и
проводились интересные опыты. То есть, много интересных  опытов,  но...  в
частности. Достаточно большая популяция помещалась в идеальные условия.  А
на периферии благоустроенного мира - всякая жуть, опасные дыры, холод... И
представьте себе, обязательно есть одна-две особи, которым  неймется...  -
Едва слышно за массивной стеной загудели, разворачивая антенну, моторы.  -
Презрев крысиный рай, они лезут в  эти  дыры,  голодают,  погибают  там...
Действительно спариваются реже  других,  действительно  иногда  совсем  не
успевают дать потомства - хотя в  следующих  поколениях  опять  появляются
такие же странные субъекты. Дети по духу. Без всяких мутаций. И  даже  без
молитв, представьте. - Летяще сутулясь над пультом, он улыбнулся грустно и
мгновенно. - Их поведение бессмысленно, пока  условия  благоприятны.  Даже
вредно, поскольку грозит втянуть других в авантюры. Увести оттуда,  откуда
незачем уходить. Но, знаете, остальных не так-то легко сбить с  толку.  Их
задача  -  снятие  случайных  отклонений.  Честь  и  хвала  здравомыслящим
ребятам, которые без серьезных оснований не лезут черт-те куда в  холод  и
голод... греются на солнышке,  едят  в  свое  удовольствие  и  без  особых
эмоций,  зато  регулярно,  прыгают  на  подружек.   Словом,   обеспечивают
использование видом благоприятных условий,  -  профессор  запнулся.  Глаза
его,  прикованные  к  фонтанирующим   цифирью   дисплеям,   ввалились   от
напряжения; руки, как кошки, мягко и цепко падали на пульт вслепую. - Ну а
надобность в тех, кому неймется, реально  возникает  лишь  при  переменах.
Досадно, конечно, что неймется им  по-разному  и  действовать  сообща  эти
шустрики совершенно не  в  состоянии.  Одному  обязательно  хочется  хвост
отморозить, другому, наоборот, усы подпалить, и хоть ты  их  режь.  Потому
что вид пытается заранее предусмотреть все возможные варианты катастроф, -
клавиши и переключатели длинно, слитно  прошелестели.  Тогда  он  отдернул
руки от пульта и, порывисто вздохнув, чуть распрямился. - Во-от.  А  когда
что-то и впрямь валится на голову - вся команда с писком бросается хвост в
хвост по  следу  одного  из  малахольных  собратьев,  по  проложенному  им
ненормальному пути. Доползают до  норы  обетованной  -  и  снова  меняются
ролями, - профессор разочарованно прикусил губу и глянул на часы. Медленно
опустился на стул, пригладил волосы. Со вздохом покосился  на  человека  в
балахоне. Тот был неподвижен. - Но уже  в  другом  мире...  Это,  конечно,
бывает не при каждом поколении. Но может случиться при каждом.  Вид  знает
это. В любой момент есть горстка тех, кому неймется. Их не  должно  совсем
не быть. И их не должно быть много,  -  он  опять  вздохнул,  окончательно
расслабляясь. - Конечно, никого не изменишь словами.  Но  не  потому,  что
глупая программа. Между нами -  программа-то  что  надо.  Люби,  оберегай,
познавай - тоже там. Но слишком уж искажено  то,  что  вы  назвали  банком
оперативных  данных.  Мы  все  время  стараемся  использовать   требования
программы соседа в своих интересах. И его "люби", и его "кусай".  Слова  -
самый массовый и самый доступный вид насилия. Из ста слов  девяносто  семь
произносятся только для того, чтобы обмануть. Заставить слушающего  хотеть
не того, что нужно ему, а того, что нужно говорящему. И говорят все-е-е...
Сослуживцы, друзья, министры... А нули - ну что нули? Это  же  смотря  кто
кнопки нажимает... - Не вставая, он потянулся к пульту и легко тронул одну
из бесчисленных кнопок. Перфоратор запнулся и заверещал бойчей. - Конечно.
Крысы тоже могли бы невпопад называть своих не вовремя появившихся  бедняг
диссидентами, а появившихся вовремя - мессиями. Но зачем? И зачем это нам?
Разве разум дан на то, чтобы усложнять простое? По-моему,  чтобы  понимать
сложное... - Он помолчал, а потом сказал совсем безжизненно:  -  Понимать,
например, что когда мир меняется и пора отследить и  осмыслить  изменения,
сообразить,  что  давно  придуманные  вечные   истины   наконец-то   стали
единственным способом выживания...  уверять  через  газеты  и  телевизоры,
будто все идет как всегда, - преступный кретинизм... Лишающий  вид  всякой
перспективы...
