на берегу запахло гарью.
   Пока Акроней, опомнившись, карабкался на борт  и  бежал,  запинаясь  за
весла, к корме, еще не зная: оторвать ли щенку голову или просто разложить
его на палубе и отъездить багром по мягкому, Окиал вдумчиво ("мыслитель!")
сколупывал  с  Нотова  гнезда  грязь  и  нагоревшее  масло.  А  дождавшись
запыхавшегося от одышки и злости кормчего, только что носом не ткнул его в
трещину на кольце. Да-а...
   Четверо лентяев закончили наконец наматывать  на  ось  длинный,  заново
сшитый на порезах ремень и, спрыгнув на берег, протянули  концы  в  разные
стороны от  корабля.  Пока  Акроней  направлял  Перст  и  заклинивал  рамы
поворотами дубовых обитых кожей эксцентриков, дюжина  гребцов  разобралась
на две группы. Тройки самых сильных уже  держали  концы,  ожидая  команду,
тройки самых быстрых  стояли  на  подхвате.  Акроней  установил  на  корме
бортовые блоки:  левобортовой  ниже,  правобортовой  выше,  -  так,  чтобы
ремень, когда натянется между  блоками,  не  задевал  ни  ось  Перста,  ни
внутреннюю раму. Перекинул концы через эти блоки и крикнул гребцам,  чтобы
ослабили хватку. Когда  ремни  провисли,  кормчий  кивнул  Окиалу  на  нос
корабля: нечего больше торчать здесь, на корме, да и видел он уже все  это
пару  часов  назад.  Осторожно   отпустив   тормозные   колодки,   Акроней
неторопливо прошел следом за юношей, вместе  с  ним  спустился  на  берег,
отвел на безопасное расстояние и дал команду.
   Нехотя, потом все быстрее завертелся диск. Сильные  тройки,  сделав  по
десятку все ускоряющихся шагов, перешли на бег. Щелчков не было.
   Быстрые тройки на бегу подхватили ремни - без рывка, мягко,  как  надо.
Кормчий настороженно прислушивался. Щелчков не было.
   Быстрые тройки уже пробежали по двадцать шагов, когда наконец  появился
звук. Нормальный звук - Акроней  успокаивающе  похлопал  юношу  по  спине,
когда тот вопросительно посмотрел на него.  Свист.  И  даже  не  свист,  а
шелест, но сейчас будет свист... Есть. Часа три вот так посвистит, пока не
замедлит вращение.
   На тридцати пяти примерно шагах тройки резко остановились,  и  раздался
хлопок: ремень, легко соскользнув с оси, натянулся между блоками. Порядок.
   Правая тройка, не теряя времени, стала сматывать свой  конец  в  бухту,
левая  помалу  вытравливала.  Незанятые  гребцы  зашевелились  на  берегу,
поднялись, вырастая из тумана, потянулись группами и цепочками к  кораблю,
обступая борта.
   Понимают, ленивцы, что время дорого! Как-никак, два  часа  потеряно,  а
ветер хоть и слабый, да встречный. Но спешка нужна будет  потом,  в  море.
Может быть, даже придется пощелкать бичом над спинами нерадивых. Для их же
пользы - чтобы к вечеру смогли увидеть берега Схерии  и  ночью  жаловаться
женам на жестокого кормчего, показывая им рубцы на спинах.  А  четверо  из
обслуги Перста - на ягодицах. Каждому свое...  Впрочем,  ветер  к  полудню
может перемениться (почему бы и нет? Посейдон милостив,  полсотни  лет  не
вспоминает об обещанной мести), но это  вряд  ли.  Акроней  потянул  носом
воздух и последний раз глянул на Итапетру. Ох, вряд ли - хотя  парус,  как
всегда, наготове.
   На самый же крайний случай - если Нот  вообще  не  проснется,  а  Борей
задышит сильнее, - на этот случай Акронею известна хорошая  бухта  на  юге
Схерии. Заночевать придется  там,  а  в  столицу  двинемся  поутру,  вдоль
берега. Три часа на веслах...
