ходкой, подобающей Гражданам,  они  двинулись  к  закусочной:  руки
безвольно  опущены,  ноги  едва  отрываются  от  земли,  туловище   слегка
наклонено вперед;  походка  была  выработана  поколениями  людей,  которые
получали полторы тысячи калорий в день  и  ни  одну  из  них  нельзя  было
потратить впустую.
     Калорий требовалось, конечно, больше. Много их тратилось  на  ходьбу,
на добывание пищи, на скромные радости Граждан. И много, очень много в эти
дни на то, чтобы сохранить тепло. Однако брать их было неоткуда. Диета, на
которой был весь мир,  могла  лишь  поддерживать  существование.  Не  было
возможности развивать  сельское  хозяйство,  когда  половина  Земли  часть
времени затоплялась разливающимся  морем,  а  другую  часть  времени  была
покрыта толстым слоем снега. Граждане знали об этом и, зная, не боролись -
неприлично было бороться, особенно  когда  невозможно  победить.  Боролись
лишь чудовища, известные под именем Волки, боролись, хвастаясь  калориями,
забыв о приличии.
     Волки! Ну почему должны существовать Волки?!  Почему  несколько  этих
тайных, презренных монстров должны угрожать самой  основе  цивилизованного
поведения?
     Ну, конечно, Роджет Джермин и сам когда-то был Волком; Волчонком,  по
крайней мере. Каждый так начинал. Дети есть дети.  Начинаешь  выть,  когда
голоден, и хватаешь -  все,  что  попадает.  Никто  и  не  ждет  от  детей
понимания правил поведения. Они не готовы к тому, чтобы понять, как  важны
эти правила для выживания.
     Форма подчиняется содержанию. Обычаи мира,  в  котором  жил  Джермин,
были порождены настоятельной необходимостью. Это крошечное Солнце, некогда
бывшее Луной, давало такое количество тепла,  которого  хватало  лишь  для
того, чтобы выжить. Не было достаточно пищи,  чтобы  двигаться;  всего  не
хватало. Поэтому  каждого,  начиная  с  двухлетнего  возраста,  педантично
учили,  как  умеренно  есть,  медленно   двигаться,   размышлять,   а   не
действовать. Даже то, о чем размышляет человек,  было  строго  определено.
Неразумно было мечтать о пище,  новой  одежде  или  радостях  супружеского
ложа. Подобные мысли вели к желаниям,  а  желания  трудно  контролировать.
Лучше всего было размышлять о заходах Солнца, о грозовых облаках, звездах,
тоненькой изящной дорожке, которую оставляет  капелька  дождя  на  оконном
стекле; но никого не побуждали к тому, чтобы желать  эту  дождевую  каплю.
Лучше всего было думать о Взаимосвязи. Когда вы думаете  о  том,  что  все
связано в мире, что все является частью чего-то большего и составляет  это
большее, тогда ваш мозг очищается. Когда вы  погружались  мыслями  в  суть
взаимосвязей, желания исчезали. Мысли уходили. Вы просто существовали.
     Хорошо воспитанный Гражданин мог провести тысячи часов  своей  жизни,
предаваясь такой Медитации, часов, которые иначе были бы потрачены на еду,
дела, поступки, желания - на все эти непозволительные вещи.
     На все то, чем занимались Волки.  Можно  пойти  и  дальше.  Случалось
иногда,  что  какой-нибудь   Гражданин   достигал   предела.   Бездействие
постепенно вело к отсутствию желаний, а затем и к неспособности мыслить. И
тогда он достигал конечного блаженства.
     Переставал существовать.
     Когда существование заканчивалось, человек просто  исчезал,  а  рядом
раздавался удар грома.
     А оставшиеся сохраняли память - холодно и с достоинством.
     Вот так должны были вести себя Граждане. Именно так они себя и вели.
     Все, за исключением Волков.
     Непристойно было думать о Волках слишком много. Это порождало гнев, а
на него тратилось  слишком  много  калорий.  Гражданин  Джермин  обратился
мысленно к более приятным вещам.
     Первое предвкушение овсянки! В миске она будет теплой, будто  обожжет
горло и успокоит желудок!
     В нынешней погоде было много приятного. Холод  пощипывал  тело  через
подпоротые швы, а по склонам холмов гулял ветер. Если уж на то пошло, было
нечто приятное, некая прелесть и в самом холоде. Так и нужно  было,  чтобы
было холодно сейчас, перед тем  как  зажгут  новое  Солнце,  когда  старое
Солнце было дымчато-красным, а новое еще не разгорелось.
