ажет знаменитую теорему Ферма, и хотя теорема осталась, кажется,
недоказанной (Ликуори был для этого слишком занят), славу юному математику
принесли  работы,  как  раз  связанные  с  теорией  чисел.  Дискутируя   с
коллегами, узкоплечий математик никогда не употреблял уклончивых выражений
- "спорная формулировка"  или  там  "неудачный  подход".  Нет,  он  всегда
выражался ясно -  "безграмотная  формулировка",  "невежественный  подход".
Кое-кто из его коллег чуть  ли  не  с  облегчением  воспринял  неожиданный
отъезд  Нормана  Ликуори  в  один  из  новых  научных  центров  Австралии.
"Заниматься математикой по-настоящему  можно  только  вдали  от  суеты,  -
сказал в одном из немногочисленных интервью Норман  Ликуори.  -  Когда  на
тебя лает свора шавок, всегда есть соблазн ввязаться в драку".


     На Нормане Ликуори заморские прогулки Куртиса закончились.  Остальные
"бэби-старз" никогда не покидали страну. По крайней мере, надолго.
     Говард Ф.Барлоу.
     Куртис задумался.
     Да, Говарда давно нет в Бэрдокке, но в Бэрдокке  его  имя  на  слуху.
Зоопарк Бэрдокка - детище Говарда. Всеми своими занятиями Говард  привязан
к Издательскому  центру  Джинтано.  Причудливый  талант  Говарда  Ф.Барлоу
породил целую библиотеку, посвященную "великим немым" - животным, птицам и
рыбам. При этом Говард Ф.Барлоу не был писателем-анималистом. Поэт  -  вот
самое точное определение.
     Не думаю, решил Куртис, что Говард нуждается в каком-то союзе.


                               Дональд Реви.
                               Пауль Херст.

     О Доне Реви доктор Гренвилл говорил, что Дон научился  лечить  людей,
по крайней мере, понимать их недуги, раньше,  чем  родился,  или,  скажем,
научился разговаривать. С непостижимым упорством он штудировал труды  всех
медицинских школ, постигал йогу, выведывал  секреты  у  колдунов.  Главным
объектом приложения своих сил и талантов он выбрал психологию. Практики он
не вел, ограничиваясь консультациями, но его приемная всегда  была  набита
несчастными,   жаждущими   утверждения.   Институт   социальных   проблем,
возглавляемый Дональдом Реви, превратился в Мекку, куда стремились  тысячи
неудачников.
     "Если  бы  мне   предоставили   возможность   провести   повсеместную
медицинскую курацию всего населения, - признался как-то Реви, - я бы начал
с  тех,  кого  считают  практически  здоровыми.   Меня   мало   интересуют
состоявшиеся болезни. Истинного внимания заслуживают лишь те, что  вот-вот
могут вспыхнуть. Мой идеал - умение диагностировать  болезнь  хотя  бы  за
сутки до ее первой вспышки".
     Пауль Херст.
     Куртис не смог сдержать невольную улыбку.
     Пауль Херст не блистал  красотой.  Грубо  вытесанное  лицо,  короткие
мощные ноги, не очень-то утонченные манеры, лишь приглаженные  воспитанием
в "Брэйн старз",  ко  всему  этому,  мощная  борода,  падающая  на  грудь.
Газетчики любили дразнить Пауля Херста, мало кто знал,  что  самый,  может
быть,  знаменитый  художник  мира  по-детски  добр.  Этим,  к   сожалению,
пользовались окружающие художника люди. В просторной столичной  мастерской
Херста, как в камере  чудовищного  камертона,  всегда  гудели  голоса  его
бесчисленных учеников и почитателей, повторяющие его высказывания.

                               Дэвид Килби.
                               Уильям Фрост.
                               Анри Лаваль.
                               Инга Альбуди.

     "Мученики".
