сильных  кислот.
Совершенно ясно. Тоже мне вопрос!
     Мы выпили.
     - Ты позвонишь Юреневу?
     Ия покачала головой.
     - Он скоро должен быть здесь.
     Ее голос прозвучал устало, но сама она выглядела потрясающе свежей  -
красавица-выпускница средней школы, не  старше.  Черт  знает,  почему  так
было, но так было. Я совсем уже собрался с  духом  спросить  об  этом,  но
зазвонил телефон.
     Какой-то невнятный, прерывающийся, но упрямый звонок.
     - Да?
     Голос в трубке гнусно подхрипывал, захлебывался:
     - Че, привел бабу? Трахаться будем?
     - Кто это говорит?
     - Тебе еще объяснять? Козел плешивый!
     Я повесил трубку.
     Козлом  назвали,  объяснил  я  Ие,  упуская  подробности.   Почему-то
плешивым.
     Ия печально усмехнулась.
     А на меня напала словоохотливость, будто я слишком долго молчал.  Мне
захотелось выговориться. Ты на меня смотришь как  на  деталь,  всего  лишь
нужную для эксперимента. Я понимал, что говорю  совершенно  несправедливые
вещи, но не мог остановиться. Вот ты меня на копейку  оценила,  а  я  ведь
вовсе не сбегал от вас. Подумать только, на копейку!
     - Это же лучше, чем на 0,1 коп., - усмехнулась Ия.
     Снова зазвонил телефон.
     Долгие шорохи, дождь долгий, потрескивание, чье-то дыхание... Скука и
ночь... Боже, Боже, где это?
     - Так и будете молчать?
     Никто не ответил.
     - Положи трубку, -  сказала  Ия,  садясь  на  диван.  -  Попробуй  не
обращать внимания.
     В этот момент она была очень красива. По-настоящему красива. Туйкытуй
- сказочная рыба, красивая рыба.
     - Ты тут ни при чем, -  сказала  она  и  испугалась,  что  я  неверно
истолкую ее слова. - Нет, как раз ты-то и при чем, но тебе  еще  предстоит
привыкнуть к этому. Начинай привыкать. Может, тебе это и  продолжать,  кто
знает? А пока посиди, посиди, не обращай внимания.
     До меня дошло:
     - Это НУС?
     Ия не ответила.
     - И вы уже несколько лет живете под таким давлением?
     - А разве ты - нет?
     Я хотел закричать - нет! - но вовремя спохватился.
     Сны!
     Убивающие странные сны... Светлый полог  палатки,  тени,  бегущие  по
нему, вязь, похожая на арабские письмена, чужой голос, отливающий металлом
и холодом, чье-то лицо... Я чуть не застонал от усилий - вспомнить, чье же
это лицо?
     - Но так нельзя жить, - сказал я. - Даже телефон...
     И вдруг заразился дурацким любопытством:
     - Интересно, как давят на тебя?
     - Ничего интересного.
     Опять долгий звонок.
     - Ну че? - голос стал еще наглей, он  казался  удушливым.  -  Наколол
дуру?
     - Кто это говорит?
     - Не узнает!  -  обрадовался  незнакомец.  И  крикнул  кому-то,  кто,
видимо, находился рядом: - Не узнает, козел!
     Я повесил трубку и улыбнулся.
     Опять назвали козлом. Довольно однообразно. Правда, на  этот  раз  не
плешивым, объяснил я Ие. Черт возьми, неужели это имеет отношение к НУС?
     Ия промолчала.
     - Но смысл? Смысл?!
     - А каков  смысл  случайной  автобусной  аварии?  Тебя  толкнули,  ты
толкнул...
     - Но это же не автобус!
     Я позвонил дежурной по  этажу.  Кофе,  пожалуйста.  И  добавил:  если
появится Юренев, мы его ждем.
     Положил трубку, посмотрел коньячную бутылку на свет.  Подумал  хмуро:
допью! ни капли не оставлю Юреневу!