     - И все же, по мне, так он похож на Волка, - пробормотала его жена.
     - Кейденс, -  упрекнул  Джермин  свою  Гражданку,  но  смягчил  упрек
Снисходительной Улыбкой.
     Человек с ужасными манерами стоял  у  самой  стойки,  к  которой  они
направлялись. Во мраке утра он, казалось, состоял  из  углов  и  натянутых
линий,  голова  неуклюже  повернута  -  он  вглядывался  в  дальний  конец
закусочной, где  продавец  ритмично  отмерял  зерна  в  горшок;  его  руки
небрежно лежали на прилавке, а не висели по бокам.
     Гражданин Джермин почувствовал, как его жена слегка содрогнулась.  Но
он не упрекнул ее снова.  И  кто  б  посмел  упрекнуть  ее?  Зрелище  было
омерзительным.
     Она сказала едва слышно:
     - Гражданин, может быть, нам сегодня пообедать хлебом?
     Он помедлил и вновь взглянул на отвратительного человека у стойки.  И
сказал снисходительно, зная, что оказывает снисхождение:
     - В Утро Зажжения Нового Солнца Гражданину можно пообедать хлебом.
     Учитывая сложившуюся ситуацию, это было лишь небольшим  одолжением  и
поэтому очень пристойным.
     Хлеб был хорош, очень хорош. Они поделили между собой полкилограмма и
ели его в молчании, как это и было положено. Джермин закончил есть  первую
порцию и в паузу, которую полагалось сделать,  прежде  чем  приступить  ко
второй порции, решил дать глазам отдых и посмотреть на небо.
     Он кивнул жене и отошел в сторону. Старое Солнце  посылало  на  Землю
остатки своего тепла. Оно было  больше,  чем  окружающие  его  звезды,  но
многие из них были такими же яркими. В земном небе была одна звезда  более
яркая, чем затухающий свет прежней Луны, но сейчас она находилась в другой
половине неба. Когда она была видна, люди с тоской смотрели  на  нее.  Это
была звезда, вокруг которой прежде вращалась Земля.
     Джермин слегка поежился  от  сумеречного  утреннего  воздуха.  Летом,
когда ярко сияет Новое Солнце, Вилинг, Западная Виргиния, был превосходным
местом. Урожаи были обильными, шапки льда  на  полюсах  таяли,  и  вода  в
океанах вновь прибывала, затопляя прибрежные равнины.  Хуже  было  в  этих
горах, когда Старое Солнце умирало. Тогда наступал холод.
     Цикл за циклом, по мере того, как старело каждое Солнце, Гражданин  и
Гражданка Джермин по традиции  обсуждали  вопрос  о  том,  следует  ли  им
оставаться в Вилинге или присоединиться к более смелым переселенцам  в  их
путешествии к морю, к побережью, где было немножко  теплее.  Но  они  были
образцовыми Гражданами, и решение всегда  откладывалось  и  таким  образом
тратилось меньше калорий. Ну и конечно,  Новое  Солнце  всегда  загоралось
тогда, когда оно было нужнее всего, по крайней мере, так было раньше.
     От этой мысли его отвлек высокий мужской голос:
     - Доброе утро, Гражданин Джермин.
     Джермин был застигнут врасплох, он оторвал  взгляд  от  неба,  слегка
повернулся и посмотрел в лицо человеку, который заговорил  с  ним,  поднял
руку в приветственном жесте. Все было проделано  очень  быстро  и  плавно,
может быть  слишком  быстро,  потому  что  пальцы  его  сложились  в  знак
приветствия, предназначенный для женщины, а  это  был  мужчина.  Гражданин
Бойн. Джермин хорошо знал его.  В  прошлом  году  на  Ниагаре  они  вместе
Созерцали Лед.
     Джермин  пришел  в  себя,  но   некоторое   замешательство   все   же
сохранялось.
     Он довольно быстро нашелся:
     - На небе звезды, но остаются ли они там, если Солнца нет?
     Это была неуклюжая попытка скрыть смущение, грустно подумал  он,  но,
несомненно, Бойн воспользуется ею и продолжит мысль; Бойн всегда был очень
милым, очень приятным.
     Но Бойн не сделал этого.
     - Доброе утро, - повторил он тихо. Он  взглянул  на  звезды,  как  бы
стараясь угадать, о чем говорит Джермин. Он укоризненно сказал:
     - Нет никакого Солнца, Джермин. Что вы об этом думаете? -  голос  его
был хриплым и резким.
