он должен был уступить. Оттого, что он все  это  понимал,  и
оттого, что все-таки был сильнее, - он ответил ей  правду  о  ее  главном,
оставив правду о своем главном для себя:
     - Я тебе очень рад.
     - Смотри, - насупившись, сказала она, будто предупреждая его о чем-то
неприятном. - У меня никого, кроме тебя, нет.
     - У меня теперь тоже.
     Она порывисто вздохнула внутри своей маски - узенькие плечи судорожно
поднялись и опустились.
     - Вот, - сказала она. - Нет, так не могу. -  И  вдруг  резко,  обеими
руками, стянула с головы противогаз. По плечам рассыпались темные  волосы.
Исподлобья глянула на мальчика робко и гордо.
     - Ты с ума сошла... Тебе нельзя, здесь все излучает!
     - Подумаешь! - совсем решившись, она швырнула противогаз, - тот мягко
шлепнул резиной о дерево где-то в темноте, - и  глубоко,  с  удовольствием
почти демонстративным, но искренним, вдохнула  морозный  воздух.  -  Хочу,
чтоб ты меня видел, - призналась она. - И все равно меня днем должны  были
убить.
     - О чем ты? - тихо спросил он.
     Она внимательно посмотрела ему в лицо.
     - Ты стал другой. Совсем... совсем... - не смогла подобрать  слова  и
только опять порывисто вздохнула.
     - Почему тебя должны были убить?
     - Потому что я же должна была встать и пойти за тобой. Я хотела пойти
за тобой! Получилось же, что вроде как я тебя заманила.  Надо  было,  чтоб
меня убили... Очень хотела встать.  А  сама  реву  и  не  могу  подняться,
руки-ноги отнялись. Так страшно, когда стреляют.
     - Да, - медленно проговорил он, - страшно.
     - Ты тоже знаешь? - вскинулась она.  -  Страшнее  этого  ничего  нет,
правда?
     Есть, подумал он, но смолчал, глубоко дыша и сосредоточиваясь. Он уже
знал, что будет делать. И  только  очень  тосковал,  что  опять  может  не
получиться. И хотя это было бы вполне естественным - он так устал за день,
он совершенно измотался, пытаясь спасти отца, - ему было  плевать  на  все
объяснения поражения. Ему нужна была победа.
     - Как хорошо, что ты тоже знаешь! Вообще,  так  хорошо  знать  что-то
вместе, да? Ты когда говорил сегодня в школе, я прямо чуть с ума не сошла.
Со мной никогда-никогда такого не было. Вдруг поняла, что ты так  все  мое
понимаешь, что... что без тебя меня и нет! - Она  звенела,  словно  камень
свалился у нее с души, словно было неважным то, что она начала  умирать  и
каждый вдох убивает и убивает  ее,  -  она  отдавалась,  открывалась  ему,
рассказывала сны, рассказывала, какое мороженое  больше  всего  любила  до
войны, рассказывала про самых смешных из тетенькиных  посетителей  и  сама
смеялась, вспоминая; а он слушал и набирался сил. А потом проговорил:
     - Ну что, малыш. Хорошо. Давай попробуем.
     Она с готовностью умолкла, завороженно глядя на него.  Длинное  пламя
свечи стояло в ее глазах. Он придвинулся к ней  вплотную,  сел  поудобнее.
Положил ладони ей на голову с двух сторон.  Губы  ее  приоткрылись;  веки,
вздрагивая, медленно упали.
     - Давай попробуем, - повторил он, и она самозабвенно  кивнула  в  его
ладонях.
     - Попытайся расслабиться.  Почти  уснуть.  -  Она  вскинула  на  него
удивленный взгляд. Он пристально смотрел  ей  в  глаза.  -  Уйди  в  себя.
Глубоко-глубоко. - Веки ее опустились снова, тяжело  и  безвольно.  -  Вот
сюда, где мои ладони. Ощути. Слева. Маленький шарик. Над ухом,  внутри.  В
голове. Упругий пушистый мячик. Ощути его. Он такой нежный.  Потрогай  его
мысленно. Пальчиками потрогай.
     Ее пальцы слабо шевельнулись, точно ощупывая приснившуюся горошину.
     - Постучись в него  тихо-тихо.  Приласкай.  Умеешь  ласкать?  Умеешь.
Учись. Скажи: мячик-мячик, откройся. Скажи ему.  Он  поймет.  Он  хороший,
добрый мячик. Там, внутри, он очень горячий.  Там  вспышка  и  много  сил.