   Все это Акроней додумывал, стоя уже на корме, отжав эксцентрики и зычно
подавая команды гребцам. Нос корабля рывками сползал с берега, все  вокруг
скрипело и дергалось, и лишь Медный Перст, Всегда  Обращенный  к  Полярной
Звезде, был обращен к ней и ровно свистел  на  пронзительной  ноте.  Судно
закачалось  на  мелких  прибрежных  волнах,  гребцы   полезли   из   воды,
переваливаясь через борта и разбирая весла. Двое  задержались  на  берегу,
чтобы на руках перенести слепого аэда. Окиал со старым Тооном были уже  на
борту.
   Носовые гребцы уперлись веслами в  дно,  и  судно,  отойдя  от  берега,
словно рухнуло вниз, погрузившись в белесую мглу. Ох и  туман!  Ничего  не
видать в тумане, кроме Перста да силуэтов ближайших пяти пар  гребцов!  Ну
да кроме Перста ничего и не надо видеть феакийскому кормчему.
   - Правым бортом табань, левым греби! - протяжно скомандовал Акроней.  -
И-р-раз!.. И-р-раз!..
   Медный Перст, плавно увлекая за собой вертикальную раму,  поворачивался
Бореевым - высоким - концом к невидимому  носу  корабля.  На  самом  деле,
конечно, поворачивался корабль. Но об этом говорили Акронею опыт и знание,
а чувства - чувства нашептывали другое. Они шептали, что Схерия все еще за
кормой, и весьма неохотно воспринимали доводы разума... Гребцам проще: они
верят своему кормчему. А  кормчий  должен  верить  не  себе,  а  вот  этой
штуке...
   - Суши весла!
   Бореев конец оси уже указывал точно на нос корабля.  Значит,  прямо  по
курсу был  островок  Эя  -  обиталище  волшебницы  Кирки.  Вздорная  баба:
влюбляет в себя почтенных мужей и превращает их в  бессловесный  скот.  Не
стоит без нужды навещать ее остров - даже на малое время не  стоит,  лучше
обойти стороной... Акроней дождался, пока корабль  по  инерции  повернулся
еще немного - так, чтобы ось указала  на  левую  якорную  площадку,  -  и,
опустив кормовое весло, дал команду гребцам. Грянула песня,  вскипели  под
веслами волны, и судно рванулось, взрезая собою туман. Чуть  на  восток  -
между островом Эя и устьем реки Ахерон.



ВУЛКАН НА ЛЕМНОСЕ

   Море окончательно очистилось от  тумана,  и  Окиал  понял,  что  пролив
остался далеко позади. Вершина Эй маячила мутным зеленым пятном за  кормой
слева. Гребцы уже вошли в ритм и  работали  молча;  судно  почти  бесшумно
скользило по длинным пологим валам.  Даже  Перст  уже  не  свистел,  успев
заметно снизить свои обороты.
   Аэд сочинил свою мелодию и откашлялся, видимо, готовясь  запеть.  Окиал
оглянулся. В  лице  слепого  он  увидел  все  ту  же  гордую  отрешенность
человека, идущего навстречу опасности. Окиал отвернулся и  стал  незаметно
ощупывать отполированные грани ежа. Узкая щель оказалась в  очень  удобном
месте: над самой палубой, на той грани, что была обращена к корме.  Гребцы
не могли видеть ее, а от случайного взгляда  кормчего  Окиал  закрыл  щель
ладонью. Большим пальцем он осторожно  нащупал  упругий  выступ,  дождался
первого аккорда и нажал. С неслышным щелчком  пластина  скользнула  ему  в
ладонь и полетела за борт.