     Лента  частыми  толчками  выклевывалась  из  перфоратора.  Человек  в
балахоне уставился на нее, потом схватил обеими руками, поднес  к  глазам,
не в силах поверить.
     - Знак!! - выпустил ленту и сполз с кресла, - что-то было  у  него  с
ногами неладно, - на коленях, уставясь в потолок, закричал исступленно:  -
Знак! Господи! Я дождался! Грядет перемена!!
     Печатающее устройство одну к одной  било  лежачие  восьмерки,  плотно
укладывая их на ленте. Бесконечность. Бесконечность.
     - Их только двое, - произнес вдруг мертвый юный голос.
     Мальчик стоял в проеме двери.
     Профессор выключил перфоратор и в  наступившей  оглушительной  тишине
спокойно спросил:
     - Как ты сюда попал, малыш?
     Мальчик узнал его. С прибором в руке сделал нерешительный шаг вперед.
     - Я... - сказал он.  Грохоча  коваными  подошвами,  в  освободившийся
проход вошли пятеро стражников в блестящих  комбинезонах  и  встали  вдоль
стены.
     - Ах, вот что, - сказал профессор. - Ты с ними?
     - Они со мной! - отчаянно крикнул мальчик.
     - Поздравляю.
     - Это он? - спросил офицер отрывисто.
     - Да. Подождите, - повелительно проговорил мальчик и, словно танцуя в
бумажных грудах, решительно и беззвучно пошел к профессору.  -  Я  сначала
сам.
     Профессор  улыбнулся  и  стал  стаскивать  пластиковый  наряд.  Через
полминуты он остался в мятых брюках  и  свитере,  протершемся  на  локтях.
Теперь он выглядел так же нелепо, как мальчик в своей рубашке.
     - Что тебе понадобилось здесь? -  холодно  спросил  мальчик,  подойдя
вплотную. Глаза его смотрели на профессора, как на яму на пути.
     - Рад тебя видеть, малыш, - тихо ответил профессор. - Давно ничего  о
тебе не знал.
     Мальчик помолчал, собираясь с мыслями.  Поставил  на  пол  прибор.  С
мукой спросил:
     - Зачем ты здесь оказался?
     - Мама наша заболела, - сказал профессор. - Совсем заболела.
     - Они арестуют тебя!
     Профессор пригладил волосы.
     - Зачем ты здесь? - повторил мальчик.
     - Сателлит, - ответил профессор. - Эти пауки хотят его  вернуть,  как
дважды два. Боевые лазеры им, наверное, снова понадобились. Надо помешать,
ты же понимаешь, - чуть  улыбнулся,  -  нельзя  упускать  случай  помешать
паукам. Слишком редко он выпадает.
     - Сателлит... - едва слышно выговорил мальчик и вдруг прижал ладонь к
щеке, заслонив пол-лица. - Ой... я же не знал!!
     - Побыстрее! - крикнул офицер. - Смеркается.
     - Они тебя арестуют!
     - Что это за прибор у тебя такой? - мягко спросил профессор.
     Мальчик помолчал и ответил:
     - Гиперонный модулятор.
     - Не понимаю.
     - Это мой. Увидел сегодня...  один  свой  предмет  среди  всего...  И
вспомнил наконец.
     - Что вспомнил, малыш?
     Мальчик вскинул на него глаза и тут же вновь опустил.
     - Они тебя арестуют, - беспомощно проговорил он. - Я же  не  знал!  Я
хотел позвать на помощь!
     - Какую помощь? Откуда?
     - С Земли, - сказал мальчик тихо.
     - Не понимаю.
     - С Земли. Триста двадцать парсеков. Я там родился.
     - Ах, вот как, - проговорил профессор после паузы. Офицер нетерпеливо
пошел к ним, присматриваясь к пультам и сидящему на  полу  опустив  голову
человеку в балахоне. - Да... Ну да. Наверное, этому прибору нужна какая-то
антенна?
     - Инициирующий импульс. Дальше пойдет на сверхсветовой.
     - Сверхсветовой...  -  проговорил  профессор  медленно,  со  странным
выражением, точно пробуя на вкус это слово. - И когда твои его получат?
     Мальчик пожал плечами.
     - Секунд через семь.
     -  Сверхцивилизация...  -  профессор  потрепал  мальчика  по  голове,
взъерошил его длинные волосы. - Контакт...
     - Может, хватит шушукаться? - громко спросил офицер. - А, парень?
     Мальчик затравленно заглянул профессору в глаза. Тот кивнул.
     - Зовите вашего специалиста, - сказал мальчик жестко. - Мы готовы. Мы
договорились.
