шло с момента, когда вышел за  дверь
квартиры, чувствуя с каждой минутой, что его странная тревога - не  блажь,
она следствие чего-то действительно таящегося в ночи, но чего - он не  мог
понять. Единственным событием с тех пор,  как  сел  на  эту  скамью,  было
появление  машины,  безучастно  промелькнувшей  в   сторону   города,   но
легковушка - Кукин несколько раз мысленно проверил  -  не  имела  никакого
отношения к возникшей тревоге.
   Он пожал плечами (в  этом  пожатии  было  столько  же  досады,  сколько
беспомощности)  и  заметно  суетливо  прикурил   сигарету.   "Ладно...   -
успокаивающе  сказал  себе,  застывая  помимо   воли   в   напряженном   и
боязливо-чутком раздумье, - хорошо, попробуем с другого конца...  Ладно  -
пусть предчувствие опасности, но какой? _Какой именно_?.."
   Он пережидающе вздохнул, чувствуя уже раздражение и от непонятно отчего
возникшего беспокойства, и от своего бессилия найти его причину,  повел  в
темноту рассеянным взглядом и вздрогнул, похолодев:  взгляд  споткнулся  о
тусклый фонарь у павильончика автобусной остановки. Еще не успев ни о  чем
подумать, Кукин, взвинченный настороженностью,  одиночеством,  темнотой  и
тишиной, понял, пораженный, что _именно  это  и  есть  причина_  подспудно
возникшей и растущей в нем тревоги.
   Несколько долгих секунд, чувствуя, как разрастается необъяснимый страх,
Кукин глядел на тусклый фонарь, потом перевел застывший взгляд  на  клумбу
перед собой.
   "Ну да... - потрясенно подумал он. - Как  же  я  не  увидел  _этого_  с
самого начала?.."
   Нет, конечно же, с самого первого взгляда  он  увидел  все,  что  можно
увидеть, просто заранее был уверен, что не может увидеть ничего _этого_, и
подогнал увиденное под самое "естественное" объяснение, которое тут  же  и
пришло  в  голову,  но  в   подсознании,   обостренном   всей   окружающей
обстановкой, увиденное отложилось полностью, и все время,  пока  сидел  на
скамейке, ждал услышанную издалека машину,  шла  незаметная  его  сознанию
работа, следствием которой и явилась непонятная тревога.
   "Нет, это не фара мотоцикла... - ошеломленно подумал Кукин, уставившись
растерянным взглядом на яркие пятна цветов. - Во-первых - сама форма,  она
ведь прямоугольная,  у  мотоциклов  я  таких  не  видел...  А  цвет...  Он
желто-зеленоватый, завораживающий, когда в него всматриваешься, призрачный
и нереальный, словно... словно отражение  неведомой  луны...  Я  не  видел
такого никогда... И вот что еще: фара светила бы гораздо  ярче,  причем  и
стекло ее, и - главное - отражатель не были бы освещены так равномерно..."
   Он  снова  коротко  взглянул  в  сторону  павильончика  и  окончательно
утвердился: нет, это было что угодно - только не фара, и оно действительно
существует, ему не мерещится.
   "Ну ладно, ну хорошо,  -  упрямо  думал  он,  противясь  все  растущему
страху, - ну пусть какая-то  светящаяся  штуковина,  но  почему  я  боюсь?
Почему?.."
   "Почему же я боюсь _так_?.." - безжалостно уточнил он через минуту.
   Он чувствовал, что этот, уже ощущаемый страх - лишь жалкий  предвестник
того, который неизбежно явится,  если  он  будет  теперь  всматриваться  в
странный свет и тьму вокруг этого света.
   "Но _чего_ я боюсь?!" Это было для Кукина непостижимо. "Взять  и  пойти
посмотреть, что там - да и  дело  с  концом?"  -  в  беспомощном  отчаянии
подумал он.
   Кукин  начал  поворачивать  голову,  чтобы   еще   раз   взглянуть   на
желто-зеленый свет, прежде чем встать, когда вдруг осознал, что уже  давно
слышит с той стороны негромкие звуки. Он слышал их и минуту, и две, и пять
назад, может, и раньше, но не обращал внимания, потому что  _таких  звуков
просто не могло быть в природе_: ни одно живое существо не могло  издавать
их, ни один механизм.