     Куртис подумал так и отчетливо увидел перед  собой  неулыбчивое  лицо
Дэйва Килби.
     "Дэйв, тебе не кажется, что мир можно не только перестраивать, но еще
и просто жить в нем?"
     Дэйв не мог ответить. Он не опускался до таких проблем. Он всегда был
полон своих идей.
     "Гебдомада", Союз семи.
     Этот союз был создан Дэйвом и только  им.  Но  ведь  даже  этот  союз
распался.
     После гибели Дэйва?..
     Нет. Куртис покачал головой. Пожалуй, идея "Гебдомады" исчерпала себя
чуть раньше.
     Куртис отчетливо вспомнил вечер, проведенный на вилле  Инги  Альбуди.
Он, кажется, тогда только-только вернулся из Индии,  чудовищная  нищета  и
чудовищное величие которой здорово отрезвили его романтическую голову.
     Куртиса поразил болезненный вид Инги.  Пожалуй,  неприятно  затронула
его и некоторая холодность Дэйва, а вместе с ним  и  сдержанность  Фроста.
Пока Куртис отсутствовал, что-то с ними произошло...
     "Необходим некий новый кардинальный метод, позволивший был объединить
и сфокусировать в единой точке напряжение всех отдельных умов".
     А может, это положение из статьи доктора Гренвилла уже было  известно
членам Союза семи или хотя бы тем же Килби и Фросту?
     Куртис задумался.
     Они собрались в тот вечер на вилле Инги Альбуди - Килби, Фрост, Реви,
Лаваль, Херст и он, Куртис, но главными действующими  лицами,  несомненно,
являлись Килби  и  Фрост.  Похоже,  они  собирались  преподнести  какой-то
сюрприз, потому что когда Инга села за фортепьяно, Фрост воскликнул:
     - Сегодня я тоже приму участие в твоем концерте! Ты не против?
     Инга улыбнулась.
     Взлохматив волосы, химик повернулся к друзьям:
     - Если вы примете мой эксперимент за фокус, я не обижусь. Но об одном
все же попрошу: постарайтесь сосредоточиться, станьте самим вниманием, и -
думайте, думайте!
     - О чем? - удивился Лаваль.
     - О главном.
     - Хороший  ответ,  -  грубовато  заметил  Херст.  -  Никогда  еще  не
присутствовал при фортепьянном концерте в  химическом  сопровождении.  Это
что, новая форма герметического искусства, Билл?
     Фрост отмахнулся. Он явно нервничал.  Он  выставил  на  стол  изящную
черную шкатулку, на нее водрузил чашу из красной яшмы, а  потом  расставил
перед  членами  "Гебдомады"  необычные  голубоватые   свечи.   Даже   Инга
оживилась. Ее ноздри раздулись:
     - Мне играть что-нибудь?
     - Попробуй импровизировать, - кивнул Фрост. - Мне кажется, ты поймешь
тональность.
     Свет погас.
     Голос  Фроста  странным  образом  совпадал  с  негромкими  аккордами,
рождающимися под пальцами Инги.
     -  Тот-Гермес,  направляющий  Разум  Вселенной.  И  ты,  его   земное
воплощение - Гермес,  именуемый  Трисмегистом.  Я  здесь,  в  Астрополисе,
Саптапарма, один из  семи  первых,  первый  из  семи.  Я  вызываю  вас,  я
погружаюсь в эфир, я творю божественную Атму, я постигаю семь природ.
     В яшмовой чаше, до того  невидимой,  взметнулось  зеленоватое,  почти
прозрачное пламя. Оно  осветило  узкое  лицо  химика,  отбросив  на  стену
жутковатую тень.
     - Соединяю семицветную палитру с семизвучной гаммой, творю  гармонию,
- речитативом вел Фрост и музыка усиливала, вела его голос. - Зажигаю семь
звезд Ковша, погружаю умы в океан Истин...
