здражаться, повысил тон, словно говорил с глухим или слабоумным. -
Ты слышишь меня? Вещи мы  твои  сожгли,  так  что  ступай  в  карантин!  В
карантин! Вон дверь!
     Профессор постоял еще, потом безропотно шагнул куда ведено.  Дежурный
уже откинулся на спинку  своего  стула,  сцепил  пальцы  на  животе  -  но
профессор оглянулся.
     - Фотографии сына тоже сожгли? - как-то без  голоса,  одним  воздухом
спросил он.
     - Я тебе человеческим языком говорю! По инструкции положено имущество
больного профилактически уничтожать. А у  вас  имущество  общее  -  ну?  И
вообще не стой уже тут! Ты в контакте был с носителем, утром вон даже, мне
сообщали, вы того... А мне болеть  никак  нельзя,  кто  ж  тут  заместо...
Тошнит меня сегодня, - озабоченно сообщил он.
     - Меня всю жизнь тошнит, - вдруг ответил профессор. - Как себя помню.
     - Будет уж, будет. Иди, - дежурный махнул рукой  в  сторону  бокового
выхода. - И не кисни ты! Никто еще от этой пакости не помирал.
     - Но никто и не возвращался.
     Дежурный, яростно оскалясь, с размаху, но как-то совершенно беззвучно
треснул себя кулаком по лбу и ткнул одной  рукой  вверх,  едва  не  достав
низкий потолок, а пальцами другой, высунув язык, изобразил, как отстригает
его ножницами.
     - Болезнь нешутошная, - рассудительно сказал он затем, - долгая. Да и
силы выматывает. Их там,  может,  два  месяца  потом  на  усиленном  пайке
держат.
     Профессор медленно сглотнул - кадык затрудненно продавился вверх-вниз
внутри исхудавшей шеи. Потом сказал:
     - Может быть.
     И сел на стул для посетителей.
     - Ты чего?! - стервенея, заорал дежурный. -  Воды  тебе?  Или  охрану
вызвать?
     Профессор покачал головой. Потом выговорил:
     -  Мне  будет  звонить  начальник  спецслужбы,  -  он  приподнялся  и
отодвинулся вместе со стулом метра на два. - Я здесь  подожду,  хорошо?  Я
буду дышать в сторону.
     Щеки дежурного затряслись.
     - Паразит, - просипел он, и тут до него дошел смысл  всей  фразы.  Он
подобрался, на лице проступила дисциплина. - Извините, господин профессор.
Сорвалось.
     Мимо шли люди, возвращаясь со смены.  Потом  шли  люди,  уходящие  на
смену. Косились  на  скорченную  фигуру,  резко  высвеченную  висящей  под
жестяным  абажуром  лампой,  старались  обойти   подальше,   непроизвольно
задерживали  дыхание.   Когда   зазвонил,   наконец,   телефон,   дежурный
стремительно схватил трубку, буркнул что-то и тотчас сказал елейно:
     - Да-да-да, сейчас. Тут он.
     Протянул трубку в сторону профессора:
     - Вас.
     - Спасибо, - ответил профессор, вставая. Принял  трубку,  -  дежурный
отдернул руку, будто боясь обжечься, соприкоснувшись с  профессором  кожей
пальцев, - и, немного послушав, произнес: - Моя жена разрешила мне поехать
сегодня. Только тогда уж давайте не будем терять времени.
     - Я очень рад,  -  бодро  и  товарищески  произнес  голос  начальника
спецслужбы. - И я очень рад за вас.  Я  был  уверен,  что  вы  с  супругой
примете правильное решение.



                                   СЫН

     Девочка держала зеркало.
     Женщина перед зеркалом тщательно, но спешно массировала увядшую  шею,
провисшие щеки, расшлепывала  морщинки  у  глаз  и  губ.  Слюнила  пальцы,
укладывала  до  времени  поседевшие  клочья   волос.   Примеривала   лица:
кокетливая улыбка, застенчиво опущенный  взор,  страстная  запрокинутость,
взволнованное забытье.