   "Что это? Шумит в  ушах  от  напряжения?.."  -  оцепенело  подумал  он,
хватаясь за последнюю соломинку. Он заткнул на несколько  секунд  пальцами
уши, и тихие, но чудовищные своей невероятностью звуки тот час же пропали,
стал слышен лишь густой гул крови.
   - Так... - шепотом выдавил Кукин, вглядываясь в свет  и  вслушиваясь  в
доносящиеся звуки уже как в  реальность,  чувствуя,  что  сзади  на  плечи
наваливается, придавливает  к  скамье  страх,  подобного  которому  он  не
испытывал ни разу в жизни. Позже, уже сидя  в  кабине  ЗИЛа,  мчащегося  в
город по пустынному шоссе, и  на  вокзале,  ожидая  Ивана  Семеновича,  он
пытался определить, на что - хоть отдаленно - были похожи те звуки.
   Они, едва слышные, напоминали неимоверно быстрый  шелест  тысяч  листов
сухой бумаги, изменяющийся в едва уловимом ритме, для каждого листа своем,
шелест, на который во множестве стремительно навивались, пульсируя, другие
ноты, и тысячи тысяч ритмов сплетались в какой-то общий, который не  могло
охватить сознание.
   Это было странным  подобием  музыки,  словно  бы  втягивающей  в  себя,
завораживающей до  оцепенения  и  заставляющей  холодеть  от  стремительно
нарастающего  ощущения  того  чудовищно  _чужого_  и  непостижимого,   что
открывалось за тихим и безумным мельтешением звуков.
   Кукин с усилием отвернулся. Как  только  он  перестал  всматриваться  и
вслушиваться, страх, еще не успевший по-настоящему навалиться, вновь  стал
отступать куда-то в глубину.
   С  того  момента,  когда  понял:  _он  не  знает_,   что   светится   у
павильончика,  Кукин  находился  в   состоянии   ошеломленности,   которое
усиливалось.
   "Ведь там есть что-то еще... _какое-то  движение_...  Что-то...  -  или
кто-то? - есть..." - понимал он.
   Да, вглядываясь до боли в висках в желто-зеленый  свет,  вслушиваясь  в
чудовищно странные звуки, он различал теперь во  тьме  какой-то  силуэт...
нет - силуэты и какое-то движение...
   Несколько минут Кукин сидел  без  мыслей,  считая,  что  запретил  себе
думать, чтобы собраться с  силами,  а  на  самом  деле  -  ошеломленный  и
раздавленный. Да, что-то там определенно было: едва различимое, в  которое
наяву всматриваешься, словно во сне: всматриваешься, но оно не  становится
яснее.
   "Но  что  же  я  видел?.."  -  с  усилием   припоминал   Кукин,   когда
придавленность отпустила. Казалось, проще было повернуть  голову  и  снова
вглядеться, но эта мысль даже не приходила Кукину,  он  чувствовал:  рано.
Это будет для него слишком преждевременно, ему надо собраться, хоть как-то
освоиться с уже увиденным и  услышанным,  подготовить  себя  к  реальности
этого - вон там, лишь метрах в сорока.
   "Да в порядке  ли  я?  -  спросил  он  себя.  -  Не  бред  ли  это?  Не
галлюцинации ли?.. Нет, чего-чего, а этого со мной никогда не бывало..."
   Он преувеличенно внимательно стал  осматривать  все  вблизи  себя:  вот
клумба, огороженная наискось вкопанными кирпичами,  на  клумбе  неизменные
георгины, сальвии, астры... вот ползет жук - нормальный коричневый  жук  с
усиками, ног - шесть, не восемь и не десять... Кукин ущипнул себя за щеку,
скривился.
   "Но что же именно я видел?.." - снова подумал, убедившись, что  ему  не
чудится и способен рассуждать здраво. Перед  светильником,  ничего,  кроме
самого себя, не освещавшим, что-то было, но Кукин  понял,  что  видит  там
что-то, в тот самый момент, когда отдернул взгляд в сторону,  ошеломленный
заполнявшим его страхом.
   То, что он успел различить, не называлось известными  ему  словами,  и,
безуспешно промучавшись, Кукин задал вопрос, который уже давно,  но  робко
маячил в его сознании: "_Что же такое все это_?.."
   Как и вопрос, в его сознании (вначале слабым проблеском догадки) маячил
и единственный ответ, но этот ответ был настолько невероятен, что Кукин  и
на этот раз не решился сказать его себе.