     Ахама, хама, хама.
     Дежурная явилась поразительно быстро. Кофе она принесла  растворимый.
Доктора Юренева, сказала она, тоже несколько раз спрашивали. И колумбиец к
нему приходил, конечно, поддатый. Имя такое  странное.  Она  застеснялась.
Гомик, вроде.
     - Гомес, - поправил я.
     - Вот и я так подумала, - обрадовалась дежурная. - Гомес, точно. Он с
бутылкой пришел, искал доктора Юренева. Сказал, у него для доктора Юренева
презент. От всех колумбовских женщин.
     - От колумбийских, - поправил я.
     - Вот и  я  так  подумала,  -  обрадовалась  дежурная.  -  Точно,  от
колумбийских. Он еще добавил - от прекрасных, но я не знаю.
     - Он прав. От прекрасных.
     Не успела дежурная выйти, сова зазвонил телефон.
     - Ну, че? Сладко тебе? - наглый голос торжествовал. - Шибко сладко?
     - Нормально, - ответил я.
     - Ну, жди. Еще слаще будет, - пообещал  голос  и  я  вдруг  явственно
расслышал звонкий женский смех.
     -  Думаешь,  Юреневу  что-нибудь  удалось?  -   спросил   я   Ию.   -
Взволнованность какая-то в природе.
     Ия промолчала.
     - А запрет, наложенный Андреем Михайловичем... Как вы его обошли?
     - Не надо сейчас об этом.
     - И сама задача... - упрямо продолжал я. - Как можно повторить нечто,
имея об этом нечто лишь смутное  представление?  Тем  более,  повторить  в
обратном порядке?
     - Не надо сейчас об этом.
     Я пожал плечами.
     - Ладно. Не надо. Но чего вы хотите от НУС?
     - Точных ответов.
     - Что значит точных?
     - Как тебе объяснить... Скажем, на  вопрос  -  сколько  тебе  лет?  -
существует множество  ответов.  Лет  биологических?  Или  имеется  в  виду
умственный возраст? Или возраст человека  вообще?..  Точность  зависит  от
формулировки вопроса.
     - А некорректность дает сбои, эффекты второго порядка, да?
     - Не надо сейчас об этом.
     На этот раз я понял Ию.
     - Какого черта нужно от Юренева Гомесу?
     Она благодарно улыбнулась:
     - Распить бутылку рома. Они, правда, приятели.
     И вдруг в глазах Ии мелькнул испуг. Она схватила меня за руку:
     - Что  там  дежурная  говорила  о  презенте  для  Юренева?  "От  всех
колумбовских женщин..." Что могли колумбийские женщины послать Юреневу?!
     Она схватила трубку телефона.  Ее  голос  был  сух,  он  не  допускал
возражений. Да, она  сотрудница  доктора  Юренева.  Да,  она  имеет  право
задавать любые вопросы. Да, она  имеет  право  в  любой  час  дня  и  ночи
разогнать к черту весь персонал гостиницы.  Поэтому  короче.  Что  там  за
презент нес Роджер Гомес доктору Юреневу?
     Я  не  слышал  ответа  дежурной,  но  прекрасное  смуглое   лицо   Ии
побледнело.
     - Шарф... Длинный алый шарф... - сказала она мне, повесив  трубку.  -
Роджер Гомес привез  Юреневу  длинный  алый  шарф  -  от  всех  прекрасных
колумбийских женщин... Ты понимаешь?
     Я понял.
     Я сразу вспомнил алую полоску на фотографии - сразу на два этажа...
     Ия снова схватилась за телефон.
     Она торопилась. Ей долго не отвечали. Похоже, она  звонила  в  разные
места. Потом вдруг совершенно неожиданно в трубке  раздался  торжествующий
крик Юренева.
     - Ты дома? - спросила Ия бесцветным голосом. - Почему ты дома, а не в
гостинице?