Скажи ему ласково. Скажи тихо:  мячик,  откройся,  пожалуйста,  мне  очень
нужно. Очень. Очень. Очень, очень  нужно.  Захоти  и  попроси.  Тихонечко:
мячик-мячик...
     С  изумленным,  восторженным,  почти  болезненным  вскриком   девочка
прянула, выпав из его устало повисших рук. Он откинулся на стену спиной  и
затылком. Часто дыша, трепеща, девочка стояла перед ним на коленях.
     - Удалось... - совсем обессиленно проговорил он. - Надо же... Как  мы
похожи. Как мы все-таки похожи...
     - Что ты сделал? Так горячо внутри... и хорошо, ясно... Пульс даже  в
пальцах слышно...
     - Поднял фильтрацию.
     - Что?
     Он помолчал, вяло прикидывая, как объяснить. Сказал:
     - Теперь ты - как я.
     Обеими ладошками она захлопнула себе рот, а потом схватила его руку и
прильнула к ней губами.
     - Совсем-совсем?
     Он не ответил.
     - Ты кто?
     Он не ответил. Его знобило. Он сидел с закрытыми глазами,  коротко  и
тяжело дыша, распластавшись по стене спиной и  плечами.  Тогда  она  снова
уткнулась в его ладонь и  перепугалась,  поняв,  какой  эта  ладонь  стала
теперь немощной и холодной. Некоторое время  она  дышала  на  его  пальцы,
робко и беззвучно пытаясь их согреть. Минут через десять его дыхание стало
глубже и реже. Она спросила едва слышно:
     - Ты спишь?
     - Нет, - ответил он безжизненно. - Просто очень устал. Прости, малыш.
     - Поспи.
     - Очень устал. Не уснуть.
     Она прыснула и тут же, словно извиняясь, опять прижала его  ладонь  к
губам. Потом все же пояснила:
     - Я, например, когда устала, засыпаю буквально пока ложусь.
     Он усмехнулся. Рука его постепенно отогревалась.
     - Я люблю спать, - призналась она. - Сны  так  люблю...  Тебе  снятся
сны?
     - Конечно.
     - Про что?
     - Про Землю.
     - Про что? - не поняла она.
     Он не ответил. Она подождала, потом вздохнула:
     - Как странно все...
     Он   встрепенулся.   Жадно   полыхнув   на   нее   глазами,   спросил
скороговоркой:
     - Все - будто чужое, да? Не такое, как должно?!
     Она опять вздохнула и пожала плечами.
     - Да нет... не знаю. Какое есть.
     Он сник.
     - Я не то сказала? - испугалась она. Он не ответил. - Ты обиделся?
     - Нет, что ты.
     - Ты не обижайся на меня, пожалуйста. Я и так все время боюсь, -  она
запнулась. - Знаешь, мне так хорошо никогда не было. Будто снова с  мамой,
с папой -  только  еще  смелее.  Но  такое  чувство,  что  карабкаюсь  уже
высоко-высоко, и сил нет держаться, и отпустить нельзя,  потому  что  если
упадешь - разобьешься насмерть... Понимаешь?
     Она была как на ладони перед ним. Он покивал, чуть улыбаясь: конечно,
понимаю. Ласково и молча погладил ее по голове.
     - Ты добрый... У меня просто слезы наворачиваются,  как  я  чувствую,
какой ты добрый. Ты еще кому-нибудь откроешь шарик?
     Он сгорбился.
     - Не знаю, малыш. Не знаю, что делать. Спасти от радиации и мора?  Но
до войны не было ни того, ни другого - и что с того?  Позвать  звездолеты?
Мы помогать любим... Но вы-то что  станете  делать?  Пять  миллиардов  вас
было!!
     Затаив дыхание, она ждала, что он скажет еще. Он  молчал.  Тогда  она
попросила несмело:
     - Тетеньке открой, пожалуйста. Она тоже добрая.
     Он засмеялся неприятным, беззвучным горьким смехом, и сейчас же у нее
болезненно вырвалось:
     - Опять не то?..
     - По знакомству, да? - зло спросил он.
     - Господи, ну что теперь-то? Ты прямо весь в  каких-то...  в  больных
гвоздях. Не знаешь, где зацепишь. У тетеньки, - добавила она возмущенно, -
таких капризных мужчин ни разу не было!
     Он долго смотрел на нее с отстраненным изумлением,  словно  увидел  в
первый раз. Затем холодно отчеканил:
     - Все достойны спасения! Понимаешь? Все!
