Александр Рубан.
    Фейкийские корабли

   ----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Фантакрим-MEGA"
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000
   ----------------------------------------------------------------------

   Фантасмагория



                 Изменяется ли Вселенная,
                 когда на нее смотрит мышь?
                                               (Нешуточный вопрос физиков)

                 Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы,
                 Нужного каждому судну, на наших судах не имеем;
                 Сами они понимают своих корабельщиков мысли;
                 Сами находят они и жилища людей, и поля их
                 Тучнообильные; быстро они все моря обтекают,
                 Мглой и туманом одетые; нет никогда им боязни
                 Вред на волнах претерпеть иль от бури в пучине погибнуть.
                                          (Гомер. Одиссея, песнь восьмая).


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУСТЬ ДЕМОДОК ПОЕТ


БОГИ СТЕРПЯТ

   Гулко глотая неразбавленное вино, Алкиной опорожнил  двудонный  золотой
кубок, со стуком поставил  его  на  гладкий  стол,  шумно  перевел  дух  и
возгласил:
   - Пусть Демодок поет!
   Гости заерзали в креслах, с сожалением отодвигая от себя полные  блюда,
усердно отдуваясь и крякая - дабы показать, что вот  и  они  насытились  и
теперь желают того  же,  чего  желает  царь:  плясок  и  анекдотов.  Самые
верноподданные с шелестом вытирали о плащи  жирные  пальцы.  Понтоной  еле
слышно возник рядом, готовясь подхватить медное блюдо с колен певца.
   Демодок не спешил, обстоятельно высасывал остатки  мозга  из  хребтовой
косточки вепря: ему  не  следовало  спешить.  Угождать  -  еще  не  значит
угодничать. Пусть Понтоной угодничает.
   Быстрые упругие шаги танцоров приблизились к певцу, окружили, замерли в
ожидании.
   Подождут.
   Лира над  его  головой  отозвалась  на  чье-то  неловкое  прикосновение
(Понтоной,  конечно!  Услужливый   дурак...),   и   танцоры   одновременно
вздрогнули, нервно  переступив  с  ноги  на  ногу.  Певец  нахмурился.  Не
поднимая головы от блюда, чуть повел бровью в сторону дерзкого: ему, аэду,
осмелился напомнить о его слепоте!
   А спешить не следует. Нрав у царя Алкиноя неровен и крут,  а  хмель  не
всегда легок. Правда, сегодня царь привечает высокого гостя - равного себе
или  почти  равного,  -  а  значит,  вряд  ли   станет   показывать   свое
неудовольствие. Но лучше все-таки угодить: сегодняшний пир - не последний.
Алкиной любит пиры, не упускает  малейшего  повода  попировать.  Правильно
делает. Нигде еще Демодок не пел так часто, как  здесь,  в  благословенной
Схерии. И нигде еще так часто не бывал сыт.
   Понтоной уже стоял рядом, зычно возглашая о царской милости  и  о  том,
что гости жаждут веселья. Демодок с сожалением  отложил  кость,  тщательно
вытер пальцы о хитон на груди и протянул руки. Понтоной осторожно вложил в
них тяжелый кубок, поспешно и ловко убрал с  колен  певца  блюдо.  Демодок
встал.
   Гости  одобрительно  зашумели:  сейчас  они  от  души   посмеются   над
бессмертными!
   Ну что ж, певец не обманет  их  ожиданий.  А  боги  стерпят.  Боги  все
терпят.
   Как всегда, Демодок не знал заранее, о чем будет петь и как на сей  раз
поведут себя боги. Не знал, кто из них останется  в  дураках  и  по  какой
причине. Знал (помнил) только одно: ни в коем случае нельзя  смеяться  над
Посейдоном. Феакийцы, издревле искусные корабельщики, чтут и боятся  этого
бога и не простят певцу дерзкого слова о земледержце. Точно так же, как на
острове Лемнос ему не простили бы насмешек над хромоногим  Гефестом.  А  в
пышнолесистой Аркадии его, еще молодого, самонадеянного и  почти  зрячего,
побили камнями за нелестное упоминание о Гермесе -  тогда-то  он  и  ослеп
окончательно. Люди не могут обходиться без  жестоких  богов,  видя  в  них
оправдание своей жестокости.
   Ну, а Схерия чтит Посейдона. Учтем.
   Демодок запел.
