азорванную цепочку, позволит понять, чем все же руководствуется  в  своих
действиях НУС. Ведь зачем-то ей нужны эти игры. Может, она  вас  о  чем-то
предупреждает? Я, конечно, могу ошибаться, но не думаю, что у вас такие уж
ясные мозги. Если Вселенная подчиняется определенным законам, можно (и  вы
это  знаете),  все  частные  теории  свести,  в  конце  концов,  к   одной
единственной, абсолютно полной; другими словами,  понять  законы,  которым
подчинена  Вселенная.  Но  если  это  так,  если  создание  единой  теории
возможно, значит, сама эта теория должна каким-то образом влиять  на  наши
действия, на наш поиск.
     Я усмехнулся, увидев вытянувшееся лицо Юренева.
     - Это рассуждения Хокинга. Надеюсь, для  вас  он  тоже  авторитет.  И
привел я эти рассуждения лишь для того,  чтобы  подчеркнуть  -  может,  не
следует торопиться? Почему бы НУС  специально  не  спровоцировать  вас  на
преждевременный эксперимент? Вы же не знаете, чего она  от  вас,  в  конце
концов, хочет.
     - Не надо говорить о желаниях, - хмуро сказал Юренев.  -  Меня  бесит
невежество.
     - А меня бесит торопливость в важном деле.
     - Ага, уже важное... Это радует... Ну, а рытье в старых бумажках, эти
твои Ярцевы... Сколько это потребует времени? Месяц? Полгода?
     Я усмехнулся:
     - Год, или два. А то и все пять. Мы ведь  даже  еще  не  знаем,  где,
собственно, и что искать.
     - Ну, вот ты и ответил, -  облегченно  выдохнул  Юренев  и  расправил
грудь. - "Оля была здесь". А наш поиск, Хвощинский, займет всего несколько
часов.
     - А если...
     - Никаких если. У нас нет другого выхода. Мы не знаем, что происходит
с "подарками" через достаточно продолжительное время.  Может,  они  просто
исчезают бесследно. Наше дело сейчас - вернуть Андрея Михайловича.
     Я взглянул на Ию. Она медленно развела руками. Я никого не убедил.
     - С чего они начались, эти ваши эффекты второго порядка?
     Ия улыбнулась.
     -  Как  это,  наверное,  и  бывает,  со  случайностей.  Что-то  такое
случалось и при первых наших экспериментах, но никто эти вещи не связывал.
В голову не приходило связывать. НУС и, скажем, какой-то циркач.  Что  тут
общего? Одно время нам здорово не повезло, на наши  вопросы  НУС  выдавала
полную  чепуху.  Юренев  просто  бесился,  он  сутками   не   выходил   из
лаборатории. Однажды, отчаявшись, он притащился  ко  мне  рано  утром.  Он
хотел есть. Он хотел жрать, - Ия печально улыбнулась. - По  крайней  мере,
так он выразился. "Сделай омлет". Я засмеялась: "Из одного яйца?" У меня в
холодильнике оставалось одно яйцо, ничего больше  не  было.  "Ну,  поджарь
одно." Ты не поверишь, я в тот момент что-то предчувствовала. Я несла яйцо
к сковороде очень осторожно, я боялась  его  разбить,  а  Юренев  курил  и
внимательно следил за мной. Его тоже что-то  насторожило.  И  я,  конечно,
уронила яйцо. Так часто бывает. Я слышала,  как  оно  шмякнулось  об  пол.
Всмятку! Но Юренев вдруг заорал: "Назад!" Глупо, страшно  заорал,  я  даже
вскрикнула. Зато яйцо, целое и невредимое, вновь оказалось  в  моей  руке.
Теперь уже я завопила во всю глотку и выпустила из  рук  яйцо,  но  Юренев
снова заорал: "Назад!" Он, собственно, мог и не орать, мы  это  проверили.
Мы гоняли это яйцо вверх-вниз минут десять, пока не  надоело.  А  потом...
Потом мы это яйцо все-таки изжарили.
