ботает он или нет. Если да, значит это то, что нужно.
    Вот и посмотрим...

    Нет  никакого  смысла  использовать  язык  Земли,  разве  что  для
заклинаний, когда  в  них  возникнет  необходимость.  Здесь  никто  не
понимает  языка,  для  туземцев  он  все  равно,   что   неразборчивое
бормотание. К тому же его отвлекающий  маневр,  когда  он  притворялся
неспособным к  освоению  местного  наречия,  теперь  бесполезен.  Враг
знает, что он может говорить на нем почти так же  бегло,  как  и  сами
туземцы.
    Держа свое спиральное сооружение в левой руке, он подошел к двери,
прижал ухо к закрытому глазку и  прислушался.  Только  через  двадцать
минут он услышал глухой звук приближающихся шагов охранника.
    - Ты меня слышишь? - спросил он не слишком громко, но  так,  чтобы
его услышали в коридоре. - Ты меня слышишь?
    Быстро отступив, он растянулся на животе и установил спираль прямо
перед собой.
    - Ты меня слышишь?
    Глазок щелкнул и приоткрылся, в нем появился  свет,  а  за  ним  и
недовольный зрачок.
    Начисто игнорируя наблюдателя и действуя с видом человека, слишком
занятого своим делом,  чтобы  замечать  чье-либо  присутствие,  Лиминг
продолжал вещать в спиральную петлю:
    - Ты меня слышишь?
    - Что ты делаешь? - грубо спросил часовой.
    Услышав посторонний голос, Лиминг решил, что на  этот  раз  судьба
поворачивается к нему лицом. Этот тип по  имени  Марсин  был  способен
разве что прицелиться и выстрелить или в крайнем случае поднять крик и
позвать на помощь. Ни для чего другого он умом не вышел. Пожалуй,  при
медицинском   освидетельствовании   ему   бы   пришлось   основательно
поработать мозгами, чтобы сойти хотя бы за полудурка.
    - Что ты делаешь? - Марсин повысил голос.
    - Вызываю, - ответил Лиминг, как будто только сию секунду  очнулся
и заметил постороннего.
    - Вызываешь? Кого вызываешь и куда?
    - Не твое хлюндячье дело, - с явным  нетерпением  ответил  Лиминг.
Сосредоточив все внимание на спирали, он повернул ее на пару градусов.
- Ты меня слышишь?
    - Не положено! - не унимался Марсин.
    Лиминг громко вздохнул  с  видом  человека,  вынужденного  терпеть
дурацкие выходки, н спросил:
    - Что не положено?
    - Вызывать.
    - Не будь идиотом. Нам, землянам, вызывать разрешается всегда. Что
бы с нами стало, если бы мы не могли это делать, энк?
    От такого у Марсина совсем ум за разум зашел. Он ничего не смыслил
в землянах  или  в  особых  привилегиях,  которые  считались  для  них
жизненно необходимыми. К тому же он не имел ни малейшего понятия,  что
с ними стало бы без зтих привилегий.

    А кроме того, Марсин не решался  войти  в  камеру,  чтобы  пресечь
непонятные  действия  узника.   Вооруженному   охраннику   запрещалось
заходить в камеру в одиночку, и это правило строго соблюдалось  с  тех
пор, как  отчаявшийся  ригелианин  пристукнул  часового,  схватил  его
оружие и порешил шестерых, пытаясь вырваться на свободу.
    Если возникала необходимость  вмешаться,  предписывалось  отыскать
начальника  караула  и  потребовать  унять   розоволицего   чужеземца,
нарушающего тишину разговорами с какой-то непонятной петлей. Начальник
был пренеприятным типом и имел привычку громко обсуждать вслух  детали
интимной  жизни  своих  подчиненных.  Стоял  самый  глухой  час  между
полуночью и рассветом, время, когда больная печень начальника  караула
бурчала особенно громко. К тому же он,  Марсин,  и  без  того  слишком
часто оказывался у него ублюдочным фаплапом.
    - Кончай вызывать и ложись  спать,  -  приказал  Марсин  с  ноткой
отчаяния в голосе, - или утром я  доложу  дежурному  офицеру  о  твоем
неповиновении.
    - Покатался бы лучше на верблюде, -  посоветовал  ему  Лиминг.  Он
повернул спираль,  как  будто  тщательно  ее  настраивая.  -  Ты  меня
слышишь?
    - Я тебя предупредил! - не отставал Марсин, не спуская со  спирали
глаз.
    - Сказано, фибли отсюда! - взревел Лиминг.
    Марсин захлопнул глазок и отфиблил.

