й  он.  -
Ну-ка, щелкни меня с ней в обнимку, - снял он свободной рукой  и  протянул
Евтееву фотоаппарат.
   - А потом ты меня тоже, - как-то по-мальчишески попросил Евтеев.
   Сфотографировавшись, они  еще  долго  осматривали  исполинский  скелет.
Несмотря на очевидное свидетельство, трудно было вообразить, что  когда-то
Земля кишела подобными тварями.
   - Монголы называют их костями драконов, - сказал Евтеев. - Раньше у них
была легенда, которую поддерживали ламы, что это кости  драконов,  живущих
на небе.
   - Да... вот что такое Время... - задумчиво покачал головой  Швартин.  -
Иногда оно представляется мне тряпкой, стирающей одну картину, чтобы  дать
место другой...
   - Можно сказать и так... - кивнул Евтеев.
   Выбравшись из котловины, они долго бродили  среди  причудливых,  словно
громадные скульптуры неведомого сюрреалиста, красноватых, багровых и бурых
скал.
   Местами пейзаж и его краски казались  до  того  неземными,  что  Евтеев
чувствовал, как по коже бежит холодок  и  возникает  неодолимое  рассудком
ощущение, что он теперь так далеко, что никогда не увидит людей  и  Землю,
будут лишь эти странные скалы и бездонное небо над ними, и  будет  так  до
самого конца его жизни, который не  слишком  здесь,  среди  этих  скал,  и
далек.
   "Но удивительно... - снова подумал  он.  -  Нигде  так  естественно  не
приходят мысли о величественном, как вот в таких местах... Была бы у  меня
возможность порой переноситься на несколько часов сюда, я был бы счастлив,
что у меня есть такая возможность..." Он почувствовал, что даже эта  мысль
еще более укрепила его странную уверенность во встрече с Махатмой.
   В защищенных от прямого ветра изломах скалистых круч Швартин  и  Евтеев
неожиданно обнаружили горные зеркала:  бурые,  почти  черные  полированные
поверхности зеркал скольжения, которые  четко  выделялись  на  ноздреватых
стенах песчаников.  Порой  эти  зеркала  были  двухметровой  величины.  Их
блестящая поверхность  словно  бы  уходила  бесконечно  далеко  в  глубину
скального массива, а отражение в них словно бы выступало  вперед  ясным  и
объемным призраком. Удивительное чувство  охватывало  глядевшего  на  свое
отражение в горном зеркале. Казалось, что встретился с самим  собой  через
толщу  времени  и  пространства.  Эти  полированные  природой  поверхности
странно притягивали,  словно  входы  в  таинственные  тоннели,  ведущие  в
глубину каменных масс.
   "Не отсюда ли возникла легенда, что путь  в  Шамбалу  ведет  подземными
ходами?.." - невольно подумал Евтеев.
   ...Было за полдень, когда их "Нива" покинула стоянку и,  резво  набирая
скорость, покатила дальше в просторы Гоби, в неизвестность...