   Слушая  звон  наковальни  Гефеста,  следя  за  его   искусной   работой
(почему-то с нее начинается новый, еще неизвестный  ему  самому  анекдот),
Демодок глаз не спускал с Посейдона, которого не было,  к  счастью,  ни  в
кузне Гефеста, ни рядом. Владыка морей,  колебатель  земли,  отложив  свой
трезубец, пировал на Олимпе. Льстиво хихикая, лез  на  глаза  Вседержителю
Зевсу. Пусть. Пусть он будет подальше от кузницы,  где  вызревают  смешные
события, где в черном дыму и в багровых  отсветах  горна  тоненько,  самой
высокой струной  Демодоковой  лиры,  звенит  наковальня,  где  некрасивый,
хромой и угрюмый Гефест, ловко орудуя молотом, злобно  бормочет  под  нос,
отругиваясь от бестолковых вопросов Гермеса - своего не в меру любопытного
сводного братца.
   Что он кует, что он кует... Какая Гермесу разница, что он кует?  Спроси
у папы, папа все знает. Нет, это не механический слуга  -  зачем  мне  еще
один? Я не люблю повторяться... Надо же, какой догадливый! Конечно, это не
золото. И не медь. Железо - слыхал о таком металле? Необыкновенно  прочная
штука... Меч? А что, железный меч - дело хорошее, надо будет подумать.  Но
это не меч. Для меча этот прут слишком тонок. А для  стрелы  -  длинен.  И
тоже тонок.
   Заготовка все более истончалась под быстрыми ударами Гефестова  молота,
становилась длинной упругой проволокой - вот она  уже  не  толще  конского
волоса, вот и вовсе пропала из глаз, а Гефест все недоволен своей работой,
все рассыпает по кузнице нежный высокий звон (ноги танцоров едва поспевают
за переборами Демодоковой лиры), и все это время  глупые  вопросы  Гермеса
перемежаются уклончивым бормотаньем хромого бога.
   - Да отстанешь ты от меня или нет?  -  раздраженно  воскликнул  Гефест.
Ловко и быстро смотал невидимую железную нить, швырнул еще горячий, красно
светящийся моток в угол, и в углу звякнуло. - Что я кую, что  я  кую...  А
Демодок его знает!
   - Демодок? - испуганно переспросил Гермес и настороженно  огляделся.  -
Слушай, дорогой братец, я тут с тобой заболтался,  а  ведь  у  меня  дела!
Только сейчас вспомнил, что папа Зевс  послал  меня  за...  Ну,  тебе  это
неинтересно. Трудись, не буду мешать. Пока! - и Гермеса не стало.
   Демодок усмехнулся, не разжимая губ: гостям эти реплики  богов  слышать
необязательно. Не так поймут.
   Ну-с, работой Гефеста гости в достаточной степени заинтригованы, а  что
там у нас на Олимпе?
   На Олимпе было ничего себе: бессмертные веселились. Как  всегда.  Пили,
плясали, плели между делом интриги. Вершили судьбы...  Посейдон  развлекал
Громовержца, упорно продвигаясь к  какой-то  своей  цели.  Вот  и  славно,
пускай  себе  продвигается.  Аполлон  скучал:  его  порядком  развезло  от
нектара, он с механическим упорством терзал золотые струны своей кифары  и
клевал носом. Незамужние хариты вяло вышагивали по кругу.
   И это называется хоровод?!  Только  что  руки  за  спину  не  заложили!
(Откуда это? Ладно, потом...) Эх, вы, олимпийцы, ну  что  б  вы  без  меня
делали?
   Демодок  поудобнее  перехватил  лиру  и  выдал  подряд  три  развеселых
перебора с подстуком. Аполлон  встрепенулся,  прислушался,  блеснул  певцу
благодарной улыбкой и забренчал порезвее, на лету  схватывая  подсказанные
аккорды. Взвились одежды харит, замелькали в  разрезах  стройные  ножки  и
вечно юные упругие перси с нецелованными сосками. Другое дело!
   Мрачный задира Арей оторвался от профессионального созерцания очередной
драчки внизу и заоглядывался насчет кому бы  врезать.  Для  начала.  Ближе
всех к нему сидела Афина Паллада - строгая и трезвая воительница;  но  она
для того и была так близко, чтобы в корне пресекать Ареевы  поползновения.
А вот затылок дяди Посейдона - как раз на  расстоянии  вытянутой  руки.  И
трезубец его закатился под стол - пока-то нашарит...
   Стоп. Только не это! Схерия чтит Посейдона.
   Отчаявшись  по-настоящему  развлечься,   Арей   присосался   к   кубку,
исподлобья наблюдая за пляской харит. Одежды юных прелестниц взвивались  и
опадали в таком бешеном темпе, что и не было их видно -  одежд.  Однако  и
сами девчонки (вертлявые бестии!) кружились  и  подпрыгивали  с  неменьшей
резвостью - разглядеть что-нибудь было весьма непросто.  И  незаметно  для
себя Арей увлекся этой достойной целью.
