в  голубеющий
проем двери. - Может, пойдем глянем на море? Заодно искупаемся.
   - Давай! - Окиал быстро поднялся, оправляя полы тонкого хитона. - А  то
все время спать хочется в этой жаре... Ты пойдешь с нами, учитель?
   - Идите, - неохотно отозвался Тоон. - Я лучше посижу в  тепле,  дождусь
хозяина. А в полдень присоединюсь к вам.
   - Мы будем осторожны, учитель, - серьезно произнес Окиал.
   - Я  присмотрю  за  этим  озорником!  -  весело  пообещал  Навболит  и,
пригнувшись, первым шагнул в проем.
   Тоон заставил себя не оглядываться и не смотреть им вслед. Боязно  было
оставаться одному и боязно было оставлять учеников без своего влияния.  Но
приучать их к этому влиянию, держать на поводке своего авторитета было еще
боязнее: Примней был очень послушным учеником...
   Некоторое  время  он  прислушивался  к  удаляющимся  голосам,  а  потом
растянулся  на  скудном  ложе,  укрылся   и   попытался   уснуть,   считая
бесчисленные  корабли,  отходящие  от  феакийской  гавани.  Они   величаво
проплывали перед его мысленным взором,  справа  налево,  плавно  взмахивая
перистыми крыльями весел, блестя бешено вращавшимися  волчками  гироскопов
на высокой корме, и один  за  другим  растворялись  в  морских  просторах,
бесстрашно ныряя в туман и в ночную мглу. Каждый корабль спокойно и твердо
держался на курсе - лишь подвижные рамы из черного  дуба,  несущие  медный
волчок, бесшумно покачивались на  бронзовых  втулках  в  такт  бортовой  и
килевой качке... Сто тридцать восьмой корабль оставил за кормой гавань  и,
прободав глазастым носом волну, лег на свой курс. Сто тридцать  девятый...
Он уже отошел далеко от берега - сто тридцать  девятый  корабль,  -  когда
звонко  и  жалобно  хрустнула  втулка  подшипника.  Увесистый,  в  полтора
обхвата, медный волчок вырвался  из  своих  гнезд,  с  грохотом  раскрошил
дубовые рамы и покатился по головам  гребцов,  подпрыгивая,  наматывая  на
себя и рвя снасти, проламывая черепа  и  борта.  Надо  было  проснуться  и
крикнуть, что это неправда, что  такой  сон  не  имеет  права  становиться
реальностью, но не было сил даже поднять руку (во сне!) и  заслониться  от
обильных соленых брызг, перемешанных с кровью и мозгом,  от  разлетавшихся
веерами (во сне!) осколков костей и  дерева.  "Это  сон!  Это  мне  только
снится! - пытался втолковать кому-то Тоон,  с  ужасом  глядя  на  усеявшие
поверхность моря обломки, ошметки и трупы.  Сладковатый,  удушливый  запах
крови поднимался  от  волн...  -  Это.  ТОЛЬКО  МНЕ  снится!  -  нашел  он
неотразимый до сих пор аргумент. - Только мне и никому больше! Это больное
старческое воображение, это мой - только мой, никому  другому  не  ведомый
страх..." - А сто сороковой корабль, большой и красивый - самый большой  и
самый красивый из  всех  Алкиноевых  кораблей,  -  струясь  и  переливаясь
цветным миражем, весь в радугах от поднятых веслами брызг, уже подходил  к
роковому своему рубежу. Уже звонко и  жалобно  похрустывали  с  его  кормы
надтреснутые втулки гироскопа, и готов был уже повториться кошмар, и  стал
уже повторяться, когда  Тоону  удалось  наконец  проснуться  и  оттолкнуть
видение.
   Тоон облегченно вздохнул, открывая глаза,  и  улыбнулся  бродившему  на
цыпочках Евмею.