     Ия вспомнила и другой случай.
     Они возвращались в Городок. Машину вел  Юренев.  Он  никогда  не  был
хорошим водителем, а тут самое что ни на есть паскудное сентябрьское утро.
Туман. Глухой туман. Юренев нервничал. Перед железнодорожным переездом  он
даже притормозил. "Вот черт! Дырку бы в этом молоке!" Он выругался  просто
так, без цели, но в тумане вдруг обозначилось какое-то странное  движение,
мы почувствовали вихревой  толчок,  и  прямо  над  нами,  как  в  колодце,
обозначилось голубое небо.
     - Вот тогда, наконец, мы взялись за эти  загадки.  Андрей  Михайлович
завел специальную тетрадь, в которую заносились все события, так или иначе
связанные с нашими экспериментами. Скажем, выступал в  Городке  знаменитый
клоун-канатоходец Бим. Он плясал на канате,  делал  стойку,  вертелся  как
белка - без страховки и на большой высоте. Но на одном из представлений  с
ним что-то случилось. - Ия с  отвращением  передернула  плечом,  обтянутым
вязаным платьем. - К счастью, Бим не сорвался с каната, он повис  на  нем.
Он кричал, он  плакал,  он  перепугал  зрителей.  Он  неожиданно  оказался
трусом. Но почему?
     - И если бы  только  это,  -  Ия  вздохнула.  -  Был  период,  когда,
казалось, дело пошло на лад. Нам все удавалось.  Мы  с  высокой  точностью
предугадывали будущие события. Так  сказать,  лаборатория  провидцев.  Это
было уже после твоего отъезда. Власти,  конечно,  попытались  использовать
наши возможности, но после нескольких неприятных прогнозов отстали от нас.
Может, и к лучшему. - Ия вздохнула.  -  Пошли  "подарки".  Помнишь  Леньку
Кротова? Тюмень не самое жаркое  место,  верно?  Так  вот,  Ленька  Кротов
схватил в Тюмени тяжелейшую форму тропической лихорадки. А один наш бывший
работник начал получать десятки писем, причем отовсюду  и  от  людей,  ему
неизвестных. Мы проанализировали десятки случаев. Получалось,  любое  наше
воздействие с помощью НУС на течение событий, вызывает  эффекты,  подобные
перечисленным.
     Юренев вдруг хрюкнул.
     Он действительно хрюкнул, как хрюкают сарлыки - быстро, довольно.  Он
вскочил и схватил со стеллажа какую-то тетрадь. Глаза его были выпучены.
     - Не мешай ему, - шепотом попросила Ия.
     Юренев что-то вписывал в тетрадь. Он не видел нас и не слышал.
     Я мрачно спросил:
     - Неужели ничем нельзя оградить себя  от  "подарков"?  Может,  это  и
впрямь какие-то предупреждения? Нельзя же вот так сидеть и ждать.
     - Мы это и утверждаем. В отличие от тебя.
     - Ну, хорошо, вы начнете эксперимент... А если опять  взрыв  или  что
там у вас  было?  Предположим,  фотографии,  которые  я  нашел,  и  впрямь
предупреждение. Можно ли уберечься от... неприятностей?
     Ия кивнула:
     - Это даже несложно. Мы уберем из квартиры кресло или, скажем, сменим
обои...
     -  Спрячем  алый  шарф,  так  хорошо  различимый  на  фотографии,   -
усмехнулся я.
     - И это тоже, - кивнула Ия. Она не обращала внимания на мою  усмешку.
- Этого достаточно, чтобы вести очередной эксперимент. Но, понимаешь... Не
все "подарки" попадают в наши руки. О каких-то мы попросту можем не знать.
     - Вот видишь, - сказал я.
     - Тем не менее, - глаза Ии вдруг снова налились  холодом.  -  Тем  не
менее, выхода у нас нет. Мы должны торопиться.



                             16. СКВОЗЬ ВЕКА

     Двое суток я был предоставлен самому себе.