   Стараясь  не  прислушиваться  к  словам  странной  песни  аэда  (не  то
благодарственного, не  то  издевательского  гимна  морскому  богу),  Окиал
детально припомнил  расположение  лабиринта.  Нужный  ему  тупичок,  тесно
заставленный ржавыми ящиками, был в центре  святилища  по  правому  борту,
если считать, что треножник стоит на корме. Вдоль короткой  стены  тупичка
лежали рядком еще четыре ежа, и щели на их верхних гранях были пусты. А  в
ящиках было полно пластин - но не гладких, как та, что сейчас полетела  за
борт, а покрытых каплеобразными оловянными выступами. Нащупав  крайний  от
входа ящик, Окиал взял одну  из  пластин  и  попытался  засунуть  в  щель.
Пластина оказалась слишком велика и не лезла. Он вернул ее на место и взял
другую, из соседнего ящика. Тоже не то...
   Аэд заливался соловьем, расписывая могущество Посейдона,  обремененного
многими  заботами  и  обязанностями;  и  со  всеми-то  он  справляется,  и
всегда-то он на высоте, и как он великодушен и незлопамятен.  Вот  видите:
только что был туман -  и  уже  нет  тумана!  Это  он,  колебатель  земли,
разогнал его своим златоклыким трезубцем. А сейчас, завершив свой нелегкий
труд,  Посейдон  сидит  в  кузнице  у  Гефеста,   вкушая   дым   вчерашних
жертвоприношений, а юная харита - новая жена хромого бога - едва  успевает
менять на столе перед ним кубки с холодным нектаром: великая жажда  мучает
Посейдона после вчерашнего пиршества на Олимпе,  когда  хватил  он  подряд
пять огромных кратер, наполненных лучшим феакийским вином,  и  сам  Дионис
отказался повторить  этот  подвиг,  признав  свое  поражение.  Вот  почему
неверна оказалась рука Посейдона, вот почему отделен от древка златоклыкий
трезубец, погнутый могучим ударом о подводные камни.  Вот  почему  торопит
Гефест золотого слугу, который вчера поленился нажечь углей  для  горна  и
сейчас, весь в оливковом масле  от  усердия  и  торопливости,  хлопочет  в
дальнем углу пещеры. Черный дым истекает из  вершины  горы  на  Лемносе  и
оседает на волны Эгейского моря: это золотолобый слуга усердно  жжет  угли
для Гефестова горна.
   - А может быть, хватит? - спросил Посейдон, отдуваясь и стирая  с  чела
проступивший пот. - Работы-то всего ничего, пару раз стукнуть.
   - А может быть, ты сам поработаешь? Вот молот, вот наковальня -  возьми
да стукни, - огрызнулся Гефест, скептически разглядывая трезубец и  пробуя
пальцем затупленные острия. - И дернул тебя Демодок так шваркнуть об дно!
   - Это точно, - сказал Посейдон. - Дернул. Демодок. Говорил же я  Зевсу:
вознесем его на Олимп - и все дела. Так ведь...
   - Скорее я соглашусь стать человеком, чем Демодок -  богом,  -  хмыкнул
Гефест.
   - И станешь, - пригрозил Посейдон. - Вот еще немного проканителишься  -
и станешь. И согласия не потребуется...
   - Аж лезвия переплелись, - возвысил голос Гефест,  делая  вид,  что  не
расслышал угрозу. - Это же уметь надо - так шваркнуть... Э, э! Ты куда?
   - Схожу посмотрю: может, и правда, уже хватит углей? А  если  нет,  так
дам пару раз по шее твоему слуге. Уж больно он у тебя нерасторопен.
   - Дельфинами своими командуй! Я в твои дела не суюсь - и ты у  меня  не
хозяйничай. "По шее"...  -  Гефест  непочтительно  отшвырнул  трезубец  на
наковальню и захромал в дальний угол пещеры,  а  Посейдон,  удовлетворенно
хохотнув, опять повалился в кресло...
