может
взглянуть  на  это.  Это  был  переключатель.  Стандартный  переключатель,
прикрепленный к панели. Он держал по одному переключателю в каждой руке.
     Это была ничтожная зацепка, но, по крайней мере, реальная.  Если  его
руки могли держать, значит, должна быть какая-то реальность во всем этом.
     Тропайл закрыл глаза и попытался открыть их снова. Да, это тоже  было
реальностью; он закрыл глаза, и свет померк, он открыл их, и  стало  вновь
светло.
     Тогда, наверное, он не  умер,  как  ему  это  показалось.  Осторожно,
спотыкаясь, - разум  был  его  единственным  помощником,  -  он  попытался
оценить то окружение, в котором находился. Он едва ли мог  поверить  тому,
что обнаружил.
     Вопрос: Он едва мог двигаться, его голова и ноги были привязаны. Как?
Он не мог ответить.
     Вопрос: Он был скрючен и не мог  распрямиться.  Почему?  И  снова  он
ничего не мог ответить; был лишь факт.  Большие  разгибающие  мышцы  спины
реагировали на его команды, но тело оставалось неподвижным.
     Вопрос: его глаза видели, но лишь небольшой участок.
     Он также не мог двигать головой. И все же он  смог  увидеть  кое-что.
Переключатели в руках, свои ноги, что-то  вроде  дисплея  с  огоньками  на
странной круглой панели.
     Огоньки мигали, картина на дисплее все время менялась.
     Не думая, он щелкнул переключателем в левой руке: -  Почему?  Потому,
что так нужно. Когда определенный огонек вспыхнет зеленым  светом,  должна
производиться определенная последовательность  переключений.  Почему?  Ну,
просто, когда определенный огонек загорится зеленым, должна  производиться
определенная...
     Он отказался от этой задачи. Не имеет значения, почему; что же,  черт
возьми, происходит?
     Глен Тропайл скосил  глаза,  осматриваясь  вокруг  подобно  моллюску,
выглядывающему из своей  раковины.  Выяснилось  еще  одно  обстоятельство:
странность того, как он видел. Из-за чего  все  выглядит  так  странно?  -
задался он вопросом.
     Он нашел ответ, но потребовалось некоторое время, чтобы  его  понять.
Он видел все  в  странной  перспективе.  Человек  смотрит  двумя  глазами.
Закройте один глаз, и мир станет плоским. Откройте его вновь, и  возникает
стереоскопический эффект. Выпуклости изображения выступают вперед,  задний
план отступает.
     Так же и с огоньками на панели, нет, не совсем так; но  что-то  вроде
этого, думал он. Похоже было на то, как будто - он скосил глаза и напрягся
- как будто он никогда по-настоящему не видел раньше. Как будто всю  жизнь
у него был только один глаз, а сейчас, ему, по странной случайности,  дали
два.
     Его визуальное восприятие панели было всеохватывающим, цельным. Разом
он мог видеть  всю  ее.  Не  было  "впереди"  и  "на  заднем  плане".  Она
воспринималась сразу, целиком. Она воспринималась естественно,  ориентации
не требовалось; он воспринимал и постигал ее как нечто единое.  В  ней  не
было загадок тени или силуэта.
     - Я думаю, - одними губами, медленно, сам себе произнес Тропайл, -  я
думаю, что я схожу с ума.
     Но это тоже не могло служить объяснением, просто безумие не объясняло
того, что он видел.
     Тогда, задал он себе вопрос, не был ли он в состоянии,  выходящим  за
пределы Нирваны?  Он  вспомнил,  ощутив  странное  чувство  вины,  что  он
находился в  состоянии  Медитации,  когда  наблюдал  этапы  кипения  воды.
Хорошо, вероятно, он Переместился. Но что же тогда все  это?  Заблуждались
ли те, кто предавался Медитации,  когда  говорили,  что  Нирвана  является
концом, а может быть, были более близки к истине  Волки,  которые  сводили
Медитацию к явлению, полностью ограниченному мозгом, и отказывались совсем
обсуждать проблему Перемещения?
     На этот вопрос он не мог найти ничего, похожего на ответ. Он перестал
о нем думать и посмотрел на свои руки.  Он  обратил  внимание,  что  может
видеть их сразу, целиком, ему была видна каждая морщинка, каждая  пора  на
всех шестнадцати руках...
     Шестнадцать рук!
     Это был еще один момент, когда его рассудок мог помутиться.