   - Доброго утра тебе, господин, -  ласковым  голосом  приветствовал  его
свинопас и без перехода заговорил о  своих  обидах,  тем  более  тяжких  и
непростительных, что обижали не его самого, а его хозяина,  царя  Одиссея,
который как ушел девятнадцать лет назад на войну,  так  с  тех  пор  и  не
возвращался. Троя  уже  давно  разрушена  и  разграблена,  и  Елена  давно
возвращена своему законному мужу, и другие  цари  уже  вернулись  домой  с
богатой добычей, а Одиссея нет и нет, и что прикажете думать  его  верному
рабу, свинопасу Евмею - никто, кроме него и царицы, не верит, что  басилей
жив. Бесстыдные женихи гурьбой осаждают соломенную  вдову,  жрут,  пьют  и
безобразничают в ее доме, режут лучших свиней, опустошают закрома и винные
погреба, и некому защитить добро отсутствующего царя, ибо царевич  Телемах
юн и неопытен, ему и годика не было, когда Одиссей отправился на войну,  а
теперь ему всего только двадцать, и что он один может сделать против толпы
женихов? Да и нет его, Телемаха: четыре месяца назад он снарядил корабль и
отплыл к далекому Пилосу - узнать  у  тамошнего  царя  о  судьбе  отца,  а
потерявшие стыд женихи готовятся перехватить корабль на  обратном  пути  и
убить царевича, дабы сим богопротивным убийством  развязать  себе  руки  и
заставить царицу Пенелопу выбрать  себе  нового  мужа  из  их  числа.  Нет
никакой управы на мерзких корыстолюбцев: жрут, пьют и портят юных рабынь в
Одиссеевом доме, и самого Евмея  заставляют  ежеутренне  пригонять  им  по
пять-шесть лучших свиней из Одиссеева стада, и не  в  силах  старый  Евмей
защитить добро своего господина, и сам вынужден жить впроголодь,  и  нечем
ему угостить путников.
   Тоон было двинулся к роднику, но оказалось, что старый  Евмей  опередил
его: не прекращая стенать и жаловаться, наполнил студеной водой объемистую
деревянную чашу и, ненавязчиво оттеснив  гостя  к  ближайшему  загону  для
свиней, стал лить ему на руки.
   Уже вытирая  лицо  чистой  полой  своей  теплой  мантии,  Тоон  заметил
голубоватую вспышку в дверном проеме хижины. Он сразу понял,  что  это  за
вспышка, и поспешно задал какой-то вопрос Евмею, который, к  счастью,  все
еще стоял перед ним, спиной к  своему  жилищу.  Евмей  стал  пространно  и
многословно отвечать, а Тоон краем глаза продолжал наблюдать  за  проемом.
Такими вспышками обычно  сопровождались  большие  прыжки  Навболита,  лишь
недавно   освоившего   этот   способ   передвижения   и,   прямо   скажем,
злоупотреблявшего этим способом в силу своей лени и легкомыслия.
   Ну конечно же, это был Навболит - вот он! Не найдя учителя в хижине, он
шагнул из темного проема на свет, зажмурился и, увидев наконец  Тоона  (но
не заметив, что Тоон не  один),  раскрыл  рот.  Тоон  поспешно  задал  еще
какой-то вопрос Евмею. Это  было  ошибкой:  Евмей  озадачился  вопросом  и
замолчал на полуслове, обдумывая  ответ.  Всего  на  каких-нибудь  две-три
секунды замолчал, но этих двух-трех секунд оказалось достаточно,  чтобы  в
полной тишине отчетливо прозвучал звонкий голос Навболита.
   - Парус!.. - только и успел сказать Навболит.
   Не договорил,  увидев  наконец  свинопаса,  шагнул  обратно  в  хижину,
пригнулся, ударившись головой о притолоку, и прыгнул.
   Но обернувшийся на его голос Евмей успел увидеть и Навболита, и голубую
молнию на том месте, где  только  что  стоял  Навболит.  Издав  непонятный
горловой звук, богопослушный свинопас выронил чашу,  вяло  воздел  к  небу
задрожавшие  руки,  колени  его  подогнулись,  и  он  рухнул   на   землю,
шлепнувшись лбом в коричневую навозную жижу, подтекавшую  из-под  заплота,
подрытого хряком. "Подотчетным", - машинально подумал Тоон, соображая, как
же ему теперь спасать ученика.