     Меня Роджер перехватил, торжествующе прорычал Юренев. Я  слышал  его,
стоя в трех шагах от Ии. На полдороге перехватил. И плюнь там на все! Я же
не один  -  условие  более  чем  достаточное!  Юренев  даже  всхрапнул  от
удовольствия: у  Роджера  с  собой  ром,  они  постараются  нам  оставить.
Хвощинский с тобой?  Держится  за  твою  юбку?  Смотри,  прорычал  Юренев,
Хвощинский из тех, что запросто могут сдернуть  юбку.  Он,  наверное,  там
изумлено моргнул. Мы почему зашли, объяснил он Ие. Стаканов не было, а ром
из горла пить... Он зарычал от удовольствия.
     - Немедленно выходи из дома, - попросила Ия всем  тем  же  бесцветным
голосом. - Оставь бутылку в квартире, не отпускай Роджера от  себя  ни  на
шаг, и вниз, вниз! Мы с Хвощинским встретим тебя.
     Да ладно! Выходим. Бутылку,  ты  права,  оставим.  Зачем  нам  пустая
бутылка? Ямайский ром, не мадьярский, похвастался он.  И  объем  неплох  -
толстенная бутылка, что твой горшок. Колумбиец! Ты же знаешь,  у  них  там
мафия! Юренев заржал как жеребец. Чувствовалось, он доволен. Сейчас Роджер
изучит обнаженную женщину на семейном портрете - и мы спускаемся.
     - Подожди, - быстро прервала Юренева Ия. - Почему там  этот  портрет?
Разве Паршин его не вынес?
     Я ключ забыл передать, ржал и веселился Юренев.  А  он  проморгал.  Я
завтра его в кочегары переведу, не мне же помнить обо всех этих мелочах! А
Роджеру  нравится  обнаженная  женщина.  Ему  вообще  нравятся  обнаженные
женщины. Он  утверждает,  что  любая  обнаженная  женщина  напоминает  ему
обнаженную колумбийку. У них же там мафия! Сейчас они досмотрят картину  и
двинутся. Он вновь заржал. Этот Роджер! Он утверждает, что  между  обычной
обнаженной женщиной и обнаженной колумбийкой есть какая-то разница!
     - Немедленно выходи.
     У меня сжалось сердце.
     Это и есть их свобода?
     Какой-то дурацкий шарф  -  и  мир  сразу  сжимается  до  самых  узких
пределов...
     "Нам надо быть сильными..."
     Хороша свобода!
     Я смотрел на Ию чуть ли не с чувством превосходства.
     Ия подняла голову, перехватила мой взгляд - и я покраснел.
     - Идем, - негромко сказала она. - Идем. Надо встретить Юренева.



                          22. ПОДАРОК РОДЖЕРА

     Я задохнулся.
     Всего-то квартал пройти, но мы с ходу взяли невероятно резвый темп.
     - Мы не разминемся?
     - Здесь негде разминуться.
     - Тогда не беги. Юренев ведь не один. Ты  же  сама  слышала:  условие
более чем достаточное.
     - Таких условий не бывает. Идем!
     Мы перебежали проспект, совсем пустой, освещенный  плоскими  матовыми
фонарями, теплый, смутный, и сразу увидели рыжеватый  крупнопанельный  дом
Юренева. Его наполовину скрывали сосны, но было видно, какой он большой.
     - Они еще не ушли? - удивился я.
     Окна знакомой квартиры действительно светились.
     - Наверное, бутыль у них действительно не маленькая.
     Ия на мою шутку даже не улыбнулась.
     Свет фонарей... Ночь тихая... Лето...
     - Да не беги ты, - попросил я и в этот момент свет в окнах погас.
     - Они вышли...
     Я произнес эти два слова и замер.
     Что-то там впереди происходило. Невозможно было  сказать  -  что,  но
происходило, происходило.  Тени  какие-то  роились.  Дрожал  свет  фонаря,
падающий на рыжеватую стену. И еще, еще что-то...
     Тени?..