    Естественно, Лиминг проспал - ведь он почти  всю  ночь  провел  за
работой. Пробуждение было грубым и внезапным.
    Дверь с грохотом распахнулась, и в камеру ворвались три охранника,
за ними вошел офицер. Пленника без всяких церемоний стащили со скамьи,
раздели  и  совершенно  голым  вытолкали  в  коридор.  Пока  охранники
обыскивали его одежду, офицер слонялся по камере,  наблюдая  за  ними.
"Вылитый педик", - решил Лиминг.
    Ничего не обнаружив в одежде, они стали обыскивать камеру. Один из
них сразу же нашел петлю на подставке и отдал ее офицеру. Тот взял  ее
так осторожно, как будто это был  букет,  в  котором  могла  оказаться
бомба.
    Другой охранник наткнулся на вторую деревяшку, от утфутболил ее  в
сторону и позабыл о ней. Оттащив скамью от стенки,  они  заглянули  за
нее, но перевернуть и поискать под ней не сообразили. Тем не менее, их
долгая возня со скамьей начала действовать  Лимингу  на  нервы,  и  он
решил, что пора прогуляться. Нисколько не смущаясь  своей  наготы,  он
прошествовал по коридору.
    Офицер издал яростный рев и напустил на него охранника. Тот так  и
вылетел из камеры, голося, чтобы Лиминг остановился. На шум из-за угла
коридора появился четвертый охранник и угрожающе поднял ружье.  Лиминг
повернулся и ретировался.
    Подойдя к офицеру, который вышел из камеры и уже кипел от  злости,
он остановился, принял скромную позу и сказал:
    Взгляните - "Сентябрьское утро".
    Для офицера это был пустой звук.
    Размахывая петлей, он подпрыгнул от ярости и заорал:
    - Это что такое?
    - Моя собственность, - с неприкрытым достоинством заявил Лиминг.
    - Вы не имеете права ни на какую собственность.  Военнопленным  не
разрешается ничего иметь при себе.
    - Кто это сказал?
    - Это я вам говорю! - довольно злобно ответил педик.
    -  А  кто  вы  собственно   такой?   -   поинтересовался   Лиминг,
демонстрируя чисто научный интерес.
    - Клянусь Великим Голубым Солнцем, вы еще узнаете,  кто  я  такой!
Стража, взять его в камеру и...
    -  Вы  здесь  не  начальник,  -  перебил  его  Лиминг   с   наглой
самоуверенностью. - Здесь все решает комендант. Тут мы с  ним  заодно.
Если не верите, пойдите и спросите его.
    Охранники мешкали в явной нерешительности. Они  единодушно  отдали
всю инициативу офицеру. Но герой что-то утратил свой пыл.  Недоверчиво
уставившись на узника, он колебался.
    - Вы что же, утверждаете, что комендант позволил вам  держать  при
себе этот предмет?
    - Я говорю, что он не возражал. Значит, и вы не можете  возражать.
Катитесь-ка в свой свинарник и не старайтесь перепрыгнуть через голову
начальства.
    - Свинарник? Это еще что такое?
    - Не ваше дело.
    - Я справлюсь у коменданта.
    Утратив спесь и уверенность, офицер повернулся и охранникам.
    Возвратите его обратно в  камеру  и  пусть  ему  принесут  обычный
завтрак.
    Надеюсь, мне вернут мою собственность, энк? - напомнил Лиминг.
    - Не раньше, чем я увижусь с комендантом.
    Охранники затолкали его в камеру.  Он  оделся.  Прибыл  завтрак  -
обычная миска размазни. Он  обругал  стражников  за  то,  что  ему  не
принесли яичницу с беконом, и сделал это нарочно, с дальним  прицелом.
Демонстрация   самоуверенности   и   некоторой   агрессивности    была
необходимым условием для продолжения игры.
    Учитель почему-то не явился,  так  что  Лиминг  провел  все  утро,
шлифуя по книгам беглость речи. Днем его  выпустили  во  двор,  и  он,
смешавшись с толпой, не  смог  обнаружить  признаков  какой-то  особой
слежки.
    Его знакомый прошептал:
    - Мне удалось стащить еще моток проволоки. Я его захватил с  собой
на тот случай, если он тебе понадобится. - Он сунул проволоку  Лимингу
и, убедившись, что она исчезла в его кармане, добавил: - Это все,  что
я сумел достать. Больше не  проси.  Нельзя  слишком  часто  испытывать
судьбу.
    - В чем дело? Это становится опасным? Тебя подозревают?
