Для их блага, да? Много счастья принесло людям познание
атома!.. Хорошо, если вы не поняли то, что я высказал вчера в общих
категориях, выскажусь прямо.- Берн отставил чашку, встал, оперся рукой
о стол.- Я отрицаю человечество. Отрицаю его как разумную силу и
разумный процесс. Его нет - есть лишь стихия, равная с движением вод и
воздуха, размножением и миграциями животных. А над этим есть "я". Мое
"я". Нет меня - нет ничего. Знания!.. Они приносят удовлетворение
только тому, кто познает они образуют его мир - мой мир! И в мой мир
вошла эта возможность,- он мотнул головой в сторону шахты,- возможность
стать над временем, над жизнью. Моя жизнь будет состоять не из одного,
как у всех, а из двух штрихов на ленте времени, разделенных
тысячелетиями. А может, и больше, как удастся. Вот, я сказал все, хоть
вам это, наверно, и неприятно.

- Нет, почему же...- пробормотал инженер, отставляя банку; у него
пропал аппетит, и вообще он почувствовал себя как-то неуютно один на
один с Берном в пустыне. Пришло в голову, что самый надежный способ
сохранить эксперимент в тайне - это пристукнуть и его, Нимайера. От
человека, затеявшего безумное дело, всего можно ждать.- Я понимаю...
чтобы решиться на такой... м-м... необратимый бросок через тысячелетия,
надо иметь воистину термоядерный заряд индивидуализма. И замечательно,
Альфред, что он у вас есть.

- А для людей,- продолжал профессор,- для их блага... точнее сказать,
для потребительской пошлятины - так это вам, Иоганн, и карты в руки.
Когда вернетесь, никто не помешает вам разработать этот способ для
коммерческих применений: ради жирных многолетних процентов на вклады,
чтобы не сцапала полиция до истечения срока давности... да мало ли! Не
пропадать же добру.

- Я... я не думал об этом,- с облегчением сказал инженер (он и в самом
деле не думал),- но если я и предприму что-либо, то для сохранения
ваших идей, Альфред, вашего научного имени.



3. СТАРТ

В последнюю ночь обоим трудно было уснуть, хотя выспаться следовало не
только Нимайеру, коему предстоял трудный путь, но и - как ни
парадоксально - Берну: чтобы успокоить взбаламученную хлопотами и
спорами психику.

Нимайер - так тот был рад, что сон не идет. Лучше перетерпеть эту ночь,
а то кто знает: уснешь и не проснешься. После объявления своего замысла
и особенно после "философских излияний" почтенный ученый, с которым он
работал и которого почитал (даже любил в кругу знакомых молвить: "Вот
мы с профессором..."), представлялся ему вырвавшимся на волю
преступником. "Надо же, в какую историю влез. Да если бы знал, то ни за
что и никогда!.. Авантюрист оголтелый, кто бы мог подумать! Чего ему не
хватало? А ведь это он и о себе: что-де жизнь талантливых людей
несчастна... Другим бы такие "несчастья": его оклад на кафедре,
гонорары за статьи, премии за исследования, его особняк (интересно,
кому он достанется: жене или дочери?)... Господи, только бы
благополучно выбраться из этого дела и из пустыни! И молчок-молчок до
конца дней. И подальше от таких выдающихся... Ну их!"

Он ворочался на надувном матрасике, ощупывая положенный под него
пистолет: береженого и бог бережет.

Профессор, лежа с закрытыми глазами, укорял себя за разговоры с
Нимайером. Что ему был этот инженер, его мнение! И возвращался к его
сомнениям своим доводам, мысленно подкреплял их новыми... и понял,
наконец, что убеждает не инженера - себя. Подбадривает. Потому что ему
жутко. Тот подъем духа, который пробудился в нем, великолепное сознание
превосходства над миром, над человечеством, которое он отторгает от
себя, уверенность, что он сделает это - он, такой отчаянный и
молодец... все вдруг кончилось, Берн почувствовал себя маленьким и
слабым. Понесло в другую крайность.

...Для Нимайера можно было проще: о том, что разочаровался, устал - в
духе обмолвки о Морозове, которому тоже в жизни не везло. Тоже. И ему,
если мерить по таланту и силам, приходилось трудно в этой жизни: всего
добивался с боем - и чем серьезнее цель, тем более изматывала битва за
нее. А добившись, часто убеждался, что цели эти: новая прибавляющая
известности статья или книга, дополнительные звания, связи да и
обнаруженные в опытах комариные узенькие знаньица - мишура, на которую
не стоило расходовать душу... И о том, что рвались одна за другой
привязанности: отошли, замкнулись, в своих мирках друзья молодости,
выросла и сделалась чужой дочь, опостылела жена.