     Призрачное  сияние  вставало   над   яшмовой   чашей,   свечи   перед
зачарованными членами "Гебдомады"  вдруг  вспыхнули.  Волнение,  владевшее
Фростом, передалось всем.
     - Все в каждой, каждый во всех...
     Речитатив Фроста, тени на  стенах,  колеблющееся  пламя  над  яшмовой
чашей - все вдруг отошло куда-то.
     Остались музыка и легкое головокружение.
     И сразу - неслыханная ясность сознания.
     Предметы, люди,  их  отношения,  их  явные  и  неявные  связи  обрели
истинность, сознание Куртиса затопила мучительная тревога. Он  не  понимал
ее. Он чувствовал себя богом, он все мог, но что-то его мучило.  Он  жадно
расширял  ноздри,  вдыхая  тончайший  запах,  заполнивший   комнату.   Еще
мгновение и он действительно все поймет!
     Но свечи погасли. Вспыхнул свет.
     Первым очнулся Килби.
     - Билл, это невероятно! - воскликнул  он.  -  Кажется,  мы  и  впрямь
кое-чего достигли! И если мы завтра, правда, выиграем у ривертаунцев...
     Он обнял Фроста.
     "Выиграем у ривертаунцев..."?
     Странные слова. Разве Фрост  не  просил  думать  о  главном?  Неужели
доминантой в сознании Дэйва в те мгновения был какой-то дурацкий матч?..
     Интересно, выиграли ли тогда мы или победили все же ривертаунцы?



                              9. ДЕТИ-ПТИЦЫ

     Куртис не любил столицу - шумную и огромную.
     Он бросил машину прямо против мастерской Херста. Черт с ней, пусть ее
заберет полиция! Ему хотелось поскорей  ускользнуть  с  улицы,  правда,  в
холле митинговали какие-то юнцы. Но в любом случае, это была уже не толпа,
это были юнцы Херста.
     Прямо на ступеньках лестницы удобно расположился мрачный бородач. Сыр
и помидоры лежали перед ним  на  куске  загрунтованного  и  уже  засохшего
полотна, бутылку он при появлении Куртиса спрятал.
     - Пауль здесь?
     Бородач мрачно выдохнул:
     - Полифем у себя на острове.
     "Полифем... Что-то новое..."
     - Вы что, выбили Херсту глаз?
     Бородач выпучил глаза. На плече Куртиса повисла  девица  в  сиреневом
парике:
     - Не дразни его. Я провожу тебя к Полифему.
     Куртис усмехнулся.
     Они поднялись по широкой лестнице, мимо  шумной  компании  юнцов,  не
обратившей на них никакого внимания.
     - Ты из газеты? - девица крепко вцепилась в рукав Куртиса.
     Он неопределенно хмыкнул.
     - Если ты из газеты, Полифем  тебя  вздует.  Ты  красавчик,  конечно,
Полифем тебя за это дважды вздует.
     И шепнула:
     - Я хочу это увидеть.
     Двустворчатая дверь  перед  ними  вдруг  распахнулась.  Они  услышали
свирепый бас:
     - Если ко мне приходит женщина, я хочу видеть в ней женщину! Джоконда
ни разу не заглянула в мою мастерскую, но если бы это случилось,  я  и  от
нее потребовал бы вести себя как женщина!
     - Сейчас он ее выбросит, - обрадовалась девица  в  сиреневом  парике.
Она, как лиана, готова была обвиться вокруг Куртиса.
     Впрочем, никого из-за дверей не выбросили, может, там,  внутри,  была
еще одна дверь, но Херст в  нелепой  зеленой  курточке,  начисто  лишенной
рукавов, предстал перед ними.
     - Пауль, ты не пытался изобразить на холсте свой голос?
     - Я работаю с сюжетами более трагическими, - отрезал  Херст,  но  его
темные глаза просветлели. - Скажем, некто  Куртис,  оплетенный  женщинами,
как змеями.