     Джермин судорожно глотнул.
     - Гражданин, может быть вы...
     - Солнца нет, вы слышите?! - Мужчина всхлипывал. - Холодно,  Джермин.
Пирамиды не собираются давать нам новое Солнце, вы  знаете  об  этом?  Они
собираются уморить нас голодом, заморозить нас. Они покончили с  нами.  Мы
обречены, все. - Он почти кричал. Люди,  прогуливавшиеся  по  Пайн  Стрит,
старались не смотреть на него, но не всем это удавалось.
     Бойн беспомощно ухватился за Джермина. Джермин с отвращением отпрянул
- к нему прикоснулись!
     Это, казалось, отрезвило Бойна. Взгляд стал разумным. Он сказал:
     - Я, - он запнулся, пристально посмотрел вокруг, - думаю, я  поем  на
завтрак хлеба, - сказал он некстати и нырнул в закусочную.
     Резкий голос, крик, прикосновения - абсолютно не умеет вести себя!
     После  ухода  Бойна  Гражданин  Джермин  стоял,   потрясенный.   Рука
полуприподнята для прощального похлопывания по запястью, челюсть  отвисла,
глаза широко раскрыты. Так, будто Джермин тоже не умеет вести себя.
     И все это в День Возгорания Нового Солнца!
     "Что бы это могло значить? - раздраженно думал Джермин. - Был ли Бойн
на краю?.. Могло ли быть, что он почти?.."
     Он отбросил эту мысль. Лишь одно могло бы объяснить поведение  Бойна.
Но было непозволительно, чтобы один Гражданин думал так о другом.
     Все равно, отважился подумать  Джермин,  все  равно.  Гражданин  Бойн
выглядел так, как будто, ну как будто он был готов в ярости наброситься на
всякого встречного.
     Глен Тропайл  в  закусочной  барабанил  по  прилавку.  Неповоротливый
продавец овсянки принес, наконец, чашку с солью и кувшин  снятого  молока.
Из аккуратно разложенных в чашке фунтиков с солью Тропайл взял себе сверху
один; он взглянул на продавца; его пальцы застыли на мгновение,  затем  он
быстро разорвал фунтик, высыпал соль  в  овсянку  и  налил  молока,  ровно
столько, сколько разрешалось.
     Он ел быстро и умело, наблюдая за происходящим на улице.
     Они, как всегда, бродили как лунатики. Сегодня их, может  быть,  было
больше чем обычно, потому что Они надеялись, что  этот  день  станет  днем
нового расцвета Солнца.
     Тропайл всегда в мыслях называл  блуждающих,  бродящих  как  лунатики
Граждан "Они". Где-то были и "Мы", несомненно, но Тропайл еще не определил
где, не обнаружил этого даже в браке. Он  не  торопился.  Когда  ему  было
четырнадцать, Глен Тропайл узнал о себе нечто такое, чего бы он  не  хотел
знать; он не любит, когда над ним берут верх; он должен иметь преимущество
во всех своих начинаниях, иначе невыносимое нетерпение поселялось в мозгу,
вызывая у него состояние дискомфорта. Он узнавал о себе  все  новые  вещи,
вызывавшие в нем страх, и постепенно он понял, что от того  "Мы",  которое
приняло бы его, лучше было держаться подальше.
     Он понял, что он - Волк.
     Несколько лет  Тропайл  боролся  с  этим,  потому  что  слово  "Волк"
считалось неприличным, и детей, с которыми  он  играл,  строго  наказывали
только за то,  что  они  его  произносили.  Было  неприлично,  чтобы  один
Гражданин наживался за счет другого, а  Волки  поступали  так.  Гражданину
было положено безропотно принимать то, что он имеет,  и  не  стремиться  к
большему; находить красоту в мелочах, приспосабливаться  -  с  минимальным
напряжением и неловкостью - к жизни, какой бы она ни была. Волки  были  не
такими. Волки  никогда  не  погружались  в  Медитацию,  Волки  никогда  не
чувствовали благодарности,  Волки  никогда  не  подвергались  Перемещению,
высшей благодати, даруемой только тем,  кто  добился  успеха  в  идеальных
размышлениях о Взаимосвязи. Это отказ от мира и от плоти путем  избавления
от обоих - этого Волк никогда не мог достичь.
     Соответственно, Глен Тропайл изо всех сил стремился  делать  все  то,
чего не умели Волки.
     Он почти добился успеха. Его специальность - Наблюдения  за  Водой  -
была самой  уважаемой.  Он  добился  многих  почти  успешных  Медитаций  о
Взаимосвязи.