   15

   ИЗ ЗАПИСЕЙ СЮНЯЕВА

   "Человек, упорно занимающийся самообразованием - лучшим образованием из
всех существующих, - упорно стремящийся понять  окружающий  Мир;  проходит
через несколько переломных стадий в своем развитии.  Нагляднее  всего  это
можно показать на эволюции его отношения к науке и ее деятелям.
   Вначале достижения науки  и  ее  возможности  представляются  настолько
громадными, что если что-то и неясно пока науке в  этом  мире  -  то  лишь
самая малость. Все причастные к науке (даже аспиранты)  -  это  совершенно
особые  люди.  Кандидат,  доктор  наук,  профессор,  академик  -  синонимы
безусловных авторитетов. Поражает, как много могут знать некоторые люди.
   Вторая стадия - постепенное возникновение и укрепление  понимания,  что
Мир вовсе не так уж понятен даже с позиций современной науки, она не знает
ответа как на многие фундаментальные вопросы, так и просто на очень многие
вопросы. Кандидаты наук, доктора, профессора, академики уже  не  предстают
монолитной когортой безусловных авторитетов. Проясняется,  что  среди  них
есть люди  талантливые,  живущие  научным  поиском  (каких,  к  сожалению,
меньше, чем хотелось бы) и люди, для которых наука привлекательна в первую
очередь как источник материальных благ и социального  престижа  (таких,  к
сожалению, гораздо больше, чем это допустимо, и становится  все  больше  в
процентном отношении к талантливым и  увлеченным).  Выясняется,  что  мужи
науки отнюдь не всегда  руководствуются  благородным  поиском  истины,  но
порой  и  соображениями  конъюнктурными,  желанием  сохранить  завоеванное
положение и т.п.
   Эта стадия  обычно  является  и  конечной.  Ее  можно  определить,  как
постепенное обретение реалистического взгляда на достижения, возможности и
состояние современной науки и _некоторое_ понимание  того,  насколько  уже
открытое ею мало по сравнению с неоткрытым в окружающем мире.
   Но некоторые идут гораздо дальше. Идут по пути индивидуального, личного
познания. Это познание без радиотелескопов и  синхрофазотронов  (хотя  все
новейшие научные  достижения  и  гипотезы  во  всех  областях  знания  ему
необходимы), постижение философское, в значительной степени основывающееся
- из-за малости и скудности наших знаний о мире - на интуитивных  догадках
и прозрениях, способность к которым, неуклонно  развиваемая,  достигает  у
таких людей поразительной мощи, как и способность к синтезу, казалось  бы,
разрозненнейших фактов. С наукой все ясно, ее - если можно так  выразиться
- "величина" уясненная еще на предыдущей стадии, идет уяснение  "величины"
мира.
   Как одно из следствий этого процесса -  продолжает  эволюционировать  и
отношение к деятелям науки. Они уже не только не  боги  -  постепенно  все
больше удручают их  вынужденная  ограниченность,  то  обстоятельство,  что
каждый из них мысленно сосредоточен на очень узком аспекте познания  мира,
а понимание того, что это и неизбежно, вызывает к ним сочувствие.
   Если на первой стадии и даже на  второй  любой  кандидат  наук  был  бы
вожделенным собеседником о тайнах Мироздания, то теперь мысль  о  подобной
беседе с  крупнейшим  специалистом  по  сверхпроводимости  или  нелинейной
оптике, иммунологии и т.д. представляется абсурдной. Возникает  понимание,
что в подобной беседе можно узнать лишь  о  положении  дел  в  их  области
науки.
   Становится _понятным_ то, что  хотел  сказать  М.Пришвин  словами:  "Я,
наверно, потому не ученый, что больше понимаю..."