     Офицер повернулся к двери, но специалист сам уже влетел в  пультовую,
что-то визжа, а  вслед  за  ним,  вдогон,  раскаленным  тягучим  пунктиром
влетела полоса трассирующих пуль и, оборвав крик, насадила специалиста  на
свое острие.
     - Не двигаться!! Руки за голову, все!
     Никто, ничего не успел сообразить. Четверо  стражников  сил  комитета
штабов, шумно дыша, щетинились автоматами у входа. Их офицер,  водя  дулом
по  вдруг  возникшим   статуям   с   растопыренными   у   голов   локтями,
удовлетворенно хмыкнул и небрежно выстрелил один раз. Офицер сил  кабинета
министров, икнув, переломился в поясе и мягко повалился в бумажный  сугроб
у пульта; поджал ноги, как бы устраиваясь поудобнее, и замер.
     - Ах, вы договорились, уважаемый профессор!  -  возбужденно  глумясь,
сказал офицер сил комитета штабов. - Какой вы  договорчивый!  Оказывается,
мы вполне правомерно вам не поверили. Теперь вам придется ответить на  ряд
неприятных вопросов. И уж, конечно,  поделиться  тем,  что  вы  успели  на
компьютере, - стволом автомата он указал на замерших  у  стены  стражников
противника. - Разоружить этих... Человек едет в  ответственный  рейд  -  и
отказывается от сопровождения. Мы сразу поняли, что пахнет изменой. Но то,
что в нашу засаду накануне пресловутого "завтра" угодил и  Мутант,  -  это
уже удача. Большая уда...
     Дальнейшее заняло секунды. Один из  стражников  комитета  штабов  уже
содрал автомат с одного из стражников кабинета министров. Закинув  его  за
плечо, перешел к  другому.  Надо  полагать,  услышав  слово  "Мутант",  на
какую-то долю секунды  он  утратил  собранность,  мельком  покосившись  на
Мутанта, о котором было уже столько разговоров. Последовал короткий, почти
незаметный со стороны удар. Прикрываясь обмякшим стражником  сил  комитета
штабов, стражник сил кабинета министров длинной  веерной  очередью  окатил
пультовую; ответные он принял спиной защищавшего его тела и, оттолкнувшись
от него, швырнул себя за груду обломков,  продолжая  стрелять  в  падении.
Профессор успел сбить с ног мальчика, недоуменно и презрительно  стоявшего
рядом, а затем боком, неловко, упал сам. Очереди с громом крестили  воздух
сверкающими, прыгающими вправо-влево  крестами.  Кто-то  завизжал.  Что-то
обвалилось. Потом человек в балахоне с протяжным криком  "Здесь  нельзя!!"
каким-то чудовищным усилием поднял себя; от его рук, крутясь,  ускользнули
в разные стороны два темных  пятна.  Новый  пламенный  крест  сомкнулся  и
затрепетал вокруг человека в балахоне, и  тот  тяжелым  мешком  рухнул  на
кресло, уронив руки через подлокотник, - но уже содрогнулось здание - раз,
другой, -  громадные  оранжевые  сполохи  лопнули  и  раскололи  пультовую
жестким зазубренным огнем; а когда огонь взлетел и погас и осколки пропели
свои оборванные ноты, вздулась плотная, как литая резина, тишина.
     Мальчик бессильно поднялся. Несколько секунд  ему  казалось,  что  он
оглох; все плавало перед ним, все качалось.  Чьи-то  руки,  оторванные  от
тела, но не выпустившие автомата, прыгнули ему в глаза -  и  его  едва  не
стошнило.
     - Во-от, -  донесся,  как  сквозь  вату,  голос  профессора.  Мальчик
несмело обернулся. Профессор сидел на полу, одной рукой держась за  живот,
другой смахивая пыль с модулятора. - Пульт вроде цел. И прибор  твой...  -
Он поднял на мальчика совсем белое в сумерках лицо. - Кажется,  малыш,  мы
легко отделались.
     Мальчик шагнул к нему.
     - Да что же это?! - проговорил он сквозь горло, полное слез. - Что же
они делают?!
     - Живут, - пробормотал профессор. Силы вдруг изменили  ему.  Глазами,
полными смертельной тоски, он обвел тонущий во мраке могильник. - Как  все
по-дурацки...
     - Ты тоже знаешь это? - мальчик с размаху упал на колени рядом с ним.
- Тоже? Чужое! Чужое!! - вцепился ему в плечо обеими руками. Слезы дрожали
у него на ресницах. - Скажи. Ну скажи мне. Ты тоже с Земли? Ведь ты тоже с
Земли!! Скажи!