     Не тени это были, а трещины. Извилистые, как молнии,  но  и  плавные,
как дуги, они во всех направлениях раскраивали бетонную стену, к  тому  же
саму стену выпирало изнутри, она выпячивалась, как огромное брюхо.
     Боковым зрением я отметил: Ия стиснула кулачки и прижала их к  груди.
Она не вскрикнула, не произнесла ни слова.
     Стена выпячивалась и выпячивалась. Как в  немом  замедленном  фильме.
Кажется, мы так и не сдвинулись с места, завороженные происходящим.
     А потом  что-то  хлопнуло  -  и  куски  бетона  полетели  на  асфальт
пешеходной дорожки, калеча, продавливая  его,  сбивая  с  сосен  громадные
ветки.
     Даже на нас дохнуло жаром и пылью.
     Летели куски  штукатурки,  звонко  подпрыгивала  катящаяся  по  траве
алюминиевая кастрюлька, бесшумно планировали бумажные листки, но  сам  дом
стоял, только в квартире Юренева странным хлопком выдавило стену.
     Свет фонарей таинственно преломлялся в  битом  стекле.  Даже  с  того
места, где мы стояли, были видны внутренности квартиры, совсем как на  той
фотографии: перевернутое кресло редкого теперь  рытого  зеленого  бархата,
семейный портрет с обнаженной женщиной в центре, которая  так  понравилась
колумбийцу Гомесу...
     Мы не столько видели, сколько _у_з_н_а_в_а_л_и_ все это.
     Ия сильно, до боли сжала мне руку:
     - Смотри!
     Но я и сам уже увидел: длинная темная трещина... Она тянулась чуть не
до второго этажа...
     Да нет же, конечно! Не трещина! Шарф это был.
     Алый длинный шарф, сейчас, в сумерках, казавшийся  темным.  "От  всех
колумбовских женщин..."
     Послышались  испуганные  голоса,  крики.  Где-то  неподалеку   взвыла
милицейская машина, на балконы выскакивали возбужденные полуодетые люди.
     Я бросился к дому Юренева.
     Никогда в жизни я не бегал так быстро.
     Обогнув угол, толкнул дверь подъезда.
     Кто-то  в  углу,  в  удушливой  пыли,  заполнившей  все  пространство
лестничной клетки,  копошился,  кашлял,  ругался,  шаря  руками  по  полу:
"Ципрея... Она тут... Я ищу... Сейчас вот..."
     Наверное, это был Гомес. Я не стал задерживаться.
     Прыжками, сразу через две-три ступеньки, я несся вверх  по  лестнице,
Раскрывались двери неосвещенных квартир, меня  окликали,  но  я  нигде  не
остановился. Вверх! Вверх!
     Я задыхался.
     Я спешил.
     Я знал, я знал, я знал - что я увижу.
     И увидел.
     Облако пыли, прорезанное косыми лучами фонаря,  светящего  в  выбитое
окно; дверь, сорванная взрывом...
     Юренев лежал на голом бетонном  полу,  густо  запорошенном  кирпичной
пылью. Одной рукой он вцепился в стойку перил, будто и  сейчас  никуда  не
хотел уходить из дома, другая безжизненно вытянулась вдоль  тела.  На  нем
были шорты и знакомая мне футболка. Я знал, что на ней написано. "Оля была
здесь."
     И в том, что я видел все это не в первый раз, было что-то  мучительно
бессмысленное и жестокое.



                        ВМЕСТО ЭПИЛОГА. ГОД СПУСТЯ

     Чтобы увидеть следующий пейзаж, необходимо сделать следующий шаг.
     Мысль достаточно ясная.
     Шаг.
     Еще шаг.
     Якутск,  Тобольск,  Томск,  Иркутск,  Благовещенск,   Чита,   Москва,
конечно, и  Ленинград...  Я  знаю  теперь,  чем  пахнет  архивная  пыль  в
Тобольске и чем она пахнет, скажем, в Чите.  Я  знаю,  как  архивная  пыль
въедается в поры, как от нее першит в глотке.