   Ну, наконец-то! Демодок облегченно перевел дух и с  удивлением  услышал
три властных, требовательных хлопка. Это царь Алкиной, возбудясь описанием
пляски  богинь,  трижды  хлопнул  в  ладоши  -  и  стайка  юных   наложниц
присоединилась к танцорам. Правильно: лучше один раз увидеть, чем...
   Вздохнув незаметно о том, что смертные девы давно и надежно сокрыты  от
его взоров, певец, не  прерывая  мелодии,  опять  отыскал  взглядом  Арея.
Увлекся, драчун! Задышал, раскраснелся. Глаза бегают, рот приоткрыт, брови
азартно подняты - хорош! Ну, последний штришок...
   Прежде чем наложить его, Демодок  мельком  глянул  на  Посейдона.  Тот,
ничего не замечая вокруг, уже вплотную придвинулся к Зевсу  и  что-то  ему
горячо втолковывал, овладев, наконец, высоким вниманием. Громовержец мерно
кивал, супил брови, усиленно морщил царственное чело. Демодок прислушался:
речь шла о каких-то кораблях, о  наглости  смертных,  дерзающих  бороздить
море, о  том,  что  настала  пора  положить  предел,  поскольку  авторитет
страдает  -  на  это  Посейдон  особенно  напирал.  А  потом  вдруг   стал
перечислять имена - знакомые, полузнакомые и совсем  незнакомые  Демодоку,
причем имя царя Алкиноя было тоже помянуто, но в  середине  списка  и  без
должной  к  царю  благосклонности.  Вряд  ли  такой  разговор   понравится
феакийцам.
   Демодок подмигнул харитам. Подмигнул и указал  им  глазами  сначала  на
Арея, который уже поерзывал в кресле и  сучил  ногами  от  возбуждения,  а
потом на Афродиту - супругу хромого Гефеста, скромно стоявшую  в  стороне.
Прелестницы  мигом  сообразили,  что  от  них  требуется,   переглянулись,
захохотали и, хохоча, втащили пенорожденную в круг.
   Афродита немножко поотнекивалась, но  тут  Аполлон  с  подачи  Демодока
выдал такой невообразимый фортель на своем инструменте, что богиня махнула
на все рукой, стала в третью  позицию,  повела  плечами,  притопнула  -  и
плавно взмахнула туникой, нечаянно обнажив... Это было  последней  каплей:
Арей, грохоча медными доспехами, круша и опрокидывая мебель, устремился  к
цели.
   Боги не особенно удивились его поведению.
   Один только Зевс обернулся на шум и даже открыл было рот, чтобы  что-то
сказать, но сразу передумал и поспешно отвел глаза, опять приставив ухо  к
устам морского владыки.
   Демодока эта его поспешность насторожила, но разбираться и вникать было
некогда, потому что Арей уже сгреб чужую жену в  охапку  и,  осыпаемый  на
бегу щипками и оплеухами, почесал вниз по склону горы - по  направлению  к
ближайшей оливковой роще. Хариты с визгом порскнули во все стороны.
   Надо было вмешаться - и побыстрее.
   Демодок отыскал взглядом Эрота, выдернул его вместе с луком и  колчаном
из-за пиршественного стола и поставил перед собой.
   - Цель видишь? - спросил он, указав на удиравшего хулигана. Эрот  важно
кивнул, дожевывая.
   - Огонь! - скомандовал Демодок.
   - Бешполежно... - Эрот глотнул и задумчиво покачал головой. - Вот  если
бы он ее на плече нес, как барана - тогда можно бы. А так  медный  панцирь
благородного бога надежно экранирует его жертву.
   - Жертву? - переспросил Демодок. - Зачем же стрелять в жертву?
   - А в кого? - удивился Эрот.
   - В Арея, конечно! Пусть он почувствует к ней любовь  и...  ну,  там...
нежность, что ли. Уважение, в конце концов!
   - Он ее и так любит, - Эрот заморгал. - Видно же!
   - Это вы называете любовью? - горько произнес Демодок.
   - Так ведь похитил! - проникновенно сказал Эрот.  -  Значит,  воспылал.
Страстью...
   - Да... - Демодок сокрушенно покивал. - Да, конечно. Я все забываю, что
вы не люди. Вы боги. Ни ума, ни фантазии - сплошное могущество.
   - Так я пошел? - вопросил Эрот.
   - Нет, погоди! Понимаешь... - Демодок замялся. - Ведь она-то к нему  не
пылает, понимаешь? А этот уголовник ее все равно изнасилует...