     Он  закрыл  глаза.  (Шестнадцать  глаз!  Нечего  удивляться  цельному
восприятию!) Спустя какое-то время он снова открыл их.
     Руки были на месте. Все шестнадцать.
     Тропайл  осторожно  выбрал  палец,  который  он  хорошо  помнил,   и,
поколебавшись минуту, согнул его. Палец гнулся. Он выбрал другой, на  этот
раз на другой руке.
     Он мог пользоваться любой или всеми шестнадцатью руками. Они все были
его, все шестнадцать.
     Кажется, думал  Тропайл,  я  похож  на  что-то  вроде  восьмиконечной
снежинки, состоящей из человеческих тел.
     Он пошевелился, и это дало  ему  добавочную  информацию.  Кажется,  я
нахожусь в цистерне с раствором и, тем не менее, я не тону.
     Из  этого  следовало  сделать  определенные  выводы.  Либо  кто-то  -
Пирамиды? - сделал что-то с его  легкими,  либо  раствор,  так  же  как  и
воздух, представляет собой насыщенную кислородом среду. Либо то и другое.
     Неожиданно  сразу  много  огоньков  замерцало  на  панели  под   ним.
Мгновенно  и  непроизвольно  его  шестнадцать  рук  начали  манипулировать
переключателями, передавая сложные  инструкции  при  помощи  быстрых,  как
молния, щелчков переключателей.
     Тропайл расслабился и махнул на все рукой. У  него  не  было  выбора.
Сила, которая заставляла его отвечать на сигналы на панели, не давала  его
мозгу сконцентрироваться тогда, когда он отвечал. Может быть,  вяло  думал
он, он так и не проснулся совсем, если бы не длинные промежутки, во  время
которых огоньки не мигали...
     Но он просыпался. И его сознание  начинало  работать,  когда  задание
выполнялось.
     У него была возможность понять кое-что из  происходящего.  Он  понял,
что является частью чего-то  большего,  чем  он  сам,  чего-то,  что,  без
сомнения,  служило  и  принадлежало  Пирамидам.  Только   его   мозг   был
недостаточно большим для выполнения работы, с ним было связано еще семь.
     Но куда же подевались их "я"?
     Как личности они не существовали, предположил  он.  Предположительно,
они  были  Гражданами.  Сыновья  Волка  не  Медитировали  и   поэтому   не
Перемещались,  кроме  него,  добавил  он   горько,   вспоминая,   как   он
Медитировал, сосредоточившись на Дождевых Облаках, что и привело его...
     Нет, минутку! Не на Облаках, а на Воде!
     Тропайл сосредоточился и заставил себя вновь вернуться к этой  мысли.
Он помнил Медитацию по поводу... Дождевых Облаков. Ее  вызвало  необычайно
благородное кучевое облако, похожее на Древний Корабль.
     Странно. Тропайла никогда особо не интересовали Дождевые  Облака,  он
даже не знал вторичной классификации типов Облаков. А сейчас он знал,  что
облако, похожее на Древний Корабль,  относилось  к  категориям  четвертого
порядка.
     Память  мала.  Это  была  не  его  память.  Следовательно,  рассуждая
логически, это была чья-то память, и, принадлежа его мозгу, так же как ему
принадлежали четырнадцать других рук и глаз, она, должно быть, принадлежит
другому Компоненту, составляющему снежинку. Он опустил глаза  и  попытался
посмотреть, каким из лучей снежинки является его бывшее  тело.  Он  быстро
нашел его, его волнение усиливалось. Он увидел большой палец  левой  ноги,
который принадлежал ему - деформированный ноготь в  два  раза  толще,  чем
обычно бывает; он повредил его в детстве,  ноготь  сошел,  а  потом  вырос
деформированным. Хорошо! Это ободряло.
     Он попытался почувствовать конкретное тело, которому принадлежал этот
знакомый большой палец.
     Ему удалось, но с трудом.  Спустя  какое-то  время,  он  стал  больше
осознавать это тело. Это походило на то, как  неврастеник  "зацикливается"
на желудке или сердце; но у  Тропайла  это  не  было  неврозом.  Это  было
целенаправленным исследованием.
     Так как это сработало, он, с некоторой неловкостью,  переключил  свое
внимание на другую пару ног и мысленно проделал весь путь до головы.
     Его охватило смущение.