     - Левее поверни, дуреха. К свету.
     - Хорошо, тетенька.
     Девочка утопала в коричневом мешке комбинезона. Штанины, прихваченные
у  щиколоток  резинками,  свешивались  поверх  и  при  каждом  шаге   мели
заплеванный линолеум. Из широкого ворота торчали тоненькая шея, ключицы и,
чуть не до половины,  плечи;  казалось,  дунь  или  топни  посильнее  -  и
вытряхнешь ее всю через этот ворот.
     - Теперь - брысь! Сиди тихо. Да  не  вороти  рожу,  а  присматривайся
покудова, как чего...
     - Я присматриваюсь, - ответила девочка, с натугой поднимая зеркало. -
Вы не сердитесь, тетенька, я за ширмочкой сижу и все-все запоминаю.
     - Бестолочь непутевая! Куда зеркало-то поволокла! В угол!  На  полку,
где стояло!
     - Ой... а я уж за ширму... - беззащитно улыбнулась девочка.
     Тетенька достала из коробки под столиком  маленький  бумажный  кулек,
путаясь пальцами,  развернула.  Открылся  заскорузлый,  со  следами  зубов
комочек жвачки; тетенька взяла его губами и начала сосредоточенно  жевать,
пусто  глядя  перед  собою.  Девочка,  приблизившись,  осторожно   тронула
кончиками пальцев песочные  часы,  и  тетенька  сразу  очнулась:  замахала
руками, замычала:
     - Положь!
     Девочка шарахнулась.
     - Оборву лапищи! - резинка едва не вылетела, тетенька языком  пихнула
ее за  щеку.  -  Я  тебе  пощупаю!  Вещь  хрупкая,  стеклянная,  редкая...
Поработай, тогда щупай!
     - Тетенька, миленькая, - едва не плача, выговорила девочка,  -  да  я
когда скажете. Я же разве когда отказывалась? Это  же  вы  сами:  рано  да
рано...
     - Конечно, - сварливо сказала тетенька. - Замнут тебя в полдня.  Ведь
в чем душа держится... кормлю, кормлю - за что кормлю? Меня уж  соседки  и
то спрашивают: дура, спрашивают, ну за что ты ее  кормишь?  Ведь  половину
отдаю, честь по чести. Чего не растешь, глистуся? - почти  нежно  спросила
она.
     - Я не знаю...
     - Видно, уж на роду мне, - пробормотала тетенька, лихорадочно  двигая
челюстями. - Мальца сбагрила, так тебя дьяволы на меня вынесли...
     Мотая головой, она аккуратно выплюнула резинку в бумажку и, завернув,
положила на прежнее место. Пальцем сделала девочке повелительный знак - та
нагнулась, - широко открыв рот, дохнула ей прямо в лицо.
     - Не воняет?
     - Душисто... - ответила девочка.
     - Брысь теперь!
     Девочка юркнула за обшарпанную, покосившуюся ширму.  Она  не  боялась
тетеньку и не обижалась на нее. Она помнила, как недавно один из пришедших
- пожилой, перхотливый стражник, - запутавшись в своих ремнях и застежках,
буркнул: "Встала бы да помогла, колода! За что  мы  вас  кормим?"  И  хотя
именно он уплатил тетеньке этой самой, очень полезной для дела жевательной
резинкой, девочка понимала, как горько бывает  тетеньке  порой  и  как  ей
необходим кто-то младший и подчиненный.
     - Тетенька, - только и спросила она  из-за  ширмы,  -  а  правда  нас
завтра уведут, где хорошо?
     - Молчи, дура! - в  панике  закричала  тетенька.  -  Молчи,  чего  не
понимаешь! Кто глупости слушает да  повторяет  где  ни  попадя,  тех  всех
стражники заберут! Вот уж будет тебе хорошо!