     И все же он по-прежнему был Волком. Потому  что  он  все  еще  ощущал
жгучий зуд, желание триумфа и превосходства.  По  этой  причине  ему  было
почти невозможно  найти  друзей  среди  Граждан,  и  постепенно  он  почти
отказался от этой мысли.
     Тропайл приехал в Вилинг около года  назад  и  был  одним  из  первых
поселенцев. И однако не было на улице ни одного Гражданина, который был бы
готов обменяться с ним приветственными жестами.
     Он знал их, почти всех. Знал их имена и имена их  жен.  Он  знал,  из
каких северных штатов они перебрались сюда, когда Солнце стало тусклее,  а
площадь, занимаемая льдом, увеличилась; он знал с  точностью  до  четверти
грамма, сколько сахара, соли и кофе каждый из них отложил  -  для  гостей,
конечно, не для себя. Хорошо воспитанный Гражданин делает запасы только на
радость другим, а не себе. Он знал все это, потому что знание  давало  ему
преимущество перед ними. Но не было никакой пользы в том, чтобы кто-нибудь
знал его.
     Немногие знали его. Этот банкир Джермин. Тропайл подходил к нему лишь
несколько месяцев назад относительно будущего займа. Но это была случайная
нервозная  встреча.  Идея   была   блистательно   проста   для   Тропайла:
организовать экспедицию в богатые угольные шахты, находившиеся неподалеку;
найти уголь, привезти его в Вилинг; отапливать дома. Но для  Джермина  она
была еретической. И Тропайл был счастлив, что ему лишь отказали в займе, а
не обозвали во всеуслышание Волком. Продавец овсянки  озабоченно  суетился
вокруг солонки с аккуратно сложенными фунтиками соли.
     Тропайл старался избегать его взгляда. Ему не  было  дела  до  кривой
неодобрительной усмешки, которой бы продавец одарил его,  представься  ему
такой  случай.  Тропайл  хорошо  знал,  что  беспокоит   продавца.   Пусть
беспокоит. Тропайл имел привычку брать лишние  пакетики  с  солью;  вот  и
сейчас они были у него  в  карманах.  Пусть  продавец  гадает,  почему  не
хватает пакетиков.
     Тропайл облизал ложку и вышел на улицу. Дул очень холодный ветер,  но
Тропайл был в двойной парке.
     Какой-то  Гражданин  прошел  мимо.  Он  был  один.  Странно,  подумал
Тропайл. Гражданин шел быстро. На  его  лице  застыло  выражение  крайнего
отчаяния. Еще более странно. Странно  настолько,  что  стоит  того,  чтобы
приглядеться  повнимательнее,  потому   что   такая   поспешность,   такая
рассеянность  наводили  Тропайла  на  кое-какие  мысли.   Торопливость   и
рассеянность были нетипичны для  покорных  овечек,  которые  относились  к
классу "Они". Все это проявлялось лишь в одном особом случае.
     Глен Тропайл перешел улицу и последовал  за  рассеянным  Гражданином,
которого, как он знал, звали Бойн. Около булочной этот человек натолкнулся
на Гражданина Джермина. Тропайл стоял позади, так чтобы его не было видно;
он наблюдал и слушал. Бойн был на грани нервного срыва, и то, что видел  и
слышал Тропайл, только подтверждало его диагноз.
     Казалось, вот-вот  случится  нечто  неизбежное.  Еще  мгновение  -  и
Гражданин Бойн потеряет контроль над собой. У этого неизбежного было  свое
название. Его заимствовали из языка народа, который когда-то жил  на  ныне
необитаемом острове в Тихом океане, где  простые  фермеры,  доведенные  до
отчаяния, становились разбойниками и убивали ножами для рубки тростника.
     Это называлось "амок" - сходить с ума, становиться  убийцей-маньяком.
Тропайл посмотрел на человека с интересом  и  презрением.  Амок!  В  конце
концов, и покорных овечек можно довести до предела. Он видел это и раньше.
Признаки были налицо.
     Наверняка для Глена Тропайла в этом была некая выгода,  выгоду  можно
найти во всем, если ее искать. Он наблюдал и  ждал.  Глен  Тропайл  выбрал
себе место так, чтобы видеть Гражданина Бойна в булочной, где тот уныло  и
неумело резал свои четверть килограмма хлеба от Утренней Буханки.
     Он ждал, когда Бойн выбежит из булочной. И Бойн выбежал.