    - Пока все тихо. - Ригелианин настороженно огляделся.  -  Но  если
другие узнают, что я таскаю проволоку, то немедленно  последуют  моему
примеру. Они разворуют ее на всякий случай, надеясь  пронюхать,  зачем
она мне понадобилась, чтобы потом использовать таким  же  образом.  За
два года в тюрьме все мы стали отъявленными эгоистами.  Каждый  так  и
старается оттяпать у ближнего лишний кусок -  неважно,  настоящий  или
воображаемый. От этой собачьей жизни все  худшее  в  нас  вылезает  на
поверхность - как, впрочем, и лучшее.
    - Понятно.
    - Пары моточков никто не хватится, - продолжал  собеседник.  -  Но
если  поднимется  паника,  проволока  начнет   исчезать   в   огромных
количествах. И тогда не миновать жутких  разборок.  Я  вовсе  не  хочу
давать повод для повального шмона.
    - То есть, ты хочешь сказать, что как раз сейчас твои товарищи  не
могут рисковать, подвергая себя тщательному обыску?
    Ригелианин шарахнулся, как испуганный конь.
    - Я тебе зтого не говорил.

    - Но я-то не хуже других знаю, скольжо будет дважды два. -  Лиминг
ободряюще подмигнул собеседнику. -  А  еще  я  умею  держать  язык  за
зубами.
    Он  проводил  взглядом  проковылявшего  прочь  ригелианина.  Потом
обыскал  двор  в  надежде  найти  еще   какие-нибудь   деревяшки,   но
безуспешно. Ну и ладно, не в них дело. В крайнем случае можно обойтись
и так.
    Послеобеденное время он  посвятил  упражнениям  в  языке  и  сумел
сосредоточиться на учебе без всяких помех. В тюремной жизни есть одно,
пожалуй единственное, преимущество: можно заняться самообразованием.
    Когда дневной свет стал меркнуть и сквозь решетку  засияли  первые
бледные звезды, он  стал  так  дубасить  ногой  в  дверь,  что  грохот
разнесся по всему зданию.

                               ГЛАВА 8

    Топот бегущих ног. Глазок открылся. За ним был все тот же Марсин.
    - А, это ты, фаплап! - приветствовал его Лиминг.  Он  презрительно
фыркнул. - Ты, конечно, уже  натрепался.  Наябедничал  офицеру,  чтобы
выслужиться. - Он выпрямился во весь рост. - Что ж, мне тебя  жаль.  Я
бы сто раз предпочел оказаться в своей шкуре, чем в твоей
    - Тебе жаль? Меня? - Марсин всполошился. - Это еще почему?
    - Потому что тебе несдобровать.
    - Мне?
    - Кому же еще?  Не  сразу,  если  тебе  от  зтого  легче.  Сначала
подождешь, помучаешься. А уж потом получишь сполна.  Можешь,  конечно,
мне не верить. Поживем - увидим.
    -  Я  только  выполнял  свой  долг,  -  чуть  ли   не   извиняясь,
оправдывался Марсин.
    - Это тебе зачтется, - утешил его Лиминг, -  за  все  получишь  по
заслугам.
    - Не понимаю, - заныл Марсин, нутром ощущая беду.
    - Поймешь - не обрадуешьса И те вонючие  фанлапы,  которые  лупили
меня во дворе, - тоже. Можешь передать,  что  наказание  для  них  уже
отмерено.
    - Я не должен с  тобой  разговаривать,  -  сказал  Марсин,  смутно
сознавая, что чем дольше  он  стоит  у  глазка,  тем  прочнее  к  нему
прилипает. - Мне пора идти.
    - Ступай. Только мне кое-что нужно.
    - Что?
    - Мне нужен мой бопамагилви - та штука, которую забрал офицер.
    - Ты ее не получишь без разрешения коменданта.  А  его  нет  и  не
будет до завтрашнего утра.
    - А мне-то что. Мне он нужен сейчас.
    - Сейчас нельзя.
    - Ну и ладно. - Лиминг небрежно махнул рукой. - Сделаю еще один.
    - Не положено, - крайне неуверенно напомнил ему Марсин.
    - Ха-ха! - ответил Лиминг.
    После того, как совсем стемнело, он вынул из-под скамьи  проволоку
и  соорудил  вторую  штуковину  -  точную  копию  первой.  Его  дважды
прерывали, но не застукали ни разу.