   Четверо пастухов  в  подчинении  у  Евмея.  Да  не  то  десять,  не  то
пятнадцать козопасов где-то поблизости, с которыми  эти  пятеро  ежедневно
встречаются. И Одиссеева дворня, которая тоже изредка видится с кем-нибудь
из двадцати. И дома других басилеев рядом, а в домах - рабы, ремесленники,
торговцы,  мореходы...  Широкая  известность   "чуду"   обеспечена,   если
болтливый Евмей хоть словом намекнет о нем своим подчиненным.  Бедный  мой
Навболит. Бедный Примней... А ведь Примней демонстрировал  свое  искусство
(правда,  сам  демонстрировал  -  подробно,  преднамеренно  и   хвастливо)
всего-то дюжине ротозеев, случайных попутчиков - и немедленно был вознесен
ротозеями на Олимп. У Навболита еще есть время. То есть, у Тоона еще  есть
время, а значит, у Навболита есть еще шанс... Один дурак -  не  беда,  два
дурака - опасность, три дурака - катастрофа. Еще не беда.
   - Встань, Евмей!  -  произнес  Тоон,  стараясь  придать  своему  голосу
ласковую встревоженность, и, наклонившись над богопослушным  рабом,  обнял
его за плечи.



БОГУ - БОГОВО

   - А ты тогда что? - спросил Окиал и, отогнув  ветку  терновника,  опять
посмотрел  на  берег.  Гребцы  продолжали  таскать  с  корабля  золотую  и
серебряную утварь, аккуратной горкой укладывая добро возле спящего.
   - А что я? -  сказал  Навболит.  -  Я  прыгнул  обратно,  а  тебя  нет.
Искал-искал, свистел-свистел, смотрю: корабль уже в  бухту  заходит.  Я  -
сюда...
   - Да не трясись ты так! - прикрикнул Окиал. - На вот лучше,  глотни.  -
Продолжая наблюдать за  берегом,  он  достал  из  ручья  в  глубине  грота
холодную скользкую амфору и переправил ее в руки  Навболита.  Тот  покорно
поднес амфору ко рту, но, так и не отпив, опять опустил на колени.
   - Мы щиты забыли убрать! - сказал он.
   - Это ты забыл. А я убрал, так что не беспокойся.  Лучше  скажи:  Евмей
твои прыжки видел?
   - А когда ты их убрал?
   - Сразу, как ты ушел. Так видел или нет? Ты откуда прыгал?
   - Из хижины.
   - И то ладно. Из-за стены или с порога?
   - Не помню...
   Окиал с досадой посмотрел на друга. Увидел его тусклые от страха глаза,
прыгающие, непривычно распушенные  губы,  побелевшие  суставы  пальцев  на
горле амфоры. Вздохнул и отвернулся, опять уставясь на берег. Разгрузочные
работы подходили к  концу.  Спящий  продолжал  спать.  Двое  мореходов  на
скрещенных руках осторожно переносили через  борт  белобородого  плешивого
старца (даже отсюда, из грота, с расстояния в  сто  с  лишним  шагов  было
видно, как неприятно грязен его хитон). Еще  один  не  занятый  разгрузкой
гребец поджидал на берегу, с неуклюжей почтительностью  прижимая  к  груди
деревянную лиру.
   - Ладно, - хмуро произнес Окиал. - Будем надеяться, что  он  ничего  не
видел.
   - Никогда не подумал бы, что  я  могу  так  перетрусить!  -  твердеющим
голосом произнес Навболит, делая отчаянную заявку на самоиронию.
   Окиал  почти  без  усилий  изобразил  на  лице  зависть  и  восхищение:
самоирония всегда считалась одним из похвальнейших качеств учеников Тоона.