   16

   Машина со щебня выскочила на  ровную  красноватую  площадь,  и  Швартин
почувствовал, что ее  скорость  начала  плавно,  но  неумолимо  снижаться.
"Такыр!.." - с холодным испугом догадался он, сразу  же  выворачивая  руль
вправо и осторожно добавляя газ.
   - Фу ты,  черт...  -  откинувшись  на  спинку  сидения,  в  изнеможении
проговорил он, когда колеса "Нивы" снова оказались на надежной поверхности
щебня.
   - Такыр?.. - полуутвердительно спросил Евтеев. Высунувшись из окна,  он
смотрел назад, на колеи, оставленные "Нивой" на поверхности  предательской
глины.
   - Повезло... - покачал головой Швартин, выключая мотор. - Спохватись  я
секунд на десять-пятнадцать позже... Это был бы финал... Черта с два мы бы
ее  вытащили  оттуда.  -  Пережитый   испуг   сделал   его   несвойственно
разговорчивым. - Вляпаться в болото в центре пустыни...  Ничего  не  может
быть гнуснее...
   - Это верно...
   - А что мы без машины в этом  каменном  пекле?..  Сотни  километров  до
ближайшего жилья... Нам крупно повезло.
   - Но ведь на самый худой конец у нас есть  рация...  -  все  же  сказал
Евтеев, понимая, к чему  клонит  Швартин,  и  понимая,  что  на  этот  раз
придется уступить и повернуть машину на север. Не потому, что  у  Швартина
уже иссякли все запасы пленки и фотоаппарат вместе с телеобъективами лежит
запакованный на заднем сидении: в обрез оставалось бензина, да и времени -
только на обратную дорогу.
   - Рация!.. - раздраженно хмыкнул  Швартин.  -  Мне  кажется,  мы  давно
забрались так далеко, что не хватит ее радиуса действия... Понимаешь?
   - Да, будем поворачивать, - примирительно положил ему ладонь на  колено
Евтеев. - Сменить тебя, Степа? - предложил он.
   - Еще пару часов покручу баранку... -  сразу  посветлев,  легко  махнул
рукой Швартин.
   - Ты все еще не потерял надежду на встречу с Махатмой? - с  неожиданным
любопытством спросил он через некоторое время.
   Евтеев  ответил  не  сразу:  долго,  о  чем-то   глубоко   и   печально
задумавшись, смотрел  прищуренными  глазами  на  надвигающиеся  навстречу,
убегающие по сторонам каменистые холмы Гоби.
   - Не знаю... - ответил он. И повторил: - Не знаю...
   - Во всяком случае мы с тобой сделали для этого все, что _мы  могли_...
- продолжил он через несколько  минут,  -  все,  что  оказалось  в  _наших
силах_. Может быть, этого не достаточно... Но  нет,  я  не  думаю  так,  -
тряхнул он головой. - Тут все зависит от желания самих Махатм,  только  от
их желания... Значит, они не находят нужной встречу с нами...  Но  и  наше
путешествие ведь еще не кончилось, может быть, еще найдут? -  заговорщицки
подмигнул он Швартину.
   - Мы с тобой как два Иванушки-дурачка! - вдруг  усмехнулся  Швартин.  -
Это они все время ходят в сказках "туда - не знаю куда,  принести  то,  не
знаю что"...
   Евтеев тоже усмехнулся, устало и рассеянно.
   Пообедав "и отдохнув, они ехали до самого заката. Несмотря на  какой-то
особенно тяжелый в этот день зной, Швартин становился все бодрее  по  мере
того, как все укорачивалась дорога домой, начавшаяся у  того  злополучного
такыра; Евтеев был печален и молчалив.
   У Швартина возникло ощущение, что все уже  позади  -  все  трудности  и
опасности: еще несколько дней, и они будут в сомоне  Боян-Гоби,  а  там  и
Улан-Батор, и самолет рейсом на Киев... Как хорошо  будет,  вспоминая  это
пекло, искупаться в Днепре... А выпить бутылочку ледяной пепси-колы  после
здешней противно-теплой, отдающей металлом воды?.. "Как мало мы ценим  то,
что и есть настоящие блага жизни..." -  сентиментально  и  покаянно  думал
Швартин.
   У Евтеева  приподнято-радостное  предчувствие  возможности  встречи,  с
особой силой владевшее  им  еще  совсем  недавно  -  среди  фантастических
красных и бурых скал, - обмякло и, казалось, истаивало с каждым километром
пути  на  север.  Он  думал,  печально  молчалив,  что  хотя  после  этого
путешествия, после этих космически-величавых просторов и пейзажей  Гоби  и
ее звездного неба  еще  крепче  будет  верить  в  Шамбалу,  но  встреча  с
Махатмой, пожалуй, не состоится.
   У Евтеева по-прежнему не было сомнений, что эти места они -  Махатмы  -
посещают чаще, чем любые другие, хотя бы по причине их полной  безлюдности
и, наверно, созвучию их мыслям, но он отдавал себе отчет в том,  как  мало
он и Швартин могут представлять для них интереса. Кто они - он и Швартин -
такие? Оба слишком  мало  значат  в  этой  исполинской  системе  -  земной
цивилизации. Чем Махатм может обогатить общение с ним, Борисом  Ивановичем
Евтеевым?.. Его бы оно, конечно, обогатило, в этом сомнений нет...
   "Обогатило"... Какое пошлое слово... - с омерзением передернув плечами,
вдруг подумал Евтеев. - Словно речь идет о какой-то сделке... Не обогатило
бы, а просветило, рассеяло  бы  тьму  неизвестного  вокруг,  позволило  бы
_понять_ многое..."
   "А может, и обогатило бы?.. - вдруг ехидно прозвучал в  нем  внутренний
голос. - Ведь ты написал бы несколько книжек... Ты не из  тех,  кто  будет
держать новые знания в чулке под матрасом..."
   - Черт побери!.. - не заметив как, ругнулся Евтеев.
   - Чего ты? - покосился Швартин.
   - Да так... - расстроенно вздохнул тот.
   - Гляди... - вдруг сбавив скорость, показал Швартин рукой на запад, где
над далеким хребтом неровной  синей  полосой  протянулась  туча.  -  Самое
фантастическое зрелище за все время нашего путешествия по Гоби...  Неужели
из этой тучки на нас прольется дождик?..
   - Вряд ли... -  вглядевшись,  покачал  в  сомнении  головой  Евтеев.  -
Слишком уж она далеко... Но зрелище действительно редкое...
   - А как было бы хорошо... - размечтался  Швартин.  -  Я  весь  пропитан
потом и пылью, - с досадой подытожил он.
   - Увы... - пожал плечами Евтеев. - Мы ведь знали, куда собирались...
   - Знали, да не очень...
   Последние километра полтора перед остановкой на  ночлег  они  ехали  по
руслу давно пересохшей речки, которое оказалось самой удобной  дорогой  на
этом отрезке пути. Саксаула в тот день нарубить не удалось, и воду для чая
кипятили на маленьком походном примусе.
   Весь  вечер  и  даже  уже  лежа  в  спальном  мешке  Швартин  мечтал  о
возвращении домой, в Киев. Евтеев не мешал ему,  но  слушал  безучастно  и
долго не мог заснуть, глядя на яркие и далекие звезды...