     Эти сутки были наполнены тревогой.
     Меня убивали сны. Я просыпался в поту и  ужасе.  Чужой  металлический
голос звучал во мне как метроном. Пытаясь заглушить его, я шел в  ресторан
Дома ученых. Как-то само собой состоялось знакомство с  Роджером  Гомесом,
колумбийцем. Держался он  непринужденно,  с  достоинством  взирая  на  мир
большими карими глазами. Он неплохо владел русским и любил подшутить.  Как
правило, объектом его шуток становились наши соседи по столику - голландец
Ван Арль и некий Нильсен, швед по происхождению, бразилец по  гражданству.
С невероятным упорством этот Нильсен все  разговоры  сводил  к  работам  и
особе Юренева. Похоже, доклад, прочитанный Юреневым на симпозиуме, поразил
Нильсена в самое сердце.  Роджер  Гомес  этим  беззастенчиво  пользовался.
Подмигивая тучному Ван Арлю и мне (обычно мы обедали  в  одно  время),  он
утверждал: этот русский  доктор  Юренев  умеет  все.  Например,  он  умеет
вызывать северные сияния.
     - Северные сияния? - белобрысый бразилец замирал. - Я заинтригован.
     - Представляете, Нильсен, - заводился Роджер Гомес, сияя великолепной
улыбкой. - Вы и Ван Арль, - он незаметно подмигивал тучному  голландцу,  -
вы плывете на собственной яхте по Ориноко...
     - Я небогатый  человек,  у  меня  нет  яхты,  -  честно  предупреждал
Нильсен.
     - Ну, на яхте Ван Арля. Это все равно.
     Возникал  спор.  Ван  Арль  добродушно  усмехался.  Похоже,  он  имел
возможность плавать на собственной яхте.  Откуда-то  сбоку,  от  соседнего
столика, выдвигался  в  нашу  сторону  острый  профиль  австрийца  доктора
Илгмара. С сонным любопытством он прислушивался к рассуждениям колумбийца.
     - Вот, Нильсен, вы плывете на яхте Ван Арля по Ориноко.
     - Ориноко - это в Венесуэле, - замечал дотошный бывший швед.
     - Ну, хорошо, - Гомес  начинал  терять  терпение.  -  Вы  плывете  по
Амазонке на яхте Ван Арля...
     - Вы сумели  пересечь  Атлантику?  -  вмешивался  в  беседу  австриец
Илгмар. - Нелегкое дело!
     Мы смеялись. Гомес громче других. Ему многое прощалось. Он был молод,
талантлив, известен, а главное, он был личным другом доктора Юренева.
     В конце вторых суток мне позвонил Ярцев.
     Тихий, незаметный человек, он так  же  тихо  и  разговаривал.  Я  еле
слышал его,  но  он  говорил  интереснейшие  вещи.  Род  Козминых-Екуниных
достаточно старинный род.
     -  И  интересный...  -  сонно  убеждал  меня  Ярцев.  -  Отец  Андрея
Михайловича служил при штабе адмирала Колчака. Как ни странно, он не  ушел
в эмиграцию и даже пережил тридцать седьмой год. Один  из  предков  Андрея
Михайловича  полковник  Николай  Николаевич  Козмин-Екунин  участвовал   в
кампании против персов, турок и усмирял Варшаву. Судя по вниманию  Николая
I, он был верным подданным. Когда  англичане  взяли  Бомарзунд,  Аландские
острова,  вышли  в  Белое  море,  на  Дунай  и  на   Камчатку,   подвергли
бомбардировке Одессу, высадились в  Крыму  и  разбили  русскую  армию  под
Альмой, престарелый Николай  Николаевич  покончил  с  собой  выстрелом  из
пистолета.
     - Дальше, - бубнил негромко Ярцев. - Алексей Николаевич Козмин-Екунин
упоминается в тетрадях Василия Львовича Пушкина. Из  масонов,  но  большой
патриот. Восшествие на трон Александра I Алексей Николаевич  приветствовал
такими стихами: "Разгонишь ты невежеств мраки, исчезнут  вредные  призраки
учений ложных и  сует.  Олтарь  ты  истине  поставишь,  научишь  россов  и
прославишь, прольешь на них любовь и свет."