     Тысячи казацких отписок, сказок, тысячи наказных грамот,  пролежавших
в забвении века.
     "Царю государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси..."
     "Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу..."
     Я научился вчитываться в тексты, размытые временем.
     "А которые служилые  и  торговые  люди  Ерасимко  Анкудинов,  Семейка
Дежнев, а с ними девяносто человек... - я говорил себе:  значит,  и  Насон
Козмин с ними. - ...А с ними девяносто человек с Ковыми реки пошли  на  ту
реку Погычю на семи кочах и про них языки сказывали: два коча де  на  море
разбило и наши де люди их побили, а достальные люди жили край моря  и  про
них не знаем, живы или нет."
     И про них не знаем, живы или нет...
     Тени на вагонном окне... Тени на  иллюминаторе  самолета...  Тени  на
пологе палатки, образующие смутное лицо, мучительно знакомое, но столь  же
мучительно не связывающееся ни с кем.
     И боль.
     Убивающая боль.
     Я беззвучно кричал, я пытался  проснуться.  Я  умирал.  Я  сотни  раз
умирал, но пока мне везло: услышав мой  стон,  услышав  сдавленный  голос,
случайный сосед по купе или по самолету брал меня за руку - что с вами?
     Я всплывал из смерти, открывал  глаза  и  сбрасывал  со  лба  ледяную
испарину.
     Почему кажется, что капли дождя падают с неба равномерно?
     Я задумывался. Мне надо было чем-то заполнить голову.
     Ионы  распространяются  в   атмосфере   задолго   до   ливня.   Ионы,
естественно, не  могут  быть  неподвижными,  они  все  время  в  движении.
Понижается  температура,  сгущается  туман  -  ионы  становятся   центрами
возникающих капель. Никакой равномерности в их падении нет...
     Безнадежность.
     Можно ли  по  мгновенному  состоянию  всех  ионов  вычислить  их  все
предыдущие состояния?
     Как каждый человек, как все люди вокруг, я безмерно нуждался в чуде.
     Поезд шел на  восток.  В  Иркутске  меня  ждали  друзья.  Я  лежал  в
двухместном купе один - второе место пустовало. Я  устал.  Я  зарылся  под
легкую простыню с голубыми знаками МПС. Я был готов к тому, что этой ночью
могу не проснуться.
     Я устал.
     Якутск, Тобольск, Ленинград, Томск,  Чита,  Благовещенск...  В  любом
порядке,  в  любой   последовательности...   Каждый   приближает   будущее
по-своему... Козмин-Якунин приближал его, обдумывая новые вопросы для НУС,
Юренев -  продумывая  новые  эксперименты,  Ия  -  стабилизируя  состояние
системы... Каждый из них хотел чего-то от будущего,  несомненно,  хотел...
Но для меня будущее было лишь все усиливающейся, разрастающейся  болью.  Я
мог надеяться только на чудо.
     Бег времени.
     Козмин-Екунин, Юренев, Теличкина... Я  не  представлял  в  этом  ряду
своего имени... С чего они взяли, будто я включен в систему НУС?
     Полог палатки, бегущие тени, странная вязь, рисующая измучившее  меня
лицо... Проводник спал в соседнем  купе,  я  знал,  он  спит.  Он  не  мог
услышать моего беззвучного крика.
     Тени, тени...
     Я знал, сегодня я не проснусь.
     Тени и  голос...  Бегущие  тени  и  отдающий  металлом  чужой  птичий
голос... Я уже не сопротивлялся боли. Я не пытался вскрикнуть или  напрячь
мышцы. Я устал. Я знал, мне больше не всплыть.
     И в этот момент я узнал лицо, столь измучившее меня.
     Козмин-Екунин!
     Это был он.
     Я узнал его.
     И я уже не хотел умирать, я теперь хотел знать - почему он?  Что  это
значит?