     Девица испуганно, но и польщено отпрянула:
     - Вы Куртис?
     - Беги вниз! - приказал Херст. - Если Флу жива, пусть принесет все, в
чем я в таких случаях нуждаюсь.
     - Натурщица? - проводил Куртис взглядом девицу в сиреневом парике.
     - Бывшая. Но не могу же я выставить ее из мастерской! Я не думаю, что
ты явился сюда ради этой лианы. Садись в кресло. У него три ноги, зато оно
прочное. Флу сейчас кое-что принесет, простой коктейль, от которого  глаза
на лоб лезут. Арчи Мейл говорит, ты специалист по таким коктейлям.
     Флу появилась почти сразу - огромная негритянка с огромным  подносом.
Колоссальное достоинство, она не произнесла ни одного слова и исчезла  так
же быстро, как появилась.
     Пробуя коктейль, они молчали. Потом Херст удовлетворенно хмыкнул:
     - Ты чем-то огорчен?
     - Мне жаль Анри. Он мог распорядиться жизнью иначе.
     - Еще бы! - рявкнул Херст. - Но  жизнью  не  распоряжаются,  Рон,  ее
делают!
     Сопя, он полез в заваленный холстами угол и извлек оттуда  небольшой,
сорок на тридцать, автопортрет. Казалось, Херст сейчас зарычит с портрета,
настолько выразительно было написано грубое, сведенное яростью лицо.
     - Анри понимал толк в живописи. Я собирался сделать ему подарок.
     - Но откуда столько ярости? - удивился Куртис.
     - Из сердца! - рявкнул Херст. - Я переполнен яростью. К тому  же  это
впрямь я, ты не находишь?
     И помрачнел:
     - Художник обречен живое обращать в мертвое... Но хотя  бы  видимость
жизни!.. Даже Пигмалион  не  умел  воскрешать,  этот  дар  он  получил  от
богов... Разве кто-нибудь нарисовал самолет раньше, чем до него додумались
браться Райт?.. Нет, Рон, ремесло художника бесперспективно, мы ничего  не
умеем материализовывать!
     Куртис не ответил.
     Он смотрел на знаменитый групповой портрет выпускников "Брэйн старз",
украшавший огромную стену: мальчики Пат, Инга Альбуди, с нею рядом Лаваль,
Фрост, Куртис, сам Херст, чуть  в  стороне,  даря  пространство  портрету,
Фостер и Рэнд, Ликуори и Дон Реви, наконец, добродушный Барлоу.
     Казалось, Куртис не услышал Херста, потому что его  вопрос  никак  не
был связан с только что прозвучавшими сетованиями художника:
     - И все же, Пауль, твой афронт  Дэйву  всегда  мне  был  непонятен...
Существует  объективность,  которую  нельзя  обойти...  Он  был  с   нами!
Понимаешь?.. Почему же ты не поместил его на этом групповом портрете?
     - Он не помещался сюда! - Херст даже кулаком стукнул по колену.  -  Я
никогда никому этого не говорил, Рон, но в любом из вариантов, даже  когда
я набрасывал  фигуру  Дэйва  где-нибудь  в  углу,  центр  вещи  сам  собой
перемещался на Килби! Ты же видел наброски! Дэйв мог быть  только  центром
Вселенной, никак не меньше, на  другое  его  просто  не  хватало.  Но  это
убивало всю вещь, Рон!.. Единственная моя вещь, - вздохнул он,  -  которая
меня победила!
     - Ты и Дэйву объяснял так?
     - Дэйва это попросту не интересовало.
     - Но до группового портрета, Пауль, ты писал  Дэйва  много  раз  и  у
тебя, кажется, не возникало проблем?
     - Вот именно. До группового портрета! - Херст ухмыльнулся,  будто  он
знал какую-то непристойную тайну. - До группового портрета я  писал  Дэйва
раз двадцать и это вовсе не худшие мои работы. Но там Дэйв  был  один!  Он
был сам по себе! Он сразу был и Вселенной и ее центром.