     Вопль громкий, пронзительный. Это визжал Гражданин Джермин.
     - Маньяк-убийца!
     Опять вопль, яростный крик Бойна, и нож булочника, мерцающий в слабом
свете в руках Бойна. И Граждане, разбегающиеся кто куда, все Граждане,  за
исключением одного.
     Один Гражданин  лежал  зарезанным  -  своим  собственным  ножом,  как
оказалось. Это был булочник. Бойн все рубил и рубил. А потом Бойн выбежал,
как ревущее пламя,  нож  со  свистом  рассекал  воздух  над  его  головой.
Граждане в панике спасались бегством. Он  старался  попасть  ножом  по  их
убегающим фигурам, и кричал, и бил снова и снова. Амок!
     Это был один особый случай, когда они забывали о сдержанности -  один
из двух, уточнил про себя Тропайл, когда брел к булочной.  Он  нахмурился,
потому что был еще один случай,  когда  они  забывали  о  приличиях,  тот,
который непосредственно касался его.
     Он наблюдал, как обезумевший Бойн преследовал группу Граждан, которая
в дальнем конце улицы свернула за угол.
     Тропайл вздохнул и вошел в булочную посмотреть, чем бы там можно было
поживиться. Бойн успокоится, бушующая ярость уляжется так же быстро, как и
поднялась, и он снова станет овечкой, и другие  овцы  подойдут  и  схватят
его. Так всегда бывало, когда Гражданин терял рассудок. Это было  реакцией
на давление, оказываемое на Граждан, и в любой момент могло случиться так,
что лишь на  грамм  оно  превышало  норму,  и  кто-то  не  выдерживал.  За
последние два месяца здесь в Вилинге это произошло  дважды.  Глен  Тропайл
был свидетелем, как  точно  такое  же  происходило  в  Питсбурге,  Алтуне,
Бронксвилле.
     Всякому давлению есть предел.
     Тропайл вошел в булочную и без всяких эмоций взглянул на  зарезанного
булочника. Тропайл уже видел трупы.
     Он оценивающе оглядел закусочную. Для начала нагнулся и  подобрал  ту
четверть килограмма хлеба, которую уронил Бойн,  стряхнул  с  нее  пыль  и
положил в карман. Пища всегда пригодится. Будь у Бойна побольше еды, может
быть, он бы и не свихнулся. Неужели только голод доводит их до безумия?  А
может быть, также и то, что находится на Эвересте, да  и  парящее  Око,  и
боязнь  Перемещения?  Или  просто  напряжение  от  того,  что  нужно  было
поддерживать свою так  тщательно  запрограммированную  жизнь?  А  впрочем,
какая разница? "Они" не выдерживали и сходили с ума, а с  ним,  Тропайлом,
этого не случится никогда. И только это было важно.  Он  перегнулся  через
стойку, стараясь взять остатки Утренней Буханки.
     И увидел, что на него  с  ужасом  смотрят  огромные  глаза  Гражданки
Джермин. Она закричала:
     - Волк! Граждане, на помощь! Здесь Волк!
     Тропайл замешкался. Он даже не заметил этой проклятой  бабы,  но  она
была здесь, она поднималась из-за прилавка, вопя не своим голосом:  "Волк!
Волк!"
     Он резко сказал:
     - Гражданка, умоляю вас.
     Но это было бесполезно. Улики были против него, а ее крики  привлекут
остальных. Тропайла охватила паника. Он направился к ней, чтобы успокоить,
но это тоже  оказалось  бесполезным.  Он  заметался.  Она  все  кричала  и
кричала, и люди слышали ее. Тропайл пулей вылетел на улицу, они уже  лезли
из всех дверей, выползали из всех крысиных нор, в которых  попрятались  от
Бойна.
     - Пожалуйста, - крикнул он испуганно и зло, - подождите минуту!
     Но они не ждали. Они услышали голос женщины, а может быть  кто-то  из
них увидел у него хлеб. Они окружили его - нет, они  навалились  на  него,
хватая его, разрывая мягкий, теплый мех его  одежды.  Они  полезли  в  его
карманы и, как еще одно доказательство  его  преступлений,  высыпалась  из
пакетиков украденная соль.  Они  оторвали  ему  рукава,  и  даже  прочные,
неподпоротые швы распоролись. Он был пойман.
     - Волк! - кричали они. - Волк!
     Этот крик перекрывал  шум,  который  доносился  оттуда,  где  наконец
настигли Бойна. Он перекрывал все.
     Это был второй случай, когда они забывали о  достоинст