     - Хорошие стихи, - поторопил я. - Но к делу, к делу.
     - Интересна судьба Алексея Алексеевича Козмина-Екунина. Он из  прямой
ветви. Выдвинулся при Павле, им же и унижен...
     - Глубже копай.
     - Ну, ладно, - вздохнул Ярцев. - Насон Козмин, сотоварищ Холмогорца и
Дежнева... Странно, что ты о нем не знаешь... У Андрея Михайловича  в  его
"Трудах" есть автобиографическая  заметка.  Так  прямо  сказано:  "Горжусь
предками, первыми увидевшими  Тихий  океан  с  севера..."  Узнаешь  стиль?
Андрей Михайлович никогда не был чужд некоторой торжественности...
     Высказавшись, Ярцев вдруг перешел на мой роман. Он лично считает  его
удачей, но к тебе еще придерутся, предупредил он. Сам знаешь.  Ни  М.,  ни
К., а они считают  себя  лидерами  в  этом  жанре,  популярности  тебе  не
простят.
     - Ладно, ладно.
     Я поблагодарил Ярцева и повесил трубку.
     Идеи М. и К. были мне хорошо  известны.  Всеобщее  братание  по  ходу
передвижения землепроходцев... Но как быть с казацкими отписками?
     "И было нас семнадцать человек, и пошли мы по реке и нашли иноземцев,
ладных и оружных, и у них сделан острожек, и бились мы с ними до вечера  и
Бог нам помог, мы тех людей побили до смерти и острожек у них сожгли..."
     Всеобщее братание.
     "И они, анаули, стали с нами дратца, и как нам Бог помог взять первую
юрту и на острожек взошли и мы с ними бились на острожке ручным боем, друг
за друга имаяся руками, и у них, анаулей, на  острожке  норовлено  готовый
бой, колья и топоры сажены на долгие деревья. И на том приступе топором  и
кольем изранили в голову и в руку Пашко, немочен был всю зиму, да  Артюшку
Солдата ранили из лука в лоб, да Фомку Семенова на  съемном  бое  изранили
кольем, и Бог нам помог тот острожек взять и их, анаулей,  смирить  ратным
боем..."
     Явственно видел я угрюмые  скосы  Большого  каменного  носа.  Ледяная
волна раскачивала деревянные кочи. Крепко сшитые ивовым корнем, залитые по
швам смолой-живицей, они медленно  шли  вдоль  обрывистых  берегов.  Вдруг
проступали  сквозь  туман  очертания  яранг,  чукчи  выбегали  на   берег.
Опирались на копья, всматривались в таньга,  в  русских.  "Очень  боялись,
потому как у таньга  страшный  вид.  Усы  у  них  торчат,  как  у  моржей.
Наконечники их копий длиной в локоть и так блестят, что затемняют  солнце.
Вся одежда железная..."
     Я невольно представлял, но никак  не  мог  по-настоящему  представить
Андрея Михайловича - в кухлянке возле яранги, с копьем в руке.
     Насон Козмин и Андрей Михайлович Козмин-Екунин.
     Разные, очень разные люди.
     Но ведь в жилах их текла одна кровь.



                            17. БОЛЬШОЙ ОГОНЬ

     А тени ползли по пологу палатки, чужие птичьи слова отливали металлом
компьютерного  синтезатора.  Тени  сливались  в  хитрую   вязь,   медленно
проявлялось смутное очертание человеческого лица - безумно  знакомого,  но
никак не угадываемого. Боль в сердце росла. Я кричал.
     Телефонный звонок который раз вырывал меня из забытья.
     Я не поднимал трубку. Я знал, это Ия.
     Хор женщин...
     Сдерживая стон, я брел в ванную.
     Уехать... Нет сил... Сегодня же и уехать... Может, там, в  поезде,  в
другом городе, эта боль отпустит...