     Впервые в жизни он почувствовал, как это -  иметь  внутренние  органы
совершенно иной формы и  по-другому  расположенные,  поддерживаемые  иными
мускулами. Очень слабое ощущение того, как расположены  внутренние  органы
мужчины, ощущение, которое обычно не анализируется, если  только  с  этими
органами что-нибудь не случается и они не заболевают, это ощущение  совсем
не походило на то, которое было внутри женского организма.
     И когда он концентрировался на этом ощущении, для него  оно  не  было
слабым фоном. Это удивляло и приводило в уныние.
     Он переключил свое внимание в  надежде,  что  ему  это  удастся.  Ему
удалось. С благодарностью он вновь осознал свое тело. Как бы там ни  было,
если он предпочитал быть самим собой, он им был.
     А другие семь?
     Он погрузился  в  свой  мозг,  во  весь  мозг,  состоящий  из  восьми
интеллектов, которые соединились в мозгу Тропайла.
     - Есть тут кто-нибудь? - спросил он.
     Ответа не последовало, ничего такого, что бы можно было рассматривать
как ответ. Он вслушался внимательнее,  но  ответа  все  же  не  было.  Это
раздражало. Это возмутило его так же сильно, как когда-то давно,  вспомнил
он, когда он изучал тонкости науки о Дождевых Облаках. У него был  Учитель
(он уже забыл его имя), который был иногда недостаточно  учтив,  заставляя
много работать...
     Опять не его память!
     Он вернул мысли назад и взвесил то, что узнал. Может быть, думал  он,
это  и  есть  частичный  ответ.  Этих  людей,  этих  семерых  не   следует
принуждать. Нужно очень осторожно пробуждать их сознание. Когда  он  делал
такие попытки, они были болезненны. Он вспомнил мгновенную  жуткую  агонию
своего пробуждения; и их реакция тоже была болезненной.
     Более   осторожно,   готовый   к   встрече   с   любыми   блуждающими
воспоминаниями, он прочесывал глубины своего, состоящего из восьми  частей
мозга, добираясь  до  спящих  участков,  слегка  касаясь  их,  анализируя,
просеивая и  устанавливая  связи,  сортируя.  Вот  воспоминание  о  старой
ножевой ране,  полученной  от  убийцы-маньяка;  это  не  женщина,  которая
наблюдала за Облаками; это мужчина,  очень  старый.  Вот  едва  различимое
воспоминание о том, как ребенком боялся утонуть. Может быть, это она?  Да,
так и есть. Стыкуется с другим воспоминанием:  длительный,  окольный  путь
вдоль реки, по дороге на юг, к солнцу.
     Женщина, наблюдатель за Облаками, первой  четко  обрисовалась  в  его
мозгу, и с ней первой он начал общаться. Он не удивился, когда узнал,  что
раньше ее мучил страх возможности того, что она Волк.
     Он связался с ней. Это было почти как волшебство - знать "тайное имя"
человека, чтобы затем подчинить его себе.
     Но  знание  "тайного  имени"  означало  гораздо  большее;  это   было
сущностью, сутью, суммой всех данных и опыта  прошлой  жизни,  недоступных
никому другому - до этого момента.
     Когда ее воспоминания пришли в систему в его  собственном  мозгу,  он
мысленно позвал:
     - Гражданка Алла Нарова, будьте любезны, проснитесь и  поговорите  со
мной.
     Никакого ответа - лишь слабое волнение.
     Он продолжал, мягко, но настойчиво:
     - Я хорошо вас знаю, Алла Нарова. Иногда вам приходила мысль, что вы,
может быть, Дочь Волка, но вы гнали эту мысль прочь, потому что знали, что
любите мужа, а Волки, как вы думали, не любят.  Вы  также  любили  Облака.
Именно в тот момент, когда вы стояли у Бичи Хед и  рассматривали  огромное
кучевое облако, вы стали Медитировать...
     И так далее, и так далее.
     Убеждая ее, он повторял это много раз. Это было нелегко.  Но  наконец
контакт между ними стал налаживаться. Она начала медленно пробуждаться. Ее
мысли едва заметно звучали в его мозгу. Сначала, как эхо, его  собственные
мысли, отраженные, возвращались к нему; мысленно она как  бы  кивала  ему,
выражая согласие:
     - Да, именно так.
     И затем - ужас, всеобъемлющий страх, приступ истерии.
     К Гражданке  Алле  Наровой  внезапно  вернулось  сознание,  и  паника
охватила ее.