   17

   ИЗ ЗАПИСЕЙ СЮНЯЕВА

   "Отчего в Мире  такое  огромное  количество  разнообразных  аналогий  и
возможно уподобление друг другу явлений как будто бы совершенно различных,
из разных - в нашем понимании - областей?
   Разве  это  не  говорит  -  пока  призрачно  и  невнятно,  -  что   все
многообразие  существующих  в  природе  законов,   закономерностей,   само
многообразие мира -  внутреннее  и  внешнее  -  являются  производными  от
чего-то единого, в чем, однако, они были заложены в потенции при  _условии
Эволюции материи_, и _неизбежность_ самой этой Эволюции - тоже?
   С такой точки зрения интересно взглянуть на генетический код.
   Неверно считать, что в ДНК записана "готовая" информация,  о  "готовой"
многоклеточной системе, например, о человеке. Информация,  имеющаяся  там,
лишь _обуславливает_ тот или иной _путь развития_, который приводит к тому
или иному конечному результату.
   Записи "готового" человека в генах нет. С этой точки зрения  становится
понятным тот факт, что при внутриутробном  развитии  человеческий  зародыш
ускоренно проходит  все  предшествовавшие  человеку  стадии  биологической
эволюции, что совершенно непонятно, если исходить из  того,  что  в  генах
записана информация о "готовом" человеке.
   В Природе все тончайше взаимосвязано. В данном случае она  подсказывает
нам  новый  для  нас  способ  записи  информации,  который  в  ней   самой
используется.
   Это не детальная, исчерпывающая  информация  о  какой-либо  системе,  а
_кодирующая такой путь развития материи_,  при  котором  появление  только
этой системы _неизбежно_.
   Но чтобы  пользоваться  этим  способом  записи,  надо  совершенно  ясно
представлять как все сложнейшее  дерево  взаимосвязанных,  взаимозависимых
процессов  (когда  одни,  происходящие  сейчас,  неизбежно   программируют
другие, которые произойдут в следующее мгновение),  должное  развиться  из
именно этого зернышка _минимально необходимой_  информации,  так  и  уметь
пройти в обратном порядке: проследить, как многообразные и  многочисленные
процессы,   закономерности,   качества   неизбежно   вытекают   из   менее
многообразных и многочисленных -  и  так  до  некоего  конечного,  которое
дальше нельзя уже упростить, "информационного семени".
   Естественно, что такой принцип записи возможен только при условии,  что
система эволюционирует, развивается.
   Подобная  взаимосвязь  и  взаимозависимость  существует  не  только   в
Природе, но и в нашем ее познании. Даже, казалось бы, небольшое  изменение
точки зрения на те или иные процессы, происходящие в Природе, вызывает - в
конечном  итоге  -  изменения  радикальные.  Вот  почему  надо  с  большим
вниманием  относиться  и  к  тем  предлагаемым  изменениям  точки   зрения
(особенно на взаимосвязь явлений в Природе),  которые  представляются,  на
первый взгляд, малозначительными, несущественными.
   Столь жаждуемая "безумная идея" явится, скорее  всего,  лишь  небольшим
поначалу изменением точки зрения  на  некоторые  общеизвестные,  банальные
вещи. И похоже - чем радикальнее, в конечном итоге, будут результаты этого
нового взгляда, тем тривиальнее и нелепее он покажется вначале.
   Нам  еще  слишком  не  хватает  и   ощущения,   и   понимания   глубины
взаимосвязанности в Природе, чтобы это оказалось иначе..."