Самому Окиалу она была болезненно недоступна. И  все  же...  Примней  тоже
храбрился и самоиронизировал. Но учителя  не  оказалось  рядом,  а  они  с
Навболитом ничем не сумели помочь Примнею.
   - А точно они были вдвоем? - спросил Окиал. - Ты уверен?
   - Ну конечно! Только Евмей и учитель, и никого больше. Если бы там были
пастухи, я бы заметил... Уж с одним-то учитель справится, правда?
   - Еще бы!  -  поспешно  поддакнул  Окиал.  Пожалуй,  слишком  поспешно:
Навболит сразу как-то погас и отвел глаза.
   - Тяжелая... - пробормотал он, приподнимая амфору.  Похоже,  он  только
сейчас обнаружил ее у себя на коленях. - Что в ней?
   - А ты попробуй! - спохватился Окиал. - Очень вкусно!
   Навболит  удалил  восковую  пробку  и  глотнул.  Задохнулся,  почмокал,
закатив глаза, и глотнул еще раз.
   - Не увлекайся! - предупредил Окиал. - Этот мед собран  дикими  пчелами
лет пять назад, не меньше.
   - Семь, - уверенно сказал Навболит и сделал третий затяжной  глоток.  -
М-м!.. Вот теперь я чувствую себя человеком. Пошли.
   - Куда?
   - Туда, - Навболит мотнул  головой.  -  Поможем  учителю.  -  И  он  на
четвереньках резво двинулся к выходу.
   - Ну уж нет! - Окиал изловчился, поймал его за полу  хитона  и  дернул.
Навболит качнулся назад и сел, рефлекторно пригнув голову.
   - Он же там один, - проникновенно сказал Навболит, ощупывая макушку,  и
вдруг  судорожно,  длинно  зевнул.  -  Ему  же  помочь...  -  пояснил  он,
справившись с зевком и продолжая держаться за голову. - А-а?.. -  и  опять
зевнул.
   - Ты ему уже один раз помог, - сказал Окиал, подтаскивая друга к стене.
   - Красивый грот! -  отчетливо  произнес  Навболит,  с  видимым  усилием
раздирая слипающиеся веки. - Окиал! Какой красивый  грот...  Здесь  должны
водиться нимфочки... - Веки его окончательно сомкнулись, и он засопел.
   Окиал посидел над ним, соображая, где именно в хижине Евмея оставил  он
свою мантию. Наконец обнаружил ее под стеной,  возле  аккуратно  свернутых
козьих шкур,  забрал  и  укрыл  Навболита,  тщательно  подоткнув  с  боков
толстовязаную шерстяную материю.  "Нимфочек  тебе..."  -  пробормотал  он,
усмехнувшись, вернулся к устью грота и отогнул ветку.
   Спящий  продолжал  спать  возле  груды  тюков  и  драгоценной   утвари.
Совершенно непонятно - зачем  одному  человеку  столько  посуды.  Если  он
торговец и это его товар, то кому он собирается продавать  его  здесь,  на
севере острова, в семидесяти стадиях от столицы?  Скорее  всего,  это  был
просто пассажир, случайный попутчик - как и белобородый старец  в  грязном
хитоне, сидевший поодаль.
   Старец сидел неестественно прямо,  держа  на  коленях  свою  деревянную
лиру. Он бережно оглаживал и ощупывал инструмент  и,  казалось,  весь  был
поглощен этим занятием, но  сухое  неподвижное  лицо  его  было  при  этом
обращено в сторону грота. Как будто он точно  знал,  что  здесь?  закрытый
кустами терновника, есть грот, и что кто-то в нем прячется.
   Окиал бесшумно выскользнул из кустов и  быстро,  почти  бегом,  зашагал
влево, к началу тропы. Не оглядываясь. Только краем глаза следя.
   А вот и учитель идет навстречу: застиранный до белизны  хитон  мелькнул
между деревьями. Успею перехватить его за поворотом?
   Что это он мантию не надел? Ему же, наверное, холодно!
   И не идет, а стоит. Ждет.