     А Козмин? А охотник Йэкунин?
     Охотник Йэкунин, кстати, несомненно скучал жизнью, ничто не  зажигало
его на живое.
     Я приходил в коттедж, меня пропускали. Я раскланивался с Чалпановым и
молчаливой  медсестрой,  потом  устраивался  на  скамеечке  перед   чукчей
Йэкуниным.
     Чукча Йэкунин встряхивался:
     - Гук!.. Турайыл-кэт... Спал долго...
     Чалпанов с сомнением, медсестра внимательно  -  прислушивались.  Было
ясно, почему-то чукча Йэкунин действительно выделяет меня  из  многих.  Он
разводил руками, он даже впадал в болтливость. Бог знает, _к_а_к_ он видел
меня, но он меня видел.
     Гыт тэнтумги-гыт... Ты хороший товарищ... Он кивал мне, грел руки над
горячей сковородой... Снега метут, ветер дует... Ты хороший товарищ...
     - Ракнытагэ? - спрашивал. - Зачем пришел?
     - Ну, пришел, - объяснял я с помощью Чалпанова.
     Это радовало охотника Йэкунина. Я спрашивал:
     - Как звать тебя?
     Охотник дивился:
     - Как звать? Однако как прежде, Йэкунин.
     И жаловался, будто ощущая дряхлость:
     - Нэрмэй-гым. Гым гит. Вот, сильным был.
     Я кивал. Чалпанов монотонно переводил беседу.
     - Как стойбище зовется твое?
     - Нунэмын, - переводил Чалпанов. - Конец суши.
     - Совсем конец суши? Самый конец? Там каменный нос кончается?
     Охотник Йэкунин щурился, морщинки бежали  по  острым  скулам.  Совсем
конец суши. Дальше вода, только  вода.  Над  водой  ровдушный  парус.  Там
коричневое пятно в тумане.
     - Ты железное носил? Пищаль имел? - спрашивал я. - Ты с моря  пришел?
На сушу с большой воды пришел?
     Йэкунин кивал, но это не следовало считать ответом.  Многих  заданных
мною вопросов он просто  не  замечал.  Больше  того,  без  всякой  причины
прерывал вдруг беседу, впадая в нелепую  старческую  спесь.  Вот  чукчи  -
люди. Другие - иноязычные. А чукчи - люди. Таньга  есть,  они  иноязычные.
Вот как голодные чайки, никогда не бывают сыты. А чукчи - настоящие  люди.
У них еда сама на ногах ходит, у них олешки, они по буграм пасутся.
     Под парусом ты пришел?  Под  ровдужным  парусом  пришел?  Сам  ярангу
поставил? С кем поставил?
     Морщинки бегали по желтым  скулам  чукчи  Йэкунина.  Он  щурился,  он
всматривался. Вот таньга копья несут, вот огненный лук  несут.  У  них,  у
таньга, бой огненный. Зачем чукчам такое?
     Это тоже не следовало считать  ответом:  чукча  Йэкунин  видел  перед
собой что-то свое.
     Ты хорошо жил? Ты тяжко жил?
     - Гук, - отвечал старик. - Ам уйнэ. Гэвьи-лин.
     Всяко жил. Хорошо жил. Плохо тоже жил.
     Случалось, Йэкунин впадал в совсем уж болезненную болтливость.  Тогда
исчезало всякое сходство с Андреем Михайловичем. Бил себя кулаком в грудь:
он большой охотник! Намекал  лукаво:  он  в  большой  путь  ходил.  Совсем
лукавил: тэвинэ экваэт-гэк, в тайный путь ходил. Совсем в тайный.
     Чалпанов подтверждал: однако, не врет. Ходил куда-то, тайно от других
ходил.
     Охотился? Зверя бил? Человека искал? Таньга искал?
     Охотник Йэкунин лукаво щурился, лицо его становилось совсем  плоским.