   - Связь без взаимности греховна, - важно согласился Эрот.
   - Вот я и говорю!.. - Арей уже преодолел половину расстояния  до  рощи,
времени почти не оставалось, но Демодок задал-таки  еще  один  вопрос.  Он
давно собирался задать  его  Эроту,  да  все  не  представлялось  удобного
случая. - Чем у тебя начинены стрелы? - спросил он как можно небрежнее.
   - Любовью, - самоуверенно изрек Эрот.
   Демодок бешено глянул на него, но сдержался и отвел глаза.
   - Любовью, - бормотнул он сквозь зубы. - Ампула с "амбасексом" - и  вся
любовь.
   - Что?
   - Так, ничего... - Все-таки надо было решаться, и  Демодок  решился.  -
Стреляй в жертву! - приказал он.
   - Так ведь броня экранирует, - напомнил Эрот. -  Двойная:  наспинная  и
нагрудная. Вот если бы он ее на плече нес или повернулся бы...
   - Разговорчики в строю! - прервал его Демодок. Схватил  юного  бога  за
шкирку, прыгнул, и они приземлились в роще.
   Арей приближался к ним  большими  скачками,  крепко  прижимая  к  груди
добычу. Богиня визжала и дергалась, лохмотья белой туники  развевались  по
ветру.
   - Огонь! - снова скомандовал Демодок.
   Эрот послушно выдернул из колчана стрелу, наложил ее на тетиву и поднял
свой золотой лук, тщательно  целясь.  Но,  так  и  не  выстрелив,  опустил
оружие.
   - Это же мама... - проговорил он, растерянно глядя на Демодока.  -  Она
мне потом всыплет, - добавил он, подумав.
   - А, ч-черт! - сказал Демодок, выхватил у него  лук  и  встал  во  весь
рост. Арей со своей орущей и брыкающейся ношей был уже шагах в двадцати  -
промахнуться почти невозможно. Демодок  вскинул  оружие  и  резко  натянул
тетиву...
   Звук лопнувшей струны ошеломил его, но  не  сразу  проник  в  сознание.
Некоторое время он еще видел. Он успел увидеть,  как  стрела  блеснула  на
солнце и растворилась в цели. Успел увидеть, как в последний раз дернулась
Афродита; как ее кулачки, отчаянно молотившие по  оскаленному  лицу  Арея,
вдруг замерли, разжались, и она стала нежно гладить это лицо; как сам Арей
споткнулся и побежал медленнее. Успел удивиться изменившемуся лицу  вояки:
откуда-то появился в нем проблеск мысли и - черт побери! - нежность к этой
женщине, к этой хрупкой игрушке, которую он было похитил на время,  но  уж
теперь не намерен был отдавать никому  и  никогда.  И  еще  Демодок  успел
понять, что стрела Эрота пронзила сердца обоих - значит,  врал  пацан  про
броню (а, может, и не  врал:  ведь  оттуда,  с  вершины  Олимпа,  Афродиту
заслоняла двойная броня - наспинная и нагрудная; стрелять же в Арея  было,
по словам Эрота, просто не нужно - "и так любит")...
   А потом звук лопнувшей струны дошел  наконец  до  его  сознания,  и  он
понял, что здесь, на земле, этот звук  может  означать  только  одно:  что
струна лопнула. И, действительно, нащупал обрывки струны  на  своей  лире.
Струны, а не тетивы. На деревянной лире, а не на золотом луке.
   "Какой позор!" - мельком подумал он, но эту малоприятную мысль  тут  же
заслонила другая, совсем уже неприятная: "Что я им тут наплел?". Он  знал,
что в принципе, с глобальной точки зрения, нет ничего страшного в том, что
он им тут наплел. За годы и годы Демодок  основательно  изучил  психологию
эллинов и знал, что потом (потом-потом, через много пересказов) греки  все
перепутают в его песне, переиначат и поменяют  местами.  И  окажется,  что
сначала был выстрел Эрота, нечаянно (конечно же, нечаянно!) поразивший его
пенорожденную маму, а уже после выстрела - похищение... Но ведь это  будет
потом, через много  лет,  а  сейчас-то  ему  как  выкарабкиваться?  И  еще
дурацкий разговор с сорванцом - хорошо, если греки его просто не поняли.
   Демодок с усилием поднял голову и прислушался. Да. Греки, слава  богам,
просто не поняли его разговор с Эротом. Они настороженно молчали  и  ждали
продолжения песни.