   Страх отступил, но Кукин _знал_, что он вновь  захлестнет,  стоит  лишь
повернуть голову к желто-зеленому свету. Он также знал - был  _уверен_,  -
что с ним ничего не случится, если будет просто сидеть на скамье, хотя  не
мог понять, откуда у него это _предзнание_?
   "Сколько я смогу смотреть туда?.." -  спросил  он,  чувствуя,  что  уже
владеет собой, что стремление понять, что же там такое и что происходит  с
ним самим, отодвигает воспоминания о  только  что  пережитом  страхе.  Он,
ошеломивший своей силой, придавивший предчувствием своей  беспредельности,
вызвал у Кукина протест, был  унизителен:  Кукин  чувствовал,  но  не  мог
_поверить_, что не в состоянии его подавить.
   Он подобрался, сжав кулаки так, что побелели костяшки, повернул лицо  к
желто-зеленому свету, вглядываясь и считая про  себя.  Он  смог  досчитать
лишь до двадцати, уже на счете "пять" сбившись на  скороговорку,  а  цифры
начиная с  одиннадцати  произнес  слитным  шепотом  на  судорожном  вдохе,
чувствуя, что ноги приподнимают его со  скамьи  и  каждое  мгновение  вдох
может смениться криком безумного ужаса.
   Еще четверть минуты назад Кукин считал, что глубоко ошеломлен и пережил
невероятный страх, что есть предел всему: дню и ночи, силе ветра и размаху
крыльев, сроку жизни  и  невезению.  Теперь,  с  трудом  приходя  в  себя,
медленно обретая способность мыслить, он с глубочайшим удивлением понимал,
что у страха, которого по-прежнему только коснулся,  и  у  ошеломленности,
повенчанной с ним, нет предела...
   Кукина охватили паника, желание бежать, спрятаться, укрыться с головой,
ничего не видеть, не слышать... ни о чем не думать.  Он  каким-то  образом
по-прежнему знал, что на этой скамейке  ему  ничего  не  угрожает,  но,  с
трудом подавив желание вскочить и бежать сломя голову, медленно  поднялся.
Стараясь  шагать  неторопливо,  стремясь  даже  краем  глаза  не   поймать
желто-зеленоватое свечение, забыв сумку с вещами, пошел  к  черному,  едва
различимому силуэту своего дома. Походка его была деревянной. Несмотря  на
усилия воли, он все ускорял шаги, словно кто-то  нагонял  его  сзади,  уже
чуть ли не дыша в затылок, неведомая опасность таилась по сторонам  дороги
и впереди. По лестнице он поднимался, едва дыша открытым  ртом,  чувствуя,
как останавливается сердце,  и,  когда  отпер,  наконец,  дверь  квартиры,
включил свет - без сил привалился к стене и несколько минут  жадно  хватал
воздух, как человек,  вынырнувший  с  большой  глубины  и  избежавший  там
смертельной опасности...


   Через полчаса Кукин снова шел  к  развилке:  сила  сильнее  испытанного
страха вела его туда. Это  было  не  любопытство  -  это  были  необоримое
желание и _долг_ понять, постичь или - хотя бы - увидев,  запомнить  _это_
для других, которые будут в состоянии понять и постичь.
   Впервые за однообразные годы Кукин ощущал себя без  скорлупы  привычных
воззрений,  опыта,  вселяющего   уверенность   в   стандартных   жизненных
передрягах, без того, скопленного до этой ночи, что считал  своим  главным
богатством.  Он  снова  шел  серединой  шоссе,  но  теперь   вокруг   него
простиралось не спящее село с  однообразными,  скучными  окрестностями,  а
жуткая беспредельность Мира, и звезды над горизонтом и головой уже не были
огоньками, украшающими общую картину ночи, их вид  не  развлекал  глаз,  а
насмешливо и отчужденно морозил кожу наглядностью беспредельности  Мира  и
необъятности его тайн. Серединой шоссе шел путник, очнувшийся  от  долгого
полусна, с нескончаемым удивлением ощущающий свою открытость всему вокруг,
свою бесконечную связь с простирающимся вокруг Миром, и - в то же время  -
свою обособленность от него, которая, не дана траве и деревьям на обочине,
обособленность, определенную особым  предназначением  его  -  Человека,  -
которого Мир создал, чтобы постичь самого себя.
   Кукин шел, в  удивительном  прозрении  понимая,  что  его  испугало  не
столько  само  _неведомое_,  с  которым  столкнулся,   сколько   внезапное
открытие, что _оно существует вокруг_ и _существовало_ все то время,  пока
он необременительно копошился в своем удобном мирке,  не  поднимая  голову
выше забот насущных.