   Никогда учитель не стоял в  такой  позе:  переплетя  ноги  и  грациозно
упершись локтем в ствол дерева.
   Навболит так иногда стоял. Передразнивая Примнея.
   Окиал миновал поворот и быстрыми шагами приблизился к нему.  Тому,  кто
стоял в двух шагах  от  тропы,  неуверенно  поглядывая  на  Окиала  из-под
полуопущенных век. Не то ждал, не то  уступал  дорогу.  Решай,  мол,  сам:
остановиться или пройти мимо.
   Окиал остановился.
   - Спасибо, дружище! - Примней поднял на него  глаза,  расплел  ноги  и,
мягко оттолкнувшись от дерева, шагнул на тропу. - Ну, вот  и  свиделись...
Не рад?
   - Рад, - сдержанно произнес Окиал. - Но я спешу, извини.
   - Да, я знаю: вы дождались корабля. Феакийского корабля.
   - Ты тоже видел его?
   - Я следил за ним от самой Схерии. Вам нельзя всходить на него,  Окиал.
Ты понял? - спросил он, почему-то шепотом.
   - Ничего я не понял, - сердито сказал Окиал. - Корабль идет  в  Схерию,
так? Но ведь и нам нужно в Схерию!
   - Этот корабль обречен,  -  быстро  процедил  Примней  и  оглянулся.  -
Обречен, понимаешь? И сам корабль, и все пятьдесят два гребца.
   - Ты забыл, как называется наша школа, Примней. Мы  -  соперники  Рока,
ученики Тоона! И сам Тоон с нами.
   - Ты дурак, Окиал, и всегда был дураком! Это тебе не Андикифера.  Здесь
они всемогущи.
   - ВЫ всемогущи, - поправил Окиал.
   - Ну, хорошо,  мы!  Мы  всемогущи.  Мы  обрекли  этот  корабль.  И  сам
Высокопрестольный дал Посейдону свое согласие.
   - А люди об этом знают?
   - Об этом знает вся Схерия, идиот!
   - О том, что именно этот корабль?.. - уточнил Окиал, пропуская "идиота"
мимо ушей.
   - Да! То есть, нет... Они знают вообще. Они знают, что Посейдон на  них
гневается и что он вот-вот...
   - Ах, "вот-вот"! Ну, он уже больше сорока лет "вот-вот".
   - Ты зря иронизируешь, Окиал. Операция продумана до мелочей. Я, правда,
не знаю всех деталей, но, уверяю тебя - на этот раз они  учли  все!  Может
быть, они учли даже наш с тобой  разговор.  Может  быть  -  хотя  я  очень
надеюсь, что это не так.
   - Ладно, - сказал Окиал. - Я подумаю.
   - Ты не передашь это учителю?
   - Я подумаю.
   - О чем?!
   - Например, о том, почему именно я должен передать это учителю.  Почему
ты сам ему не сказал. И еще о том, как помочь обреченному кораблю. Если он
обречен.
   - Просто ты пришел первым. Я ждал учителя, но ты пришел первым.  И  это
хорошо: учитель вряд ли стал бы меня слушать.
   - Вот именно.
   Примней вздохнул.
   - Думай быстрее, - посоветовал он. - Ладно? И еще. Осмотри Медный перст
- там... Впрочем, сам увидишь. А то получится, что ты  вообразил  по  моей
подсказке, а оно и вышло. Внимательно осмотри!
   - Ладно. Это все?
   - Все. Прощай.
   - До свидания. - Окиал помедлил, но все-таки шагнул к нему  и  протянул
руку. Зря, конечно... Нет, не зря: Примней назвал его другом  и  стремился
помочь. Его  наверняка  использовали,  но  он  вполне  искренне  стремился
помочь. Предупредить. Отвратить то, что сам полагает неотвратимым... -  До
свиданья, друг! - повторил Окиал.
   Лицо  новоиспеченного  бога  дрогнуло,  и  он  обеими  руками   ухватил
протянутую ладонь. Окиал взвыл. Мысленно.