   Демодок, тоже молча, принял  из  предупредительных  рук  Понтоноя  свою
суму, торопливо нашарил в ней комплект запасных струн,  размотал,  отделил
нужную, сел и поставил инструмент на землю, зажав его коленями.  На  ощупь
натягивая новую струну на место оборванной, певец  лихорадочно  прикидывал
варианты, ни один из которых - он уже давно  это  понял  -  все  равно  не
осуществится. Здесь ничего нельзя придумать  заранее.  Здесь  надо  просто
петь. Видеть то, что поешь, и - петь. И будь что будет.
   Когда Демодок снова шагнул под закопченные своды кузницы,  Гефест,  еще
более угрюмый и раздраженный, яростно бил молотом  по  наковальне,  злобно
щурясь на широкую полосу раскаленной  меди.  И  не  было  ни  красоты,  ни
изящества в этой работе Гефеста  -  только  ярость,  только  решимость  на
что-то  злое,  но  справедливое,  только  уверенность  в  правоте  ужасных
намерений. Да еще привычная точность движений.
   Присмотревшись  к  заготовке,  певец  увидел,  что  это  будет  большой
наконечник копья - слишком большой и вряд ли удобный в  бою.  Его  широкое
лезвие, лишенное обычных зазубрин, становилось именно лезвием, а не жалом.
Плоским, округлым и со всех  сторон  острым,  как  древесные  лист.  Такие
наконечники будут делать не здесь и не скоро. И не из меди.
   "А  ты  не  так  прост,  мой  хромоногий  друг,  -  подумал  певец.   -
Когда-нибудь не миновать  тебе  выйти  в  люди.  Но  сегодня,  сейчас  эта
самодеятельность, право же, ни  к  чему..."  И,  беря  вполне  нейтральные
аккорды на своей лире (пусть попотеют танцоры и пусть  подождут  Алкиноевы
гости, наслаждаясь их пляской, - не все же им видеть и  знать!),  он  тихо
спросил:
   - Что ты куешь, Гефест?
   - Что я кую, что я кую,  -  заворчал  бог,  не  прерывая  работы  и  не
оглядываясь на вошедшего - Какая тебе разница, что я кую? Спроси  у  папы,
папа... - Но тут звуки Демодоковой лиры коснулись наконец  его  слуха,  он
замер с поднятым молотом и, оглянувшись через плечо, медленно,  без  стука
опустил молот рядом с грозной поковкой.
   - Так что ты куешь, Гефест? - снова спросил Демодок. - Судя по  древку,
- он кивнул на прислоненный к стене ствол молодого ясеня, уже ободранный и
обтесанный, - копье. Но странный наконечник будет у  твоего  копья!  -  и,
выхватив поковку, он стал осматривать ее с деланным интересом.
   - А мне, может, такой и нужен! -  буркнул  Гефест  и  отшвырнул  пустые
клещи.
   - Тебе? - удивился Демодок. - И зачем, если не секрет?
   Бог стоял перед ним, набычившись, сложив могучие руки на  груди,  качал
желваками и смотрел в сторону.
   - Так зачем же? - повторил Демодок и бросил поковку в горнило, в  самый
жар, где она сразу начала плавиться, быстро теряя форму.
   - Диомед промахнулся тогда, девять лет назад, - сказал наконец  Гефест.
- Ему надо было взять на два пальца ниже... Но  Диомед  -  смертный,  а  я
все-таки бог. Хромой и некрасивый, но бог. И я - сегодня - не промахнусь!
   - Так я и думал. - Демодок сокрушенно покивал. - Ни ума, ни фантазии  -
сплошное могущество. Даже ты... А ведь ты подаешь надежды.  Ты  уже  сорок
лет подаешь надежды - это, наверное,  потому,  что  у  тебя  было  трудное
детство. Но и ты, дружище, совсем недалеко ушел от  остальных.  -  Демодок
вздохнул. - Какое-то проклятье на этом  мире,  мой  друг,  -  произнес  он
тоскливо. - Такой  светлый,  такой  прекрасный,  такой  веселый  проклятый
мир...
   Надо было, однако, кончать этот затянувшийся анекдот.
   -  Ты  же  хитроумнейший  из  богов,  -  вкрадчиво  произнес  певец,  и
отраженным светом его ума сверкнули глаза Гефеста. - Твоя месть не  должна
быть столь бессмысленной и жестокой. Отомсти смехом! Пусть  весь  Олимп  и
все смертные впридачу хохочут над ними!
   Гефест опустил руки, быстро глянул на Демодока и уставился на  железные
сети. Уже готовые, уже свернутые в огромный,  неподъемной  тяжести  рулон,
они были аккуратно уложены под стеной, возле ниши с золотолобым