     Осадил себя. Снова откинулся спиной на стену.
     - Прости, малыш. Ты лучше не заводи меня.
     Она перевела дух. Ей показалось, что сейчас он ее ударит.
     - Буду заводить, - с отчаянной храбростью сказала она. - А ты  говори
все-все. И я тебе.
     Он помедлил, испытующе глядя ей в глаза. Она кивнула  несколько  раз,
не пряча взгляда.
     - Я... считал себя лучше вас, - сказал он, стараясь говорить спокойно
и мерно. - Но оказалось, что не подличал и не врал только потому, что  мне
ничего не надо было. А когда понадобилось - ого! Значит, если бы нуждался,
как вы, то подличал и врал бы,  как  вы?  А  ведь...  ведь...  триста  лет
коммунизма у меня за спиной! Три века! Это, что  ли,  ничего  не  значит?!
Значит!! Значит, отдельный человек ни в чем не  виноват!  Просто  на  краю
люди сходят с ума! Это как боль, как туман.  Невозможно  побороть!!  -  он
вдруг понял, что  кричит,  и  снова  попытался  овладеть  собой.  Вздохнул
медленно. - Люди такие разные... сложные... ты не представляешь. А на краю
людьми остаются только те, кто махнул на  себя  рукой.  На  краю  остаются
только святые и мерзавцы. Одни махнули рукой  на  себя  и  стали  святыми.
Другие махнули  рукой  на  все,  кроме  себя,  -  и  стали  мерзавцами.  А
остальные... то ли случая выбирать не представилось, то ли махнули на  все
вообще... они никем не стали. И суть одна  -  беспомощность...  Нет,  надо
увести людей с края.
     - Так ты нас уведешь? - зачарованно выдохнула она, наконец дождавшись
этих слов.
     Стало тихо. Удивительно тихо.  Ночь,  как  громадная  вода,  неслышно
текла над детскими головами.
     - Просто не знаю, -  пробормотал  мальчик.  -  Просто  не  знаю,  как
подступиться.
     У нее опять слезы  горячо  наполнили  гортань  и  переносье  -  такое
страдальческое лицо сделалось у него.
     - Но ведь он же смог... - глухо сказал мальчик.
     Она хотела спросить, кто смог  и  что,  но  он  резко  поднялся  и  -
взметнулась сзади, отставая, рубашка - подошел к вышибленному  в  звездную
ночь окну. Стоячее пламя над огарком вздрогнуло и заплескалось.
     Рубашку-то извозил - страх, подумала девочка. Давно стирать пора,  да
прокипятить бы с порошком... Прокипятишь тут, как же.
     - Свеча догорает, - негромко сказала она.
     Интересно, он бы обрадовался, если  б  я  выстирала?  Наверное,  нет.
Наверное, даже бы не заметил. Наверное, его вообще ничем  обыкновенным  не
обрадуешь. Ой, мамочки...
     Опершись ладонями на подоконник, мальчик смотрел в мерцающую пустыню.
     - Во всяком случае, не убегу, - сказал он.



                               ЭПИЛОГ. УТРО

     Прямая и тонкая, как камышинка, она  потянулась,  запустив  пальцы  в
волосы на затылке,  и,  медленно  переступив,  окунулась  в  алое  сияние,
стоявшее в окне.
     - Как хорошо, - умиротворенно произнесла она, подставляя свету лицо с
зажмуренными глазами. - Солнышко... Солнышко красное, и давно же я тебя не
видала... - она приоткрыла  глаза,  и  лицо  ее  вздрогнуло  и  смерзлось.
Секунду  она  все  еще  смотрела  в  окно,  потом,  присев,   стремительно
обернулась: - Они все пришли.
     Их было без малого шесть тысяч. А год  назад  было  без  малого  пять
миллиардов. Все они в меру  сил  и  разумения  жили,  заботились  о  себе,
заботились о своих близких, исполняли то, чему их научили. И наконец убили
друг друга. Ни для чего. Убили  -  и  впервые  почувствовали,  что  что-то
неладно. Но продолжали в меру сил и разумения жить и убивать  друг  друга.
Потому что были вещами друг для друга. Потому что за восемь тысяч лет  так
и не научились организовывать себя иначе как принуждая и  убивая.  Друг  -
друга.
     И наконец  в  равной  мере  ощутили  тупик.  В  равной  мере  познали
безнадежность. Министры, и  шахтеры,  и  стражники.  Такие  разные.  Такие
одинаковые. Такие немногочисленные. Все они теперь стояли здесь.