     Она  беззвучно  рыдала.  Вся  восьмиконечная  фигура  в   питательном
растворе дрожала и извивалась.
     Ужасная буря бушевала не только в ее мозгу, но и в мозгу Тропайла. Но
у него было то преимущество, что он узнал, что она  означает.  Он  помогал
ей. Он сражался за них обоих, утешая, объясняя, успокаивая.
     Он победил.
     Наконец, тот лучик снежинки, которым было ее  тело,  успокоился;  она
лишь всхлипывала иногда. Буря миновала.
     Мысленно он говорил с ней, а она слушала. Она не верила, но выбора  у
нее не оставалось. Она вынуждена была поверить.
     Опустошенная и безвольная, она, наконец, спросила:
     - Что мы можем сделать? Лучше бы я умерла!
     Он ответил:
     - Вы никогда не были трусом, Алла Нарова. Помните, я знаю вас.
     Она послала ответную мысль:
     - И я знаю вас. Как никто никогда не знал другого человека. Затем они
вместе думали, мысли их были неотделимы: это  был  больше,  чем  разговор;
больше, чем общение; больше, чем любовь. Помнишь, как ты боялась  потерять
невинность? Я помню. А ты, со своей боязнью импотенции в ночь  свадьбы!  Я
помню. Должны ли мы быть предельно откровенными друг с другом? Думаю,  что
да. В конце концов, ты первый мужчина, родивший ребенка.  А  ты  -  первая
женщина, от которой ребенок был зачат. Долой  стыд,  долой  застенчивость,
погрузимся в глубины нашего сознания!
     Руки Тропайла  отстукивали,  когда  огни  дисплея  мигали.  Это  было
чертовски странно. Он - это он, она - это она, а что же такое они  вместе?
Она была милой и доброй, в противном случае, он, может быть,  не  смог  бы
вынести все это. Она на год приютила бедного слепого в Кадисе;  когда  был
неурожай в Винсеннес, она смело пошла в поля  и  выполнила  там  неженскую
работу; она убила мужа в припадке ярости,  короткого  и  тайного  приступа
безумия...
     - Прочь, прочь, отвяжись от меня! - закричал он. Все это было  в  его
памяти. Побитое стеклянное пресс-папье, очень древнее, величиной с  кулак,
с извилистыми цветными полосочками внутри стекла, мутное от сотен трещинок
и выбоинок на поверхности, с квадратной фарфоровой табличкой,  на  которой
затейливыми голубыми буквами было написано: "Благослови наш дом, Господи!"
Ее муж лежал, хрипя, и снег начал осыпаться с полога палатки,  а  она  все
била и била, без всякой жалости, глаза налиты кровью, дыхание  со  свистом
вырывается из груди; вся во власти ненависти и жажды крови. Она  совершила
это; как он мог забыть искаженное ужасом лицо, которое еще продолжало жить
и что-то бессвязно лопотать, уже после того,  как  глаза  были  выбиты,  а
челюсть  отвисла,  размозженная  на  восемь   кусков,   мягкая,   подобная
позвоночнику змеи?
     - Отвяжись от меня! - закричал он.
     Она спросила только:
     - Как?
     Он  захохотал.  Может  быть,   если   бы   он   мог   смеяться,   это
сосуществование с монстром не казалось бы таким  ужасным.  Все  это  было,
вероятно, какой-то вселенской шуткой, в которой он только что уловил суть;
он проведет остаток своей жизни, смеясь.
     - Извращенец, - сказала она. - Да, я убила мужа, а ты развращал  свою
жену, заставляя ее делать то, что, как ей казалось,  было  смертью  наяву,
превращая ее любовь в болезнь и позор. Мне кажется, мы стоим друг друга. Я
смогу прожить с тобой, извращенец.
     Все прошло, это не было шуткой.
     - И я смогу прожить с тобой, убийца, - промолвил он наконец. - Потому
что я знаю, что ты не только убийца. Что были еще и Кадис, и Винсеннес.
     - А ты, ведь каждый  день  ты  одаривал  жену  сотней  ласк,  которые
возмещали все злое, что было. Ты не так плох, Тропайл. Ты - человек.
     - Ты тоже. Но что же такое мы?
     -  Мы  должны  попробовать  узнать.  Все  это  так  ново.  Нам  нужно
попытаться объединиться в определении того, что мы такое, иначе "ты" и "я"
будут всегда мешать "мы".