     Херст раздраженно откинулся на спинку кресла:
     - Не было афронта, никакого афронта не было, - низко прогудел  он.  -
Этот групповой портрет только так... Казус белли... Мы разошлись с  Дэйвом
гораздо раньше... Хотя что скрывать, было время, когда идеи Дэйва казались
мне заманчивыми... Но знаешь, однажды он  убил  меня  наповал...  -  Херст
снова недоуменно выпучил большие глаза. - Он  спросил  меня,  могу  ли  я,
совершенно  конкретный  художник  Херст,  написать   какую-то   совершенно
конкретную вещь,  которая  окажет  совершенно  конкретное  воздействие  на
совершенно конкретного человека?.. Ну, испугать, пояснил он. Или  унизить.
В конце концов, даже  убить,  лишь  бы,  черт  возьми,  попасть  кистью  в
десятку!.. Дэйв так заинтриговал меня, он  это  умел,  ты  знаешь,  что  я
попробовал. Никто этой вещи не видел, у меня хватило ума ее уничтожить. Но
соблазн был велик... А главное, Дэйв ведь действительно хотел  моей  вещью
напугать  совершенно  конкретного  человека...  Черт  побери,   он   любил
конкретные мысли!  Он  готов  был  само  искусство  превратить  в  подобие
кинжала, лишь бы оно могло разить по-настоящему.
     Он вздохнул:
     - Боюсь,  такой  подход  делает  искусство  заведомо  меньшим  самого
мелкого и ничтожного творца... Искусство, Рон, не может быть  орудием  для
достижения какой-то цели...
     Куртис кивнул.
     Дэйв Килби действительно мыслил конкретно.  Даже,  наверное,  слишком
конкретно. "При таком отношении к миру, вспомнил Куртис, есть риск  видеть
хаос там, где для других  людей  царит  гармония".  Дэйв  ответил  доктору
Гренвиллу просто: "Чтобы искать гармонию, следует искать цель". И добавил:
"Бесполезный порядок ничем не лучше хаоса".
     Куртис покачал головой.
     - Пауль, покажи мне что-нибудь новое.
     Херст засопел. Но его сопение  не  было  сердитым.  Расправив  мощную
грудь так, что, казалось, зеленая нелепая курточка на нем  сейчас  лопнет,
он выставил посередине полупустого зала мольберт.
     - Отвернись, - прогудел он. - Я поставлю сейчас одну штуку.  Я  хочу,
чтобы ты увидел ее сразу. Только не вздумай мне читать лекции. Я сам знаю,
что мне удается, а что нет.
     Он долго возился с каким-то холстом, потом негромко, даже  удивленно,
пробасил:
     - Можешь оглянуться. Можешь это даже пощупать, если тебе такое придет
в голову.
     Куртис обернулся.
     Тревожное чувство, несколько сходное с тем, какое он когда-то испытал
на химическом концерте Фроста, охватило его.
     Он медленно подошел к полотну, укрепленному Херстом на мольберте.
     Высоко взбираясь клином в бездонное небо, почти теряясь в  нем,  одна
за другой стремились куда-то птицы.
     Птицы?..
     Он зачарованно всмотрелся.
     Не птицы летели вдаль. Дети! Не звезды,  и  не  ледяная  пыль,  и  не
голубизна - дети это были!
     Куртис не мог понять, в  чем  тут  фокус.  Он  же  видел  -  птицы  и
бездонное небо. Но так же  явственно  он  чувствовал  -  дети,  и  не  мог
отрешиться от этого странного чувства. Это дети уходили в бездонное  небо,
птицы-дети, оставляя под собой сероватую скорлупу мира,  который  стал  им
тесен.
     У Куртиса сжалось сердце.
     Дети-птицы покидали свое гнездо.