     - Уведи их.
     - Здесь некуда идти, - мальчика била дрожь.
     - Уведи их, пожалуйста. Ты такой умный. Такой сильный.
     - Здесь ваше место! - бешено выкрикнул  он  и  стиснул  кулаки.  -  И
гибель, и спасение! Здесь!!
     - Ну, просто поведи куда-нибудь!
     - Ты думаешь, тяжелой дорогой можно искупить  то,  что  совести  нет?
Перетащиться на сто километров в сторону и прикинуться обновленными?
     - Не знаю. Это слова. Сначала надо уйти,  -  она  опять  прижала  его
ладонь к губам, к щеке. - Хоть куда-нибудь!  Как  ты  не  понимаешь?  Хоть
куда-нибудь отсюда! Ну обмани их. Только не отнимай надежду.
     - А если б я обманул тебя?
     Она отчаянно тряхнула головой.
     - Подумаешь!
     Он дико, свирепо зыркнул на нее из-под свесившихся на лоб волос.
     - Да что вы за люди!! Только бы бегать взад-вперед! Спасение - это не
суета! Это - работа! Послушай.  Ваши  ученые  давно  доказали,  что  нужно
создать строй, который уведет людей с края. Мало того - нужно  успеть  его
создать! Так хоть палец о палец бы кто стукнул! Конечно! Каждому  кажется,
что вокруг все плохо, но сам-то он - ого!  Какой  надо!  Каждому  хочется,
чтобы вокруг все изменилось,  но  сам  он  -  остался  прежним.  Оставшись
прежними, вам не выжить, поймите наконец!
     Она бессильно выронила его ладонь и упавшим голосом выговорила:
     - Ты все-таки злой.
     Он остолбенел. Воздух тяжелой медузой заткнул гортань.
     - Ты нас ненавидишь! - с отчаянием и ненавистью закричала она.  -  Ты
нас за людей-то не держишь даже!
     И сама испугалась. Зажала рот себе ладонями, затравленно,  беспомощно
глядя на мальчика.
     - Лучше бы мне сгореть сразу, как Александр, чем биться здесь головой
о стену, - тихо сказал мальчик. Неловко  помялся  еще,  потом  двинулся  к
выходу - с нарастающим ужасом девочка провожала его взглядом.
     Оставшись одна, она несколько секунд стояла  неподвижно,  исступленно
кусая ладонь. Затем вылетела вслед.  И  снова  по  громадной,  продрогшей,
безликой толпе прокатилась волна. И укатилась. Так они стояли: шесть тысяч
в противогазах, комбинезонах, шлемах, балахонах, автоматах  -  и  напротив
двое детей с открытыми лицами и глазами.
     Гигантский алый пузырь солнца всплывал все выше над  грядой  туманных
курганов.
     И мальчик сказал еще одно главное:
     - Мне вас очень жалко.
     Опять прошел вздох. Но девочка уловила скользкий серый отблик посреди
человеческой каши. Не успев даже крикнуть, она прыгнула  вперед,  заслоняя
мальчика, - и ее плечо, как  раз  на  уровне  его  сердца,  расплеснулось,
словно на миг стало жидким. С изумлением  всхлипнув,  она  косо  упала  на
песок.
     Толпа дрогнула иначе. Необъятно и всевластно, как  подземный  толчок.
Кто-то истошно крикнул, тут и там ударили и  сразу  захлебнулись  короткие
очереди. И снова все замерло. И в этой стылой тишине девочка,  сидящая  на
песке, засмеялась и ликующе крикнула:
     - Совсем не страшно!
     Толпа раздалась, сдержанно и немного тщеславно показав  исковерканные
трупы в армейском.
     - Видите! - отчаянно крикнул мальчик. - А ведь мы - еще не  спасение.
Мы просто не врем! Когда спасение придет - вам снова захочется стрелять. -
В стоячем морозном воздухе простые слова наливались медью, летели далеко и
чеканно. - Это ведь так легко! Повзрывать  все  мосты  через  пропасть,  а
потом развести руками - пропасть, некуда идти!
     Он перевел дыхание - горло заклокотало слезами. Негромко спросил:
     - Вы правда хотите спастись?
     Плотный, розово мерцающий пар медленно уплыл в зеленое небо.
     Девочка попыталась подняться; мальчик легко  взял  ее  на  руки.  Она
заглянула ему в глаза и повторила:
     - Совсем не страшно.
     И улыбнулась побелевшими от боли губами.