     Девочка съежилась и застыла,  приникнув  к  щелке,  в  то  время  как
тетенька, пробормотав: "Все пойдут - так и мы пойдем..." и умостившись  на
трубно екающей кровати, нажала кнопку, - в холле,  освещенном  прерывистым
светом жужжащей газосветной трубки, мигнула  груша  лампочки  над  дверью.
Дверь начала открываться, а девочка вдруг почувствовала, что больше  не  в
силах ни смотреть, ни слушать; к горлу у нее подкатило, руки  дернулись  к
лицу, чтобы намертво захлопнуть глаза, а если удастся, и уши, - и  замерли
на полпути, потому что в комнату, одетый лишь в пыльную - рубашку? тунику?
тряпку? - спокойно вошел мальчик.
     С разинутым ртом тетенька  приподнялась  на  локте.  Потом,  захлопав
другой рукой по  столику  и  не  сводя  с  гостя  остекленевшего  взгляда,
машинально нащупала и перевернула песочные часы - подставка громко цокнула
в тишине, и, казалось, стало слышно, как течет песок.
     Девочка забыла дышать.
     - Ты... - выдавила тетенька, - ты... ко мне?
     - К тебе.
     Она прерывисто села,  сбросила  ноги  на  пол  -  протяжно  закричали
пружины.  Одернула  подол  рубахи,  непроизвольно   попытавшись   прикрыть
тошнотворные колени.
     - З-зачем?
     Мальчик молчал,  холодно  глядя  ей  в  лицо.  Щеки  ее  вдруг  стали
пунцовыми.
     - Господи, да что я!.. Миленький... иди, ну... не бойся...
     - Ты меня не помнишь? - не трогаясь с места, спросил мальчик.
     - Помню, - упавшим голосом сказала тетенька и нервно собрала у  горла
воротник. - Только я тогда знать не знала, что ты такой... - Совсем робко,
тихонько спросила: -  А...  а  правду  говорят,  будто  от  тебя...  детки
могут...
     - Не знаю.
     - От этих-то от всех грязь только одна... А?
     - Ты хотела бы ребенка?
     Напряжение вдруг спало. Тетенька поникла и кивнула почти равнодушно.
     - Он был бы тебе благодарен?
     - За что?
     - За себя.
     - Нас рожали - не спрашивали, - огрызнулась  она.  Потом  мечтательно
проговорила: - Я б его баюкала...
     Мальчик демонстративно обвел комнату взглядом, спросил  хлестко,  как
выстрелил:
     - Здесь?
     Она набычилась. Злобно выкрикнула:
     - Ты зачем пришел? Ты мучить меня пришел? Вали отсюдова!
     - Разве у тебя не было детей?
     Она смотрела непримиримо.
     - А я?
     Она не сразу поняла. Потом вцепилась себе в  голову,  топорща  жидкие
волосы, так скрупулезно уложенные только что.
     - Нет!! - дико закричала она. - Не я тебя рожала, не я!!  Да  что  же
это... Ой, мамоньки! Ведь прознают во внутренних делах - распотрошат,  как
есть живьем распотрошат - как, мол, я тебя выродила такого... Не я!! Не я!
- отчаянный крик бился в тесные стены. - Нас на второй день,  кто  уцелел,
сюда свозили - колесо лопнуло, шофер менять стал. А тут из рощи ты  выполз
- обгорелый, чокнутый, взрыв там был  какой-то...  Ну,  я  тебя  взяла  да
вечером профессоровой жене отдала -  ихний-то  сыночек  погиб...  Из  рощи
приполз!! Поняли?! - неизвестно к  кому  обращаясь,  выкрикнула  она  -  и
затихла, кулаками растирая слезы.
     Мальчик бесстрастно наблюдал.
     - Жаль, - сказал он затем и повернулся уйти. Но тут  девочка  гневной
молнией метнулась к  нему,  с  грохотом  уронив  ширму;  ввинтился  в  уши
тетенькин вопль: "Не тронь, заразишься!", и девочка  с  неожиданной  силой
дернула Мутанта за локоть, снова повернув к себе.