   18

   - Ааа! - кричал Евтеев, пытаясь высвободиться из вязкой  красной  глины
такыра, но она затягивала только сильнее, силы его подходили к концу, и он
понял, что - все, ему не освободиться из мягкой, но мертвой  хватки;  хоть
умом и понимал: это - смерть,  помощи  ждать  неоткуда  тут,  в  безлюдном
пространстве, инстинкт жизни не давал смириться, и  глаза  -  хотя  Евтеев
знал, что  напрасно,  -  продолжали  в  бессмысленной  надежде  обшаривать
окрестности.
   "Помогите!!!" - хотел  закричать  Евтеев,  но  пересохшие  губы  только
разомкнулись и сомкнулись снова: кто мог услышать его крик? Это  было  все
равно, что взывать к беспредельности. "Почему человек до самого  конца  не
может поверить в свою смерть, даже если она уже стоит с  ним  рядом?.."  -
зачем-то, наверно, просто по укоренившейся привычке, подумал он.
   - Нет, я не верю, что мне никто не поможет... -  проговорил  он  сквозь
стиснутые зубы,  сжав  кулаки  так,  что  из  промежутков  между  пальцами
брызнула красная глина. - Я не верю, что мне никто не поможет и  я  сдохну
на этом такыре, умру от удушья, а он сомкнется... надо мной...
   И он увидел Махатму. Тот легко шел к нему -  высокий  и  худощавый,  не
оставляя следов на поверхности предательской глины, и его окружало голубое
сияние.
   -  Махатма...  -  прошептал  Евтеев,   чувствуя   невыразимую   радость
избавления и глубочайшее удивление перед самим фактом его появления здесь,
когда его - Евтеева - уже оставила последняя надежда.
   Махатма приближался будто во сне, ободряюще и светло улыбаясь, но вдруг
сверху обрушился густой поток  черной  воды,  и  тут  же  погасло  голубое
сияние, а силуэт Махатмы заструился и стал истаивать...
   - Борис, проснись! - орал над самым его ухом Швартин, тряся за плечи. -
Ливень!..
   Евтеев открыл глаза - по лицу уже хлестали водяные струи  -  и  стал  с
судорожной поспешностью выбираться из спального мешка.
   - В машину, скорее в машину!.. -  подталкивал  его  Швартин.  В  кабине
"Нивы" Евтеев начал приходить в себя, хотя еще смотрел вокруг  пришибленно
и удивленно.
   - Вот так дождик!.. - вдруг рассмеялся Швартин. - Чего мы перепугались?
Ждали его, ждали, дождик пошел, а мы... Эх! -  воскликнул  он,  распахивая
дверцу машины и выпрыгивая в темноту под ливень. - Вот это душ!.. -  и  на
сидение полетела сначала мокрая ковбойка, а потом брюки.  -  Душ  Шарко...
Борис, вылазь, а то пожалеешь!..
   Евтеев еще с минуту сидел, окончательно приходя в себя, потом взялся за
ручку дверцы, но Швартин вдруг торопливо залез в  машину,  лицо  его  было
озабоченным:
   -  Черт...  прибывает  вода,  -  сказал  он.  -  Мы,  кажется,  не  там
остановились, надо стать где-то повыше.
   Он завел мотор, включил фары и дворники.
   По лобовому стеклу струился поток воды, и, хотя фары  были  переключены
на дальний свет, ничего толком не было видно. Евтеев высунулся в  открытое
окно; свет фар терялся в десятке метров перед машиной;  казалось,  природа
обрушила на Гоби всю ту воду, которую по рассеянности не давала ей  долгие
сухие  годы.  Мутный,  бурлящий  поток,  становящийся  все  стремительнее,
прибывающий на глазах, уже бил  в  буфер  машины.  За  какие-то  считанные
минуты "Нива" и Евтеев со Швартиным в ней  вдруг  оказались  словно  среди
ярящейся реки.
   - Быстрее, зальет мотор!.. - невольно крикнул Евтеев. - Давай, Степа!..
   Швартина не надо было  подгонять:  напряженно-собранный,  он  развернул
машину под углом к потоку, и она медленно, но упрямо выбиралась туда,  где
должен был быть берег неожиданной реки. Было  мгновение,  когда  им  обоим
показалось, что опасность прошла, все кончится благополучно и останется  в
памяти лишь забавным приключением, но  в  открытое  боковое  окно  Швартин
вдруг совсем рядом увидел метровую селевую волну; он лишь успел  повернуть
голову к Евтееву, как она ударила по кузову машины,  плеснулась  грязью  в
салон и развернула "Ниву" капотом  навстречу  потоку.  Следующая  волна  -
Евтеев со Швартиным еще не успели опомниться - ударила в  лобовое  стекло,
перекатилась через крышу, смахнув с ба