     Он не смотрел на мрачно сопящего Херста.
     "Хорошо летят, только сесть где?"
     - Ладно, ладно, - прервал тишину Херст. - Признайся, ты явился ко мне
ради этих птичек. Так ведь? А сейчас думаешь, где бы им отдохнуть, а?
     Они обнялись.
     - Я никуда не  выхожу,  -  сварливо  объявил  Херст.  -  Мне  хватает
собственного мира. Но если ты всерьез захочешь меня увидеть,  позвони.  Не
знаю зачем, но мне  хочется  еще  раз  встретиться  с  теми,  кто  еще  не
свихнулся и не переплыл Лету.


     Площадь Согласия всегда была самым шумным местом  столицы.  И  сейчас
там кипела толпа длинноволосых юнцов. "Мы не хотим заниматься войнами,  мы
хотим заниматься любовью!"
     Зеркальные стекла  Института  социальных  проблем  глядели  прямо  на
площадь.
     Вот институт, усмехнулся Куртис. А вот и проблемы.
     - Как странно видеть тебя среди городского шума.
     Куртис обернулся.
     - Дон!
     - Идем  прямо  через  сквер.  Центральный  вход  перекрыли  студенты.
Видишь, они не хотят заниматься войнами. Мы пройдем через черный  ход.  Не
надо к лифту, нам и подняться-то всего на третий этаж.
     - Все так же боишься лифтов?
     Куртис скосил глаза: прихрамывает ли Реви?
     - Ну и как?
     Куртис смутился.
     Хромота Реви лежала на его совести. Когда-то  они  проводили  лето  в
Айлштадских горах. Непревзойденными  чемпионами  по  части  тарзаньих  игр
являлись, конечно, Лаваль, Рэнд и Фостер.  Килби  и  Херст,  даже  Ликуори
неутомимо старались подражать им, только Реви,  как  правило,  держался  в
стороне.
     - Я знаю, у меня не получится.
     - Это потому, что ты не хочешь попробовать, - напирал Куртис. - Ты же
видишь, получается даже у Нормана.
     Реви покраснел. Даже странно, что он все же полез на дерево.  Итог  -
сломанное бедро.
     - Почти незаметно, - смущенно заметил Куртис.
     - "Врачу, исцелися сам", -  не  без  гордости  процитировал  Реви.  И
передразнил: - "Это потому, что ты не хочешь попробовать". Я хорошо  помню
твои слова, Рон.
     - Ладно, ладно, - рассердился Куртис.  -  Показывай  дорогу.  Мог  бы
вспомнить что-нибудь другое. Тоже мне, акробат.


     Обиталище  Реви  состояло  из  трех  просторных   гостиных-кабинетов,
примыкавших непосредственно к лабораториям.
     Рон указал на кресло:
     - Садись. И извини меня. Я отвлекусь, но буквально на минуту.
     Он повел электронным ручным пультом, и  экран  телевизора,  врезанный
прямо в стену, осветился. На экране мельтешили  фигурки  боксеров.  Диктор
шумно подсчитывал удары и очки. Ревели болельщики.
     - Бокс? В это время?
     - Подожди, - отмахнулся Реви. - Это  спецканал.  Ребята  из  "Спорте"
подкидывают мне информацию.
     Он огорченно вздохнул:
     - Все-таки Симпс. Противная морда.
     И, выключив телевизор, обернулся:
     - С этой системой, Рон, пришлось повозиться, зато теперь я  не  трачу
время на ожидание новостей.
     - Не получаешь же ты их до того, как их преподнесут?
     - Бывает и так.
     - То-то я гляжу, вид у тебя огорченный.
     - Бывает и так. Но  спортивный  катарсис  -  вещь  в  высшей  степени
благородная.
     - Час назад я выслушал лекцию об искусстве. Неужели  и  здесь  что-то
такое повторится?
     - А-а-а,