     - Ты зачем? - угрожающе спросила она. - К нам  же  никто  не  придет,
если узнают, что ты с нами знался! Ты кто? Тебе чего? Ты злой?!
     Стало тихо.
     - Здесь не получается быть ни злым, ни  добрым,  -  наконец  произнес
мальчик, холодно глядя в ее громадные раскаленные глаза. - Только тупым.
     -  Не  ври!  Тетенька  добрая!  Она  меня  приютила,  кормит,   поит,
заботится! Я ее люблю! А тупые не любят!
     - Любят, - сказал мальчик. - Только - тупо.
     Девочка вдруг растерялась.
     - Да? - обезоруженно переспросила она.
     Мальчик не двигался.
     - Ты умный? - спросила она почти опасливо.
     Он чуть улыбнулся ледяной, презрительной улыбкой.
     Под гортанные колокола пружин тетенька вдруг повернулась  к  стене  -
всхлипывая, что-то жалко бормоча и причитая, уткнулась в подушку.  Мальчик
молчал, его узкое лицо было неподвижно как маска.
     - Ты нас правда завтра уведешь? - едва слышно  спросила  девочка.  Он
молчал. - Ты забыл все, да? Я знаю, так  бывает,  это  просто  болезнь,  -
робко попыталась она его ободрить.  -  Это  называется  ам...  ам...  -  с
беспомощной злостью выдохнула  воздух  носом.  -  Забыла.  Учитель  знает.
Учитель самый умный.
     Мальчик молчал,  по-прежнему  глядя  на  нее  так,  словно  она  была
насекомым. Она отступила на шажок.
     - Ты послушай его, - упавшим голосом посоветовала она. - В три  часа.
Он тебе все-все объяснит.
     Мальчик молчал. Она поколебалась и снова спросила:
     - Ты злой?
     Он повернулся и ушел.
     ...Глаза учителя горели безумным огнем. Изо рта брызгала слюна, когда
он, выбрасывая вверх иссохшие желтые руки так, что широкие рукава валились
на плечи, кричал:
     - Мерзость, мерзость, мерзость! Стекла у  людей  вместо  глаз,  камни
вместо сердец, лишайник вместо душ! И господь расколол  стекла,  расплавил
камни, истолок лишайник! Радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь!
     - Радуемся! Радуемся! Радуемся! - нестройно, но  громко,  с  подъемом
скандировал класс - два десятка детей, теряющихся в сумраке рядом  с  ярко
высвеченной фигурой на кафедре.
     - И оставил господь вас, чтобы  вы  продолжили  чистую  муку  его!  И
оставил господь других, чтобы вы узрели позор их! И оставил господь  меня,
чтобы я наставил вас! Радуйтесь!
     - Радуемся, радуемся, радуемся!
     Мальчик не пришел. Не смея вертеться,  девочка  косила  так  и  этак,
оглядывая приспособленный под класс бетонный бункер, подтягивала  нараспев
за всеми - и ей было отчего-то так горько, как  иногда  бывало  по  утрам,
когда распадался, крошился сон  о  радуге,  луге  и  песчаном  дне  речки,
отчетливо видимом сквозь напоенную солнцем воду.
     - Позор умрет! Умрет! И среди пустынь останемся я и вы, чтобы  начать
все сызнова без прикрас! Радуйтесь!
     - Радуемся!
     - Запоминайте!!
     - Запоминаем!
     - Кто первый скажет: люблю, тот - враг господень! Кто первый  скажет:
возьми, тот -  враг  господень!  Кто  первый  скажет:  живи,  тот  -  враг
господень! Ибо человек сделан так: любя, алчет любви; давая, алчет,  чтобы
дали ему; оживляя, алчет властвовать оживленным. Я узнал это и сказал вам.
Радуйтесь!
     - Радуемся!