   Окиал мотнул головой, отгоняя наваждение. Здорово поет.  Стоит  немного
забыться - и уже не столько слышны слова, сколько видны закопченные  стены
кузницы, мятущиеся по ним тени и отблески от чадящих светильников, дубовая
с толстенной медной плитой наковальня и  груда  инструментов  на  земляном
полу рядом, вызывающая зависть и нетерпеливое - до зуда в руках -  желание
перебрать, осмотреть, ощупать, разложить  в  идеальном  порядке  и  начать
пользоваться... И нестерпимый жар, исходящий из дальнего угла кузницы, где
копошится этот самый... как его... золотолобый, и  куда  поспешно  хромает
Гефест, недовольно ворча и на ходу  что-то  придумывая.  И  сам  Посейдон,
вальяжно развалившийся в кресле: сухое, чуть  обрюзгшее  лицо  утонченного
хама,  привыкшего  к   величальным   эпитетам   снизу   и   подобострастно
принимающего пинки сверху (а сверху-то никого,  кроме  Громовержца  и  его
бабы - можно жить!), а еще  прозрачные  до  пронзительной  жути  глаза,  и
белоснежная, тонко шитая золотым узором туника - небрежными  складками  на
груди.
   И все это - в нескольких протяжных и мерных строках  гекзаметра!  Плюс,
конечно, мелодия... Да сколько же там этих ящиков, и  скоро  ли  я  нашарю
нужный? С другого конца начать?
   Это было правильное решение:  уже  во  втором  ящике  с  другого  конца
оказалось всего три... нет, четыре пластины.  Да,  четыре.  И  четыре  ежа
рядком - значит, все правильно. Они. Ну, сейчас что-то будет... Окиал взял
одну из четырех пластин, и она сразу, с легким щелчком, встала на место.
   И ничего не случилось.
   Немного подождав, он снова нажал на выступ, вернул пластину  в  ящик  и
взял другую. Легкий щелчок, и... Опять ничего. Он вернул на  место  и  эту
пластину, и уже собрался взять третью, но, подумав, зарядил один из  ежей,
стоявших там, в тупичке. Тоже ничего... может быть, для каждого ежа - своя
пластина? Окиал перепробовал оставшиеся три ежа. Гм...
   А что вообще должно быть? Может, ничего и не должно быть?  Но  ведь  не
просто же  так  он  хлопотал  вокруг  своего  груза,  суетился,  ощупывал,
торопил, вслепую помогал гребцам тащить и привязывать. Что-то должно быть,
чего-то он от них ждет...
   Может быть, не сразу, может быть, необходимо время?
   Окиал рассовал все четыре пластины по щелям ежей, оставив  незаряженным
один в тупичке святилища, и стал ждать. Чего именно - об этом он  старался
не думать, чтобы не мешать естественному ходу событий. И, чтобы отвлечься,
он стал слушать песню.
   - Пережег, балда! - трагическим голосом возопил Гефест. - В  переплавку
тебя! На ложки!
   Посейдон уловил фальшь в голосе мастера, хищно подобрался и,  прекратив
шашни с его супругой, устремил свой водянистый, до жути прозрачный взор  в
багровую тьму  пещеры.  Золотолобый  болван  стоял  навытяжку,  недоуменно
помигивая рубиновым глазом,  а  Гефест  яростно  плевался,  топал  ногами,
сотрясая гору, изо всех сил дул в разбушевавшееся пламя.
   - Ну вот что, племянничек... - с угрожающей лаской протянул Посейдон. -
Я вижу, слуга твой мало что смыслит в кузнечном деле. Давай-ка я сам  тебе
помогу! - Он небрежным жестом руки отстранил  Гефеста  (а  тот  неожиданно
легко повиновался, не то хмурясь, не то ухмыляясь в бороду) и бросил  свое
оружие в жар, в гудящее пламя. - Время дорого, - объяснил он,  улыбаясь  в
лицо мастеру. - А здесь мой трезубец раскалится не хуже,  чем  в  горне...
Или я чего-нибудь не понимаю?