    Закончив работу, он поставил скамью дыбом и влез на нее. Вынув  из
кармана недавно полученный моток проволоки, крепко привязал один конец
к среднему пруту решетки, а  сам  моток  подвесил  за  окном.  Разведя
слюной пыль, он старательно замазап блестящую поверхность проволочного
кольца, так что заметить его можно было разве что уткнувшись в решетку
носом. Потом соскользнул на пол и водворил  скамью  на  место.  Оконце
располагалось так высоко, что нижняя часть  решетки  с  пола  была  не
видна.
    Подойдя к двери, Лиминг прислушался и, выбрав  подходящий  момент,
спросил:
    - Ты меня слышишь?
    Когда показался свет и глазок открылся, он нюхом  почуял,  что  за
дверью  сгрудилась  целая  толпа  охранников,  а  глаз   в   отверстии
принадлежит вовсе не Марсину.
    С головой уйдя в свое занятие, он принялся  медленно  и  осторожно
поворачивать петлю, одновременно вопрошая:
    - Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?
    Повернув устройство градусов  на  сорок,  он  остановился,  придал
голосу выражение нескрываемого восторга и воскликнул:
    - Наконец-то явился! Ты уж лучше держись поблизости,  чтобы  можно
было поговорить нормально и не вызывать тебя через спираль.
    Потом  замолчал,  изобразив  на  лице  такую   мину,   как   будто
внимательно слушает. Глаз в отверстии выпучился, затем исчез и тут  же
сменился другим.
    - Договорились, - сказал Лиминг, устраиваясь поудобнее, как  будто
для задушевной беседы. - При первой же возможности я их тебе покажу, а
уж ты делай с ними, что пожелаешь. Давай-ка перейдем на свой  язык.  А
то вокруг слишком много любопытных.  -  Набрав  побольше  воздуха,  он
стремительно затараторил без всяких пауз: - Отверзлась ткань и  в  тот
же миг растрескался зеркальный  лик  сбылось  проклятье  взвился  крик
владычицы...
    Отверзлась дверь, и в тот же миг два охранника чуть не  рухнули  в
камеру головами вперед, стремясь поскорее завладеть добычей. Еще  двое
маячили в коридоре, между  ними  красовался  педик.  На  заднем  плане
боязливо переминался Марсин.
    С криком "готово!" охранник схватил спираль и выскочил  обратно  в
коридор. Его спутник пулей вылетел следом.  Оба  чуть  не  спятили  от
восторга. Дверь закрылась только секунд  через  десять,  и  Лиминг  не
преминул воспользоваться их оплошностью. Сделав охранникам "козу",  он
потыкал в их сторону растопыренными пальцами. В детстве  они  называли
это "чертовы рожки" - классический жест для насылания порчи.
    - Видел? -  произнес  он  с  выражением,  обращаясь  к  невидимому
собеседнику. - Вот они, те самые с чешуйчатой шкурой,  про  которых  я
тебе говорил. Ведь так и напрашиваются на  беду.  Любят  ее,  обожают,
просто жить без нее не могут! Ты уж выдай им от души.
    Вся компания явно оробела, потом дверь  захлопнулась  со  зловещим
лязгам. Припав ухом и глазку, Лиминг услышал  их  удаляющиеся  шаги  и
монотонное бормотание.
    За десять минут он отломал кусок проволоки от . висевшего за окном
мотка и снова замаскировал разведенной в слюне пылью конец  проволоки,
привязанной и решетке. Через полчаса очередной безупречно  выполненный
бопамагилви был готов. Благодаря постоянной практике Лиминг становился
специалистом по быстрому и точному изготовлении этих штуковин.
    Деревяшек  для   подставок   больше   не   остапось.   Тогда   он,
воспользовавшись вывернутым гвоздем, выкопал ямку в грязи,  забившейся
меж каменными плитами, которыми был вымощен пол его камеры. Вставив  в
ямку концы спирали, он покрутил штуковину туда-сюда,  чтобы  облегчить
ритуал вращения. Потом яростно заколотил в дверь.
    Дождавшись нужного  момента,  он  улегся  на  живот  и,  припав  к
спирали, принялся декламировать третий параграф Статьи 27, Раздела  9,
Подраздела  В  Космического  Устава.  Лиминг  выбрал  его  как  шедевр
бюрократического словоблудия - одно единственное предложение длиною  в
тысячу слов, смысл которого известен одному Всевышнему.
    "В том случае, когда заправка производится  в  качестве  аварийной
меры на станции, не включенной в официальный перечень базовых  станций
и не определенной в качестве базовой  станции  для  особых  случаев  в
Поправке А (5) В к Разделу  А  (5),  вышеупомянутую  станцию  надлежит
рассматривать так, как если бы она была определена в качестве  базовой
станции в Поправке А (5) В к разделу А (5), при  условии,  что  авария
подпадает  под  утвержденный  перечень   технических   неисправностей,
приведенных  в  Разделе  (29-33)  с   последующим   приложением,   как
соответствующая базовым станциям, если таковые...".