     Тропайл сказал:
     - Если бы я рассказывал историю, это  был  бы  рассказ  об  известном
капитане  сэре  Родерике  Фландри,  Служба  Разведки,   Имперский   Земной
Космофлот  -  брюнет,  язвительный,  умный  и   меланхоличный;   абсолютно
невозможный, мой идиотский кумир.
     - А моя история была бы о  Изеульт,  которая  погрузилась  в  любовь,
забыв обо всем, как изрезанное, скалистое побережье Корнуэлл, бедная дура.
Прощайте, земные наслаждения. Все радости жизни забыты ради преувеличенных
радостей любви. Но именно об этом будет мой рассказ; я такая, как я есть.
     Они вместе посмеялись и вместе продолжали:
     - Если бы мы рассказывали историю, она была  бы  об  огненном  круге,
который разгорается.
     И они в страхе вздрогнули от того, что они сказали.
     Довольно   долго   они   молчали.   Их   руки   непрерывно    щелкали
переключателями.
     - Не нужно этого больше, - наконец произнесла Алла Нарова. - Или?.. -
Она не знала.
     - Никогда в жизни я не был так напуган, -  сказал  Тропайл.  -  И  ты
тоже. И никогда нас так не мучил намек. Мой герой - Люцифер; твоя  героиня
- Иштар Младшая. Наш герой - огненный круг, который разгорается.
     Какое-то время они молчали, пока Тропайл обдумывал эту новую сущность
с ее собственными словами и воспоминаниями. В конце концов, был ли он  все
еще Гленом Тропайлом?
     Казалось, это не имело значения.
     Они успели много раз щелкнуть переключателем, прежде чем Алла  Нарова
задумчиво произнесла:
     - Конечно, сделать мы ничего не можем.
     Волк заговорил в душе Компонента по имени Глен Тропайл.
     - Замолчи, - закричал Тропайл, пораженный собственной яростью.
     Она ответила дипломатично:
     - Да, но ведь действительно...
     - Действительно, - сказал он с яростью, язвительно.  -  Всегда  можно
что-то сделать, мы просто не знаем как.
     Опять долгое молчание, и затем Алла Нарова сказала:
     - Интересно, можем ли мы разбудить остальных.



                                    11

     Хендл был на грани нервного срыва. Это было нечто новое для него.
     Жаркое лето было в разгаре. И тайная колония в Принстоне должна  была
переполняться жизнью и  энергией.  Урожай  созревал  на  всех  близлежащих
полях. Пустеющие хранилища вновь  наполнялись.  Самолет,  с  таким  трудом
перестроенный и оснащенный для штурма  Эвереста,  стоял,  готовый  принять
людей на борт и взлететь.
     И все же все, абсолютно все, шло не так. Было похоже на  то,  что  не
будет экспедиции на Эверест. Уже четыре раза Хендл  собирал  силы,  и  все
было готово. Четыре раза руководитель экспедиции... исчезал.
     Волки не исчезали!
     И тем не менее больше чем два десятка их пропало.
     Сначала Тропайл, потом Иннисон, затем еще два десятка по одному и  по
двое; никто не был гарантирован от этого. Возьмем, например, Иннисона. Это
был Волк до мозга костей. Он был работником,  не  мыслителем,  он  обладал
навыками  ремесленника,  лудильщика,  механика.  Как  мог  такой   человек
поддаться хилому соблазну Медитации?  И  все  же  поддался,  Переместился,
исчез!
     Ситуация достигла той точки, когда сам Хендл  ходил  с  покрасневшими
глазами и раздраженный. Он установил для себя хитроумные сигналы опасности
- привлек на помощь других обитателей колонии, чтобы  отвратить  опасность
Перемещения от себя. Когда ночью он шел спать, рядом с его кроватью  сидел
лейтенант, постоянно начеку, чтобы  Хендл  не  погрузился  в  Медитацию  в
момент дремоты перед сном  и  не  Переместился.  Не  было  в  течение  дня
времени, когда бы Хендл позволил себе остаться одному,  и  его  компаньоны
или  охранники  получили  приказ  будить  его  при  первом  же  намеке  на
отстраненный взгляд или  задумчивое  выражение  лица.  Со  временем  режим
постоянной бдительности, который Хендл  сам  установил,  привел  к  потере
отдыха и сна. И последствия были таковы: все  чаще  и  чаще  телохранители
будили его, все меньше и меньше он отдыхал.
     Действительно, он был очень близок  к  срыву.  Жарким  влажным  утром
спустя несколь