     И проснулся.
     Впервые за последние месяцы проснулся  сам,  без  чужой  помощи,  без
толчка, без телефонного звонка,  без  оклика  со  стороны.  Простыни  были
мокрыми от пота, боль еще стояла в сердце, мутила голову, но  я  проснулся
сам. Сам! И мне был  понятен  Юренев,  вновь  и  вновь  готовый  повторить
последний  эксперимент.  И  мне  был   понятен   охотник   Йэкунин,   сыто
отрыгивающий после обильного  обеда.  И  мне  было  понятно  отчаяние  Ии.
БОЛЬШОЙ ОГОНЬ СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО.
     "Ты сам пройдешь через все это", - вспомнил я пророчество Ии.
     Но зачем?
     Зачем  боль?  Зачем  отчаяние?  Зачем  лицо   Козмина?   Зачем   сны,
низвергающие меня в бездну?
     Поезд грохотал в ночи. Я чувствовал слабость, но и негромкую  радость
освобождения. У меня не было никаких желаний, ну, разве что, выпить стакан
чая. Горячего, крепко заваренного, с сахаром и косой долькой лимона.
     Губы пересохли.
     Если раньше я умирал от боли, теперь меня убивала жажда.
     "Ты сам пройдешь через все это".
     Я отчетливо  представил  себе  тонкий  стакан  в  тяжелом  серебряном
подстаканнике и серебряную ложечку, позвякивающую в такт толчкам.
     В купе я был один, дверь заперта изнутри. Проводник спал  в  соседнем
купе.  Мое  воображение  разыгралось:   серебряный   подстаканник,   запах
свежезаваренного чая, долька лимона...
     Сдерживая стон освобождения, я раскрыл глаза.
     Пустое купе, слабый свет... На столике стакан  в  тяжелом  серебряном
подстаканнике... Похоже, демоны Лапласа и Максвелла работали в  паре:  над
стаканом завивался парок, даже ломтик лимона был срезан,  как  я  хотел  -
косо.
     ЦВЕТНАЯ МЫСЛЬ: СВЯЗЬ ВРЕМЕН НЕПРЕРЫВНА.
     Как  в  перевернутый  бинокль  я  увидел  далекий  Кош-Агач,  лавочку
древностей, медлительную алтайку. Я увидел изумленно моргающего Юренева  -
ахама, хама, хама! Я увидел геофизиков, в  оторопи  бегущих  к  тракту,  и
неведомого деда, отморозившего в баньке пальцы, и впадающего в  старческую
хвастливость чукчу Йэкунина...
     Этот чай...
     Я смотрел на стакан чуть ли не с ужасом.
     Перед кем появился сейчас кошелек с долларами, у кого вдруг странно и
страшно изменилось что-то в доме, кто вдруг увидел перед собой невероятную
фотографию?
     "Не делай этого."
     Я знал, кто мне это советует.
     Серебряная ложечка призывно позвякивала. Я со стоном  сел.  Теперь  я
знал: я снова еду в Городок. На первой же станции  я  сойду  и  вернусь  в
Городок.
     Ия... Йэкунин... Почему я опять сбежал?
     "Нам надо быть сильными."
     Я уже знал: я  сойду  на  ближайшей  станции  и  вернусь  в  Городок.
Одновременно я страшился - на  вокзалах  толчея,  очереди...  Там  ругань,
неразбериха - то, что я всегда не любил... Но, Боже мой...  БОЛЬШОЙ  ОГОНЬ
СНОВА ЗАЖИГАТЬ НАДО!
     Соблазн был велик. Стоит мне захотеть - и нужный мне  железнодорожный
билет ляжет на столик рядом со  стаканом.  Никаких  проблем.  Не  надо  ни
толкаться, ни стоять в очередях.
     "Не делай этого."
     Соблазн был велик. Теперь я смогу дописать ненаписанные книги, теперь
я могу вернуть потерянное время, теперь меня не будут мучить те сны.
     Но К