Иоганн хорошо сказал о мегатонном заряде индивидуализма. Ах, если бы
так! Заряд одиночества, безнадежности.

Э, нет, так нельзя себя настраивать... вернее, расстраивать. Для
укрепления духа надо мыслить глобально, отрицать мир, соразмерять себя
с вечностью. Ведь была же мысль... Ага, вот даже не мысль - лежащая за
пределами логики уверенность: осуществив восемнадцатитысячелетний рывок
сквозь время, он настолько поставит себя над жизнью, над всеми ее
превратностями, что... все будет хорошо. Изменится небо и климат,
исчезнут народы, появятся другие... может, ухнет в тартарары нынешняя
цивилизация, готовящаяся к мировой свалке,- а с ним все будет отлично.

Берн ободрился, успокоился, уснул.



Оба открыли глаза, едва лучи солнца коснулись палатки. Над пустыней
по-утреннему умытое небо. Апельсиновый диск солнца освещал
нежно-розовые барханы.

- Сегодня даже пустыня прекрасна. Или мне это кажется, а, Иоганн?

Вместе опустили в шахту термопластиковое ложе, в котором четыре года
пролежала Мими; теперь оно было идеально подогнано по телу Берна, под
каждую его косточку, мышцу, связку; установили в кабине. Вместе
осмотрели приборы, запасы, каждый уголок - не забыто ли чего, не
осталось ли ненужное.

- Все. Прощайте, Иоганн!- Берн коротко улыбнулся, пожал инженеру руку.
Тот шевельнул губами, но ничего не сказал, в глазах был ужас.- В старое
доброе время немцы на надгробиях высекали "Auf Wiedersehen" [До
свидания -- нем.] дорогим покойникам. А я говорю: прощайте. Встреча в
загробном мире не состоится. И не смотрите на меня так - я переживу вас
всех!

Оставшись один, Берн наглухо завинтил герметическую дверь, разделся,
сложил одежду в специальный карман, закрыл его. Он держал себя в руках,
не давал воли мыслям - только хотел, чтобы все скорей осталось позади.

Опустился на ложе. Поерзал, устраиваясь. Лежал так несколько минут,
привыкал, проверял покой и удобство каждой точки тела. В кабине было
прохладно. "Через восемнадцать тысяч лет могу проснуться с насморком",-
мелькнула мысль. Прогнал и ее, так тоже не нужно сейчас.

Приборный щит был над головой, кнопочный пультик у правой руки.
Расположение кнопок он знал на ощупь. "Ну, начнем",- и нажал левую
вверху: взрыватель.

Над барханами взметнулась серая копна песка и пыли. Глухой раскат.
Копна опала, растеклась. Нимайер глядел: шахты больше не было. Жутко
стало инженеру в мертво застывшей пустыне. Он принялся поспешно
укладывать рюкзак, носить лишнее имущество в вертолет, складывать на
динамитные шашки в кабине.

А на тридцатиметровой глубине Берн нажал уже все кнопки. Укладывает
руку в выемку ложа, расслабляет ее, расслабляется сам, устремляет
взгляд на блестящий шарик в потолке, дышит глубоко и ритмично, считает
вдохи:

- Один... два... три...

Размеренно стучат насосы газообмена, вытесняют из кабины, из легких, из
крови человека воздух, заменяют его инертно-консервирующим составом.

- Восемнадцать... девятнадцать... двадцать...- все медленнее
поднимается и опускается грудь, слабее шелестят губы.

Белым инеем покрываются радиаторы охладительных элементов по углам.
Гаснут лампочки на контрольном щите. Смолистый бальзамический аромат
наполняет кабину. Но вряд ли Берн его ощущает: кровь уже разнесла газ
по всем клеткам тела, нервы притупились, мышцы деревенеют, мысли исчезают.

- Тридцать три... тридцать четыре...

А наверху Нимайер поджигает тянущийся к вертолету бикфордов шнур.
Рюкзак за плечи, палку в руки - и прочь, прочь, не оглядываясь. Слишком
поспешно уходит он от устоявшегося безмолвия пустыни. Ботинки для
лучшей опоры обмотаны тряпьем.

- Семьдесят семь...- беззвучно считает вдохи Берн.- Семьдесят восемь...
семь... десят... де...

Затих. Глаза закрываются. Грудь застывает на полном вдохе.

Некоторое время еще стучат насосы. Затем и они стихают. Вот замедлился
приводной шкив последнего, уже не проворачивается, дернулся туда-сюда -
застыл. Цикл консервации отработан. Теперь только лепестки
электростатического реле, непрерывно заряжаемые альфа-частицами от
радиевой пилюли между ними, могут, опав, замкнуть цепь схемы оживления.
Но опадут они не раньше, чем количество радия уменьшится вчетверо.

Сол