   - Не понимаешь, дядя, - согласился Гефест, сделав заведомо  безуспешную
попытку выхватить из огня трезубец и тряся обожженными пальцами. -  Ничего
ты не понимаешь в моей работе. Гляди, что  натворил!  -  и  он  указал  на
бесформенный пузырящийся комок золота, который, шипя,  растекался  кляксой
по каменным плитам пола. -  Теперь  новый  трезубец  ковать  -  на  полдня
работы. Только сначала углей нажечь надо...
   - Так... - сказал Посейдон, помолчал и вернулся к столу.  Гефест,  таща
за руку болвана, заковылял следом. - Чего ты добиваешься, племянник? Зачем
ты хочешь меня огорчить?
   - Я тебе, дядя, наоборот, угодить стараюсь, - хмуро  сказал  Гефест.  -
Заказ выполнить. А ты меня торопишь. А я, когда  тороплюсь,  нервничаю.  И
он, - Гефест кивнул на слугу, - тоже нервничать начинает.  Вот  и  пережег
уголь... Ты бы меня не торопил, а, дядя? И все будет в лучшем  виде.  Тебе
трезубец к какому времени нужен? К утру? К вечеру? Ты скажи! Будет.
   - К полудню, - сказал Посейдон.
   - Вот завтра в полдень и приходи. Будет.
   - Сегодня к полудню, - уточнил Посейдон.
   - Это уже труднее... -  проговорил  Гефест.  Сложил  руки  на  груди  и
наклонил голову набок, словно к чему-то прислушиваясь. - Гораздо  труднее,
- повторил он. - Но, если мешать не станешь, то, может быть, справлюсь.
   - За полчаса?
   - А что, всего полчаса осталось?
   Посейдон помолчал, все так же ласково глядя ему в лицо.
   - Нет, не выйдет! - решительно сказал Гефест. - Ну, что  ты...  Это  же
еще угли нажечь." Вот если три часа дашь... - неуверенно сказал он.
   - Полтора! - Посейдон поднялся,  с  величавой  брезгливостью  оглядывая
свою тунику.
   - Может,  тебе  одежонку  какую?  -  засуетился  Гефест.  -  Я  быстро,
туда-сюда... Ишь, как тебя извозило...
   - Предпочитаю свою. Значит, полтора часа.
   - Ох, не знаю... Постараюсь, конечно, но... И куда такая спешка? Ладно,
смертные торопятся - их можно понять, но ты, дядя, у кого позади и впереди
- вечность...
   - Забот много, - сказал Посейдон. - Вечных забот. И все - неотложные.
   - И что за заботы такие, что вот вынь ему да положь трезубец?  -  пряча
глаза, забормотал Гефест. - Или пучины морские долго жить  прикажут,  если
чуть обождать... Тоже ведь, поди, вечны - пучины-то...
   - Мои заботы, племянник. Мои!.. Тебе, - Посейдон радушно осклабился,  -
я больше мешать не буду.
   - Понял, - быстро сказал Гефест. - Через два часа приходи.
   Уже подойдя к скалистому обрыву  над  морем,  Посейдон  остановился  и,
глянув через плечо, спросил:
   - Кстати. Что такое "ложки"?
   - "Ложки"? - Гефест пожал плечами. - Первый раз слышу.
   -  Зато  произносишь  не  первый  раз.  Ты  слуге  своему  грозил,  что
переплавишь его на ложки.
   - Ах, ложки! Хм... - Гефест дернул себя за бороду и глубоко  задумался.
- А Демодок его знает, что это такое! - сказал он наконец.
   - Ага... - наконец произнес  Посейдон,  -  Демодок...  Ладно,  работай.
Быстро работай - если хочешь, чтобы впереди у тебя была вечность!



ПОТУСТОРОННИЙ ДИАЛОГ

   Тема:   сфероклазм   в   античных   сферах.   Иллюстративный   материал
(фономагнитокопия рабочей записи во  время  обнаружения  эффекта).  Массив
"К.И.", выборка.
   - Странные оговорки, ты не находишь? Сначала час как  единица  времени,
потом ложки...
   - Ничего странного: поэты всегда что-нибудь путают.
   - Это не просто путаница...