     - Нет, малыш, - ответил профессор. - Я здешний.
     С ужасом мальчик увидел, как из-под прижатой к  животу  узкой  ладони
расползается по свитеру что-то красное.
     - Папка! - стискивая кулаки, отчаянно крикнул мальчик.  -  Папка,  не
умирай!
     - Конечно, не умру, - ответил профессор. - Какое  тут  умирай,  -  он
ободряюще улыбнулся мальчику. Тот всхлипнул  с  надеждой.  -  Работы  выше
головы.
     - Что?..
     - Я же почти ничего не  успел,  малыш.  Только  антенну  поставил  да
наметил  структуру  программы,  потом  он  ушел  под  горизонт.  Через,  -
профессор, стараясь не менять позы и лишь скосив  вниз  глаза,  глянул  на
часы, видневшиеся из-под размочаленного рукава прижатой к животу  руки,  -
через минут двенадцать покажется снова. Надо за этот сеанс  успеть,  -  он
облизнул губы. - Башка дубовая, вот что...
     - Я вылечу тебя! Я умею!..
     - Чуть позже. Сначала сателлит. Надо успеть.
     - Папка...
     - Ты прости, малыш... можно, я сперва закончу? А потом уж ты позовешь
своих. Посмотришь, кстати, как работают с этой штукой.  А  то  я  могу  не
успеть, понимаешь? Договорились?
     - Договорились, - медленно ответил мальчик.
     - Вот и хорошо. Знаешь еще что... в машине у меня термос с кофе...
     Он даже не успел закончить фразу. Мальчик вскочил и опрометью кинулся
вон - крик профессора догнал его уже в дверях:
     - Стой!!
     Мальчик обернулся, поскользнувшись на бумажной ленте:
     - Что?
     - К черту... - выдохнул профессор. - Вдруг страшно стало. Будь здесь.
Мало ли кто там еще... Будь здесь, -  мальчик  хотел  что-то  сказать,  но
профессор поспешно добавил: -  Да  мне  и  пить-то,  в  сущности,  нельзя.
Выльется. Лучше принеси автомат, возьми у кого-нибудь. Если не...  трудно.
Стрелять я в случае чего смогу.
     - Я тоже смогу,  -  жестко  сказал  мальчик,  идя  назад.  Шелестели,
проминаясь, ленты под его ногами. Профессор чуть улыбнулся.
     - Тогда принеси два.
     С ненавистью, словно присохшие нечистоты, мальчик  стряс  с  автомата
цепляющиеся за него  отдельные  руки.  Порознь  они  шлепнулись  в  мягкие
вороха.
     - Я послежу за дверью, пока ты работаешь, - сказал мальчик, нагибаясь
над другим автоматом.
     - Хорошо. Потом поменяемся, - профессор опять скосил глаза на часы. -
Еще минут семь.
     Помолчали. Мальчик пристроил автоматы на крупном обломке, за  которым
можно было укрыться. С дробным шумом, особенно резким в тишине, раскатился
щебень. Профессор жевал губы,  глаза  его  были  полузакрыты.  Потом  чуть
тряхнул головой.
     - А, нормально. Успеем.
     Мальчик полулежал в своей засаде, опершись локтем на обломок,  другую
руку уложив на приклад одного из автоматов и не сводя глаз со входа.
     - Знаешь, - сказал профессор, с нежностью глядя ему в  затылок,  -  я
так привык работать в спешке, что иначе да-авно уже не могу. Всегда кто-то
дергал - то враги, то друзья... А между семьями как  разрывался!..  Всегда
было ощущение - есть два часа свободных, надо что-то слепить,  потом  ведь
буду занят. Главное, мне самому так казалось: наука, подумаешь,  белиберда
какая, формулой больше, формулой меньше... а дело - там, где  живым  людям
что-то нужно. Поэтому, наверное, так и не сделал ничего глубокого.  Всегда
хотел. Но так и не  сделал,  -  с  глухой,  уже  почти  улетевшей  горечью
повторил он. - Когда вдруг оказывалось, что я ничего не должен и никуда не
спешу, я мог только смотреть в потолок и думать: ах, как я устал...  -  Он
облизнул губы, кожа на них свисала белесыми сухими лохмотьями.  Улыбнулся.
- Я это к тому, что осколок - как раз то, что мне надо, чтобы за  четверть
часа качественно сделать двухдневную работу.
     Мальчик распахнутыми  глазами  коротко  оглянулся  на  него  и  снова
уставился в  темный  проем.  Он  очень  боялся  пропустить.  Очень  боялся
упустить момент, когда, нажав на спусковой крючок, сможет наконец  сделать
что-то хорошее.