     - Кто первый скажет: ненавижу,  тот  -  враг  господень!  Кто  первый
скажет: дай, тот - враг господень! Кто первый скажет:  умри,  тот  -  враг
господень! Ибо человек сделан так: ненавидит, когда хотел  любить,  но  не
преуспел; берет, когда хотел дать, но не было, что  дать;  убивает,  когда
хотел оживить, но не имел достаточно жизни. Я  узнал  это  и  сказал  вам.
Запоминайте!!
     - Запоминаем!
     - Ничему не верьте! Ничего нет, все суть одно - друг  другу  соблазн,
боль и потрава. Только - радуйтесь!
     - Радуемся! Радуемся! Радуемся!
     Мальчик беззвучно выступил из темноты. Лампы били мимо, но он  словно
светился собственным ледяным свечением. Девочка вскочила.  Рванулась  было
навстречу - но он не замечал ее.
     - Изыди!! -  каркнул  учитель,  упершись  руками  в  край  кафедры  и
перегнувшись вперед.
     - Я много  думал  об  этом,  -  спокойно  проговорил  мальчик.  -  Не
волнуйся, я уйду скоро. Но мне не с кем поговорить. А тебя, я смотрю, тоже
волнуют эти вопросы. Хотя твои ответы какие-то жалкие...  Беспомощные.  Ты
считаешь, беда в том,  что  детей  готовят  к  жизни  более  интересной  и
ласковой, чем она есть? Оттого люди так беспощадно не понимают никого... и
не ценят. Оттого даже самая преданная  любовь  кажется  блеклым,  ленивым,
корыстным притворством по сравнению с тем, чего ждал. Знаешь, я  не  помню
детства. Но знаю, чувствую, что оно было обманом... или все, что теперь, -
обман. Одно исключает другое...
     Девочка, подавшись к нему, ловила  каждое  слово  -  и  не  понимала.
Смутно ощущала она жуткие массивы, пласты, каменно  клокочущие  за  каждой
фразой - но лишь когда  он  произнес  "беспомощные",  ее  сердце  в  ответ
зазвенело долгожданной болью  и  дыхание  перехватило  от  сопричастности,
почти растворения в том, кто  вдруг  сумел  назвать  ее  главное  чувство,
высказать которое ей самой было негде и нечем. Беспомощные, повторила  она
про себя, давясь слезами от пронзительной жалости. Беспомощные.  Мы  такие
беспомощные!
     -  Но  в  развалинах  много  книг,  я  читал.  Были  периоды,   когда
воспитывали так, как ты. И дети вырастали  неспособные  создавать,  годные
лишь выполнять приказы, я читал. Как правило, приказы  убийц.  Потому  что
больше всех приказывают именно убийцы, а  уклонение  -  всегда...  чревато
повиновением. Почему так? Мне  кажется,  те,  в  ком  детство  укоренилось
прочно, всю жизнь стараются сделать все вокруг таким  же  чудесным,  каким
оно им казалось. Из этого - и подвиги, и ошибки. А остальные - им не о чем
мечтать, понимаешь? Они хотят самых простых вещей и отделываются от  жизни
исполнением традиций и инструкций. Как ты думаешь?
     Учитель сжал кулаки. Грохнула  дверь.  Два  нервозных,  повелительных
ответа ударили почти одновременно:
     - Изыди!!
     - Не двигаться!!
     Трое  стражников  в  масках  уже  держали  мальчика   в   перекрестии
автоматных стволов.
     - Нам нужен только Мутант! - крикнул один,  но  кто-то  непроизвольно
шевельнулся, и над головами, грохоча, пролетел невидимый горячий ветер,  с
оттяжкой хлестнув бетонную стену.
     Девочка не поняла, как оказалась на полу.
     - Не валяйте дурака! Нам нужен только Мутант! - проревел  всевластный
голос где-то высоко-высоко, затем раздались шаги. И опять грохнула  дверь.
Девочка, сжавшись, лежала и видела лишь ботинки соседа у себя перед носом.