   - Знаешь, меня гораздо больше интересует разбитый  шлюп.  И  вулкан  на
Лемносе.
   - Нет, ты все-таки выслушай! Дело в том, что никаких  ложек  в  Древней
Греции не было, да и час как единица времени...
   - Обыкновенный сфероклазм!
   - В античных сферах?
   - Ну и что? Насколько я знаю, Гнедич, переводя  Илиаду,  употреблял  не
только греческие,  но  и  римские  имена  богов.  А  Жуковский  в  Одиссее
рассаживал гостей на лавках вместо кресел и что-то там сравнивал с шелком,
которого древние греки не знали. Вот тебе и сфероклазм.
   - Ни по Жуковскому, ни по Гнедичу в этом мире не  должно  быть  никаких
ложек!
   - Вулкана на Лемносе в этом мире тоже не должно быть. Но он есть. И это
интересует меня гораздо больше.
   - А если все это как-то связано? Вулкан, шлюп, заговаривающийся поэт...
   - Юрочка, они все заговариваются. И всегда. Если не веришь, верни его в
действительный мир и пообщайся. Только не забудь вернуть  бедолагу,  когда
надоест.
   - Именно об этом я и хотел тебя попросить.
   - Именно с этого и надо было начинать! Только ты не туда  сел  -  пульт
хроностопа правее.
   - Не все сразу. Я хочу сделать радиовызов.
   - Боже мой, кому?
   - Ему. У меня такое чувство, что  этот  поэт  откликнется.  Подскажи-ка
номер маяка.
   - Сумасшедший! Ты перепугаешь его до смерти!
   - Номер, Наденька, номер!
   - Восемнадцать-бэ-три... Не нравится мне эта затея.
   - Мне тоже, а что делать?
   - Мужская логика, Юрий Глебович!
   - От Надежды Мироновны слышу... Восемнадцатый бэ! Алло, восемна..."
   (Экспедиция 112-С, античные сферы. Информация широкого доступа.)



ТРИУМФ ЦАРЕДВОРЦА

   - Ну, вот и ветер меняется! - услышал Окиал радостный голос кормчего  и
заморгал, с трудом возвращаясь к реальности. Последний отзвук аэдовой лиры
исчезал за безоблачным морским горизонтом,  и  небо,  казалось,  мгновенно
очистилось от тучи пепла и сажи... Впрочем, туча была не над этим морем, а
над Эгейским, по ту сторону  Пелопонеса.  И  вообще,  она  была  в  песне.
Хотя...
   - Ты очень хорошо пел, Демодок, - сказал  учитель,  словно  угадав  его
мысли. - Не правда ли, Окиал?
   - Да. О да! - Окиал понимающе кивнул и посмотрел на солнце. Полдень был
уже близок. Был уже почти полдень, и всего два часа оставалось... Но  ведь
это же было в песне! - А что будет дальше? - спросил он.
   - Не знаю, - буркнул певец. - Я еще не закончил.
   - Вот парус поставим и  узнаем,  -  сказал  кормчий.  -  Сушите  весла,
бездельники! Сейчас за вас поработает Нот! И пошарьте  под  левой  якорной
площадкой - там должна быть  моя  заветная  амфора,  если  вы  не  распили
тайком. Да под левой, а не под правой! Есть? Тащите сюда: сначала  угостим
певца, а потом  пустим  по  кругу.  Ему  нужно  хорошенько  промыть  горло
феакийским вином, чтобы закончить песню.
   - Я продолжу ее через два часа, Акроней,  -  хмуро  сказал  аэд.  -  Не
раньше.
   - Хорошо, - легко согласился кормчий. - К  тому  времени,  может  быть,
увидим берега Схерии. Придется опять  поработать  веслами,  и  твоя  песня
будет нам весьма кстати... Ты превосходно поешь, славный аэд, - сказал он,
понизив голос. - Но гребцам важен лишь ритм  -  а  слова...  Вряд  ли  они
прислушивались к словам, и вряд ли твоя песня поможет