   "Неужели пригрезилось?  Неужели  там  уже  ничего  и  никого  нет,  все
исчезло?.." - тревожно шептал  он,  ускоряя  шаги  и  чувствуя,  что  если
чего-то и боится - то только этого...



   Сергей Подгорный.
   Мексиканский гриб

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Взгляд с нехоженой тропы". Киев, "Вэсэлка", 1990.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   С Петром Ивановичем Крохиным мы жили в одном  подъезде  большого  дома,
построенного года за два до событий, о которых рассказываю.  Его  квартира
была этажом выше,  и  балкон  располагался  как  раз  над  нашим.  Это  не
второстепенная подробность: будь по иному,  я  мог  бы  с  Крохиным  и  не
познакомиться. Тут дело было не только в том, что в свои двадцать шесть он
- уже кандидат наук - работал над докторской диссертацией...
   Знакомство с Петром Ивановичем  произошло  в  августовскую  ночь.  Было
полнолуние, и я разглядывал в подзорную трубу Луну. Крохин всегда  ложился
спать поздно, порой, проснувшись ночью, я слышал над головой его шаги;  он
вышел на балкон покурить, лег грудью на перила, глянул вниз и увидел меня.
   - И хорошо видно? - вдруг вздрогнул я от насмешливого голоса сверху.
   - Нормально... -  растерянно,  хоть  и  небрежно,  ответил  я,  тут  же
почувствовав, что краснею.
   "Чего это?.." - подумал с досадой, а догадавшись, покраснел еще больше,
испытывая некоторое облегчение лишь оттого, что темно и он этого видеть не
может; по его тону мне показалось, что Крохин решил: я в  подзорную  трубу
подглядываю в чужие окна. Я закипел от злости, подыскивая, что бы ответить
бесцеремонному пижону с верхнего балкона, но, к счастью, не успел:  Крохин
меня вновь ошарашил.
   - И какие мысли вам приходят, когда смотрите на Луну? - спросил  он  со
скрываемым интересом.
   - Мысли?.. - растерянно переспросил я.
   - Вот именно.


   Знакомство вскоре перешло в дружбу, нам обоим необходимую. Почему  мне,
тогда еще школьнику, - пояснений не требует, но вот почему ему?..
   Крохину, оказывается, как воздух, нужен был собеседник, знающий о  Мире
ровно столько, чтобы еще не возникла иллюзия, что больше знать и не  надо,
чтобы  не  появились  предвзятые  убеждения,  одержимый   любопытством   и
стремлением постичь окружающие тайны, до  болезненности  чувствительный  к
необычному и новому в море знакомого и привычного.
   Крохин принадлежал к людям, не утрачивающим с возрастом  и  увеличением
суммы знаний свежести взгляда на окружающее.  Он  был  мощным  генератором
необычных точек зрения, идей, гипотез; духовный мир его был пронизан  ими,
они являлись его движущей силой. Но  идеи  или  гипотезы  особенно  быстро
развиваются и зреют (или обнаруживают несостоятельность) именно в процессе
их обсуждения с кем-то, и необязательно, чтобы этот кто-то был специалист,
- гораздо важнее другое.
   Именно поэтому даже молодые коллеги Крохина по  Институту  молекулярной
биологии не могли составить  мне  конкуренцию,  хотя  уже  _отстоявшимися_
идеями Крохин делился с ними.


   Обычно часов после девяти вечера Крохин по телефону звонил  мне,  и  я,
втайне нетерпеливо ожидающий этого звонка, поднимался в его квартиру.
   - Здравствуйте, здравствуйте, Федор  Ильич,  -  с  шутовским  почтением
встречал меня на пороге Крохин. - Проходите, сделайте одолжение...
   Я смущенно отвечал в ответ:
   - Здравствуйте, Петр Иванович... - разувался и проходил в его кабинет.
   Отец Крохина, работавший конструктором  на  машиностроительном  заводе,
был человеком до крайности деликатным, умевшим совершенно не привлекать  к
себе внимание без надобности. Порой я вспоминал о  его  присутствии,  лишь
когда он звал нас выпить по чашке кофе. Но когда это бывало нам  с  Петром
Ивановичем необходимо, он входил в наш спор свободно и органично,  держась
при этом с неброским, но врожденным, даже чуть чопорным достоинством.