     - Радуйтесь!! - что  было  сил  закричал  учитель.  Класс  неуверенно
подхватил -  один  голосок,  потом,  два,  пять...  Дети  выпрямлялись  за
столами, вразнобой поднимали спрятанные  головы,  а  девочка,  вздрагивая,
лежала и беззвучно плакала.
     - ...Вот что, - сказал командующий подразделениями спецназначения.  -
Не будь идиотом. Время болтать прошло, время молчать тоже  прошло.  Сейчас
пришло время спасаться. И тебе - в первую очередь. Это ты понимаешь?
     Мальчик, закутанный в прозрачную  пленку,  повернулся  к  нему.  Едва
слышно пофыркивал клапан инжектора, подававшего дыхательную смесь.
     - Понимание... - глухо донесся из кокона его голос.  -  Я  ничего  не
могу понять. Мне снятся сны: совсем другой мир. Живой. Добрый, сильный.  А
люди какие! Как вы можете жить здесь? Зачем жить здесь?!
     - Всем нам в детстве такое снится,  -  проворчал  министр  внутренних
дел.
     - Хватит! - рявкнул премьер  и  хлопнул  ладонью  по  столу.  -  Все!
Отвечай четко. Как справляешься с радиацией?
     - Не знаю.
     - С пятнистой смертью?
     - Не знаю. Мне кажется почему-то, что  это  -  естественно,  что  так
должно быть у всех...
     - Не болтай! С проходными?
     - Не знаю, - устало сказал мальчик. - Просто угадываю. Просто.  Любой
жетон, любой код...
     - Экстрасенсорное считывание... - благоговейно прошептал министр.
     - Хорош-шо, - с угрозой проговорил премьер. - Ты можешь помочь нам?
     Мальчик не ответил.
     - Ты можешь помочь нам. Сейчас  тебя  отведут  в  лабораторию.  Будут
исследовать. Долго. Много дней.
     Мальчик не ответил.
     - Это не всегда будет тебе приятно. Понимаешь?
     Мальчик не ответил.
     - Понимаешь?! - проревел премьер.
     Мальчик не ответил.
     - Мы можем обойтись и без твоего согласия! Это ты понимаешь?
     - Это я понимаю.
     - Но я спрашиваю тебя: ты согласен?
     - Мне все равно, - безжизненно сказал мальчик и поднялся.
     И внезапно замер.
     Премьер удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
     - А завтра... - неуверенно начал командующий, но премьер, возбужденно
хохотнув, прервал его:
     - Все! Никаких завтра! Завтра, послезавтра -  анализы,  исследования,
просвечивания. Верно, парень?
     Мальчик вдруг сделал шаг вперед  -  шланги  потянулись  за  ним  -  и
коротко, отрывисто просмеялся,  завороженно  глядя  куда-то  мимо  сидящих
мужчин.
     Невольно все трое уставились туда же.
     Там никого не было.
     Там стоял странный  прибор,  который  министр  внутренних  дел  утром
подарил премьеру.
     - Что такое? - спросил премьер, чувствуя озноб  суеверного  ужаса.  -
Что ты... увидел?
     Мальчик  стоял  неподвижно,  но   грудь   его   часто,   вздрагивающе
поднималась, веки трепетали. Он даже запрокинул голову на миг.
     Память открылась, как  глаза.  Четырнадцать  лет  исполинской  пенной
волной хлынули в прозревший мозг.
     Ну конечно, это не его жизнь! Это вообще  не  жизнь!  Агония  бешеных
зверей - и он никакого,  никакого,  действительно  никакого  отношения  не
имеет к ней - и к ним! Там его мир, там  все  живое,  все  человеческое  и
настоящее - по ту сторону  секунды,  когда  зенитная  ракета  вломилась  в
снижавшуюся над столицей яхту; по ту сторону часа,  когда  брат,  побелев,
крикнул: "Они с ума сошли! Они же все спалят!!" - и, не раздумывая,  пошел
с орбиты вниз; по ту сторону вечер