    Глазок приоткрылся и снова захлопнулся. Кто-то  удалялся  на  всех
парах. Через минуту коридор затрясся,  словно  по  нему  мчался  отряд
кавалерии. Снова открылся и закрылся глазок. Дверь распахнулась.
    На этот раз его раздели догола, обыскали  одежду,  перетрясли  всю
камеру, причем и повадках тюремщиков не  было  и  намека  на  братскую
любовь.  Они  перевернули  скамью,  стали  ее  швырять,  простукивать,
ковырять - разве что под лупой не рассматривали.
    Наблюдая эту возню, Лиминг поощрял их труды  зловещим  хихиканьем.
Раньше он ни за что не смог бы зловеще хихикнуть - даже разок, даже на
спор, суливший  крупный  выигрыш.  Теперь  же  это  давалось  ему  без
малейшего труда. Воистину нет пределов человеческому совершенству!
    Одарив его  взглядом,  полным  неприкрытого  злорадства,  один  из
охранников вышел и вернулся, волоча тяжеленную лестницу. Приставив  ее
к стенке, он с величайшей подозрительностью обследовал оконный  проем.
Но такой осмотр не мог дать ничего путного: ведь на уме  у  него  была
исключительно сохранность решетки. Каждый прут он хватал обеими руками
и энергично тряс. Но проволочное колечко ускользнуло от его  внимания.
Закончив, он с удовлетворенным видом спустился вниз и убрался вместе с
лестницей.
    Следом за ним ушли и остальные.  Лиминг  оделся  и  прижал  ухо  к
глазку. Слышалось только слабое сопение да иногда шорох одежды. Он сел
на скамью и стал ждать. Вскоре блеснул свет и глазок отворился.
    Налепив на отверстие два растопыренных пальца, Лиминг изрек
    - Умри, фаплап!
    Глазок захлопнулся. Послышались удаляющиеся шаги, только что-то уж
слишком громкие. Он  снова  принялся  ждать.  Прошло  полчаса  мертвой
тишины - и глаз снова появился, получив за свое долготерпение еще одну
"козу", сопровождаемую проклятием. Если это был все тот же глаз, то он
прямо-таки напрашивался на страшную кару.
    Игра продолжалась с неодинаковыми  перерывами  часа  четыре,  пока
наконец обладателю глаза это не надоело. Тогда Лиминг  незамедлительно
соорудил новую спираль и заорал в нее что есть мочи,  чем  вызвал  еще
один набег. На этот раз его  не  раздевали  и  камеру  не  обыскивали,
удовольствовавшись   конфискацией   загадочного   предмета.   Симптомы
усталости были налицо.
    Проволоки осталось всего на один ускоритель сердечного  ритма.  Он
решил сохранить ее на будущее, а пока -  вздремнуть.  Скудная  пища  и
недосыпание грозили подорвать его силы.
    Рухнув на скамью, он вздохнул и прикрыл воспаленные  глаза.  Через
пару минут он выдал такой  храп,  как  будто  перепиливал  решетку.  В
коридоре  воцарилась  паника,   за   которой   последовало   очередное
вторжение.
    Проснувшись от гвалта, Лиминг призвал  на  головы  тюремщиков  все
мыслимые напасти. Потом снова улегся. Он вымотался до чертиков,  но  и
они не меньше.
    Он спокойно проспал до полудня, сделав  единственный  перерыв  для
обычного гнусного завтрака.  Потом  настало  время  обычного  гнусного
обеда. На прогулку его не выпустили. Он дубасил и лягал дверь, требуя,
чтобы ему сообщили, почему его  лишают  прогулки,  и  угрожая  всем  и
каждому принудительной кастрацией. Никакого эффекта.
    Тогда он присел на скамейку и погрузился в раздумья.  Может  быть,
отмена единственной поблажки - месть за то, что по его милости они всю
ночь скакали, как перепуганные блохи? Или они подозревают  ригелиан  и
не хотят, чтобы он с ними встречался?
    Так или иначе, он дал врагам прикурить! В  одиночку  задал  им  по
первое число! А это уже кое-что. То, что боец попал в плен,  вовсе  не
значит, что он вышел  из  боя.  Даже  из-за  толстых  стен  он  сумеет
докучать противнику, отнимая время и энергию, подрывая моральный  дух,
обезвреживая хотя бы немногих из вражеской