   Обращение ко мне  по  имени-отчеству,  почтительность,  за  которой  не
скрывалась особо ироничность, временами насмешливая, - все это, на  первых
порах меня здорово смущавшее, имело две цели: с одной стороны - напоминать
мне, что я человек уже  достаточно  взрослый,  а  с  другой  -  не  давать
расслабляться, постоянно держать в задиристом настроении. Крохину не нужен
был с благоговением внимающий слушатель, его глубоко радовало,  когда  мне
удавалось задать ему по-настоящему каверзный "детский" вопрос.


   Тот вполне обычный наш вечерний разговор (ставший, как стало ясно  лишь
потом, слишком поздно, первым шагом Крохина к  его  трагедии)  случился  в
один из обычных, ничем больше не примечательных вечеров.
   Мы говорили о контактах между цивилизациями, обсуждали такой вариант.
   - Предположим, что цивилизация, которую открыли пришельцы, находится  в
самом начале пути, - сунув руки в карманы, расхаживал по кабинету  Крохин.
- Какими в этой ситуации могут быть действия представителей высокоразвитой
цивилизации?
   - Сумму  своих  знаний  они  передавать,  конечно,  не  станут,  -  без
затруднений ответил я. - Разве что попытаются немного  ускорить  прогресс:
научат аборигенов пользоваться огнем или подарят им колесо.
   - Совершенно верно, - остановился и поднял указательный палец Крохин. -
Но дело-то вот еще в чем: пришельцы ведь _не могут  не  знать  дальнейшего
пути_ развития зарождающейся цивилизации аборигенов! Мы ведь с вами, Федор
Ильич, пришли к выводу, что  социальная  эволюция,  как  и  биологическая,
имеет общие и совершенно  определенные  закономерности  развития,  которые
пришельцам - конечно же - хорошо известны. А если так?..
   Я напряженно наморщил лоб, но через минуту все равно пожал плечами.
   - Но если так, то пришельцы не могут  не  знать,  что  наступит  время,
когда аборигены не только смогут воспользоваться суммой знаний, которой не
владеют, эти знания не только не повредят,  но  резко  ускорят  дальнейший
прогресс аборигенской цивилизации.
   - Да... - несколько растерянно протянул я, - это, конечно, верно...
   - Вернее  верного,  -  подтвердил  Крохин.  -  Но  что  же  им  делать,
пришельцам? Особенно, если явились они из другой  галактики?..  Высчитать,
когда цивилизация аборигенов достигнет  необходимого  уровня  развития,  и
наведаться снова?
   - Нерационально... - вздохнул я. - Дело не только в расстоянии, но и  в
том, что во время повторного  визита  пришельцы  почти  не  получат  новой
информации... Рациональнее зонд с суммой их знаний.
   - Молоток! -  одобрил  Петр  Иванович.  -  Но  предположим,  что  время
возвращения пришельцев и последующего полета зонда больше времени, которое
необходимо цивилизации аборигенов  для  достижения  той  стадии  развития,
когда помощь явится не  только  действенной,  но  и  желательной.  И  зонд
окажется лишь визитной карточкой пришельцев...
   Я молчал, напряженно размышляя.
   -  А  помочь  хочется...  Очень  хочется,  -  подогревал  меня  Крохин,
поглядывая хитро и насмешливо.
   - Единственный выход тогда - оставить информацию на планете аборигенов,
но позаботиться о том, чтобы они смогли обнаружить ее и воспользоваться ею
точно в срок... - наконец произнес я.
   - Вот именно и только  так!  -  с  облегчением  всплеснул  руками  Петр
Иванович. - Причем сразу ясно одно: строить для нее какое-то  хранилище  -
дело ненадежное: на планете, живущей  активной  геологической  жизнью,  не
может быть совершенно надежных амбаров.
   - Жизнь!.. - радостно выкрикнул я.
   -  Нет  слов...  -  промолвил  Крохин,  всем  своим   видом   изображая
потрясенность моей смекалкой. - _Жизни_, живым существам и только им можно
доверить то, что хочешь в целости сохранить даже миллионолетия, не  говоря
уже о жалких десятках тысяч лет.
   - Ну да! - польщенно улыбался я.  -  Эволюция  не  мешает  совместно  с
новыми организмами существовать и тем, которые  возникли  сотни  миллионов
лет назад. Взять грибы, водоросли, взять насекомых... Скорпионы, термиты и
тараканы...
   - Пример  крайне  удачный,  -