Он умеет себя невидимым делать, он  себя  невидимым  делал.  Жалгыл  выгвы
камчечата. Совсем невидимым делал. Камни из-под ног падали, а  видеть  его
никто не мог.
     - К огневым таньга ходил?
     Охотник Йэкунин уклончиво отводил глаза. Чукчи - настоящие  люди.  Им
не надо ни о чем таком болтать. Болтливых келе, плохие духи, не  любят.  К
болтливым келе приходят, за руки хватают, язык палят сильным огнем.
     Это было как в моих снах, одни намеки - тревожащие, до жути знакомые,
но не вспомнить...
     Чукча Йэкунин жадно хватал черное мясо со  сковороды,  размазывал  по
лицу жир. Он лукаво намекал на  тайное:  майны  нейиолгычгын  тытэйкыркын.
Большой огонь снова зажигать надо.
     Юкагирский огонь? В полнеба огонь? В небе ночной огонь?
     Йэкунин лукаво щурился.
     Он не видел берез за раскрытыми окнами; возможно, он и нас не  видел.
Он даже не тянулся к камину, предпочитал греть руки над сковородой. Он  не
видел медсестры, и Чалпанова не видел - жил в своем, в совсем другом мире.
Похоже, нам места там не было.
     За трое суток я дважды сидел рядом с чукчей Йэкуниным. Если это и был
Козмин, я не видел возможности помочь  ему.  А  он  ничем  не  мог  помочь
Юреневу. Это было ясно.
     Иногда старик спрашивал: Туйкытуй где? Сказочная рыба  где?  Красивая
рыба где?
     Впрочем и это вряд ли было настоящим воспоминанием.



                            18. "ТЫ С НАМИ..."

     Они пришли ко мне в гостиницу  неожиданно  -  Юренев  и  Ия.  Похоже,
Юренев не спал  всю  ночь,  глаза  у  него  покраснели,  Ия  рядом  с  ним
смотрелась совсем как девчонка. В который  раз  я  поразился  ее  странной
молодости. Уж не приобрела ли она чего-то такого у вечности?
     - Ну? - моргнув, спросил Юренев.
     - Ты о Козмине?
     Он нетерпеливо кивнул.
     - Какая-то связь  прослеживается.  Одно  несомненно:  дальние  предки
Козмина действительно бывали на Чукотке.
     - Это я и без тебя знал. - Юренев фыркнул. - Я ведь со стариком  даже
огненную воду пил.
     - Огненную воду? -  как  тогда,  на  Алтае,  я  почувствовал  к  нему
ненависть.
     - Не воду же. Мне нужны четкие ответы, мне нужен Козмин-Екунин, а  не
старый неопрятный болтун. Вот, говорит,  сыновей  напложу,  вот,  говорит,
насильниками сыновья стану, соседей побьют, возьмут олешков.  К  черту!  -
выругался Юренев. - Через Йэкунина эту проблему не решить.
     - Что ты задумал?
     Он опять покачал головой.
     - Не знаю, поймешь ли... Ты, мне кажется, всегда  боялся  будущего...
Не  злись,  это  свойственно  многим.  "Вот,  разберемся  с  прошлым!"   -
передразнил он меня. - Разбираться, Хвощинский, следует только с будущим.
     - Оно и видно. Козмин как раз вкушает сейчас от вашего будущего.
     - И поделом, - я уже видел Юренева в подобном настроении, мой сарказм
его не тронул. - С чего ты,  собственно,  взял,  что  этот  чукча  и  есть
Козмин?
     - А ты так не считаешь? - растерялся я.
     - Теперь нет, - отрубил Юренев  и  я  понял,  что  они  действительно
приняли какое-то решение.
     - Не торопись. Мало тебе "подарков",  -  предупредил  я.  -  Эти  вот
фотографии...
     - Мы приняли меры, - заметила Ия. Она сидела в  стороне,  но  слышала
каждое слово.
     - Переставили мебель? - не выдержал я.
     - И это тоже... Кстати, оставь Паршину ключ, - кивнула Ия Юреневу.