     - Они же все равно все погибнут, - несмело сказал он.
     - А вдруг нет? - ответил профессор.
     Мальчик опять покосился на него. И опять отвел взгляд.
     - Скажи, - жадно спросил он, стиснув приклад так, что  на  побелевших
пальцах проступили голубые вены. - Ты всегда чувствовал,  что  все  чужое?
Всегда?
     Профессор, глянув на часы, шевельнулся, попытавшись  встать.  Коротко
застонал и обмяк.
     - Пожалуй, - ответил он,  чуть  задыхаясь.  Опять  напрягся  и  опять
обмяк. - Иногда... иногда забывал. Когда любил. Помоги мне взгромоздиться,
пожалуйста, - смущенно попросил он. - Я совсем прокис.



                                   СЫН

     Лимонно-желтая луна стояла в  небе,  набросив  на  пустыню  исчезающе
тонкое покрывало прозрачного света, и  мальчик  не  зажигал  фар.  Закусив
губу, он вел машину поверх промерзших теней, а когда  делалось  невмоготу,
останавливался и плакал.
     Уже возле дома он все-таки не выдержал. Спрыгнул  из  кабины,  увидел
темный контур знакомого строения, из которого, ничего еще  не  зная  и  не
чувствуя, вышел, казалось, так недавно, - и  весь  этот  взорванный  день,
весь сразу, снова встал дыбом в его сердце.  Он  рухнул  как  подкошенный;
судороги стыда и боли колотили его  об  заиндевелый  песок,  плотный,  как
сухая кость. "Я плохой!!" - кричал он,  захлебываясь  слезами,  и  пытался
отбить  руки  об  этот  песок,  но  вместо  смерзшегося   наждака   ладони
нескончаемо ощущали последнюю, замирающую дрожь тела того, кто дважды  его
здесь спас, кого он подставил под удар и убил, подло бросившись  наутек  в
свой чудесный светлый мир.
     Он  затих,  когда  луна  коснулась  горизонта.  Вытянулся,  глядя   в
расстрелянное звездами небо. Морозная ночь не издавала ни звука.  Она  все
проглотила. Ничего не менялось.  Ничего  не  изменилось  тогда,  когда  он
вспомнил. И ничего не изменилось теперь, когда он ожил.
     Он повернул голову. Мороз пробирал. Но мальчик  лежал  и  смотрел  на
созвездие, которое здесь называли Корзиной Цветов.  Он  часто  смотрел  на
него по ночам. Слабенькая звездочка теплилась и мерцала там, почти теряясь
в страшном блеске плывущего неподалеку красного гиганта. И  там  же,  чуть
выше, по нескольку раз в ночь пробегала юркая, как крыса, искра сателлита.
Теперь минуты могли, как жвачка, чавкать  сколько  угодно  -  сателлит  не
появлялся.
     Вот что изменилось. Все-таки что-то меняется.
     Мальчик поднялся и, чуть пошатываясь, побрел к дому. С него  осыпался
песок.
     Он вошел и ощутил присутствие. Остановился у порога.
     Зажег свечу.
     Проступила комната. Расплющенный стол. Выбитое  окно.  Остатки  книг,
собранные в развалинах и аккуратно  расставленные  вдоль  уцелевших  стен.
Девочка. Сжавшись, она  сидела  в  углу  и  смотрела  на  него  мерцающими
стеклами противогаза.
     Секунду он вглядывался, как  бы  не  узнавая.  Потом  подошел  ближе.
Устало спросил:
     - Откуда ты?
     - Это ты кричал так страшно? - спросила она.
     И тогда, ощутив вдруг, что ему, кроме нее, некому рассказать  о  том,
что ему открылось, о главном, которое он понял наконец, он проговорил:
     - Я плохой.
     Она помедлила, а потом проговорила едва слышно, не столько спрашивая,
сколько утверждая:
     - Ты мне не рад?
     Он задохнулся. Это снова было как удар. Она говорила о своем главном.
О том, о чем не с кем было говорить ей. О том, что  заставило  ее  бросить
все, помогло неведомо как ускользнуть из  бункера,  гнало  через  пустыню,
двадцать километров через сумеречную  ледяную  пустыню,  поперек  крысиных
троп, мимо крысиных городов... О том, что, быть может, спасло ее  на  этом
пути. О том, благодаря чему он  не  был  теперь  один.  Это  было  не  его
главное, совсем другое главное, он даже не очень понимал, что это  главное
собой представляет, - но он готов был пасть ниц перед  ним  и  драться  за
него.
     И оттого