   - Чуть не забыл, - зашептал Примней, ослабив олимпийскую хватку, но  не
отпуская руки. - Остерегайтесь аэда. Старый, плешивый, грязный.  Слепой  -
если не притворяется. Ходит по Олимпу, как у себя дома. Допущен  к  самому
Зевсу. Ревизует святилища. Останавливает время. Запанибрата с  Гефестом...
Не давайте ему петь, а еще лучше - порвите струны! Нечаянно, понимаешь?
   - Глупости говоришь, -  решительно  заявил  Окиал,  высвободив  руку  и
разминая онемевшие пальцы. - Все аэды допущены на Олимп...
   - Он пьет нектар -  я  сам  видел!  Ганимед  поднес  ему  полный  кубок
нектара, и он отпил!.. А впрочем, как знаете. Я вас предупредил,  а  вы  -
как знаете. Прощайте. Я буду рядом с вами. Я ничем  больше  не  смогу  вам
помочь, но я буду рядом. До самого конца, каким бы он ни был...
   Примней повернулся и пошел прочь. Ни  сломанной  веточки,  ни  примятой
травинки  там,  где  он  только  что  был.  Лишь  с  болью  отходящая   от
нечеловеческого пожатия кисть напоминала о встрече.
   Окиал вернулся  на  тропу  и  зашагал  вверх  по  склону.  Учитель  уже
спускался ему навстречу,  издалека  улыбаясь,  неумело  пряча  за  улыбкой
озабоченность и тревогу. Он ведь еще  не  знает,  что  Навболит  отделался
испугом и  дрыхнет  в  пещере  -  надо  рассказать  и  успокоить.  И  надо
быстро-быстро придумать, что и как поведать учителю о беседе с Примнеем. И
поведать ли вообще.
   Да, и корабль!  Самая  главная  новость:  феакийский  корабль,  который
доставит их прямо в Схерию!



ЗАГОВОР ЛЮДЕЙ

   Корпус радиобуя, покрытый снаружи тонкими пластинами селеновых батарей,
был бронзовый,  цельнолитой,  с  одним-единственным  углублением  -  узким
прямоугольным пазом  для  печатной  платы,  задающей  частотную  модуляцию
сигнала. Даже штырьки антенн с  фарфоровыми  изоляционными  прокладками  у
основания были намертво вплавлены в вершинах бронзового  многогранника,  а
монтаж внутренней схемы был раз и навсегда произведен методом нуль-сборки.
Больше Демодок о нем ничего не знал. К счастью.
   Ни Тоона, ни сопровождавшего его ученика  -  юношу  по  имени  Окиал  -
радиобуй сколько-нибудь серьезно не заинтересовал. Кто-то из  них  (скорее
всего, Окиал) щелкнул клавишей,  помедлил  две-три  секунды  и  с  тем  же
щелчком задвинул печатную плату на место -  вот  и  все.  Против  доставки
радиобуя на Андикиферу они, впрочем, не возражали. И на том спасибо.  Двое
гребцов - после того, как Демодок убедил кормчего, что этот  металлический
еж не имеет никакого отношения к святилищу, - перетащили его  на  корабль.
Там он теперь и лежал, надежно принайтовленный за штыри антенн, - на самой
корме, под примитивным гироскопическим устройством.
   Гораздо  больший  интерес   вызвало   у   Окиала   само   святилище   -
шлюп-антиграв, обглоданный квазиреальностью  этого  мира.  Юноша,  видимо,
сразу почувствовал в нем нечто необычайное, нечто не  от  мира  своего  и,
получив разрешение Тоона, немедленно вскарабкался  на  борт  -  к  шумному
неудовольствию кормчего, который стал поносить его за святотатство.
   До сих пор все шло так, как посоветовал  морскому  владыке  Зевс.  Было
жаркое солнце, припекавшее Демодоку лысину,  был  ровный  попутный  ветер,
довольно редкий для этого времени года, была неспешная уважительная беседа
между Тооном и постепенно разговорившимся кормчим,  человеком  набожным  и
подозри