всемогуща!..
   Он схватил ее за руку. Его изумрудные глаза широко открылись в волнении
-  и  тотчас  сомкнулись  вновь:  свет,  как  бич,  ударил   по   зрачкам.
Зажмурившись, он уловил, как по коже Лилит пробежала дрожь  -  безотчетное
движение мускулов первобытного существа, испуганного чужим прикосновением!
Но  она  не  вырвала  руку,  она  поборола   в   себе   древний   инстинкт
обособленности, и когда  он  приоткрыл  глаза,  то  встретил  ее  волоокий
тяжелый взгляд, который мучительно пытался преодолеть тысячелетия...
   И внезапно мысль - странная, смутная - прошла как бы не в  сознании,  а
по самому сердцу Безымянного, мысль, пронзающая жалостью  и  добротой:  не
должно ли наконец закончиться  его  путешествие  по  Времени?  Долг  перед
Лаолой-Лиал не отступит ли теперь перед его долгом дикой юной Земле? И что
прибавит  Лаоле-Лиал  он,  один  из  миллиардов  винтиков  ее  великолепно
налаженной машины? Свою почти незаметную  каплю  информации?  Ах,  ее  так
легко  заменить.  Разве  он  сможет  силой  одного  своего  слова  убедить
бесстрастных всезнающих лаолитян в том, что  их  идеальная  цивилизация  -
горбата? Это сделает позже сама  жизнь.  Великое  столкновение  культур  и
понятий во Вселенной. Он все равно не доживет до этого времени.  Его  срок
отмерен, и ка Земле он сгорит еще быстрее. Но все-таки он  успеет  сделать
что-то для землян. Растолкует простейшие принципы  механики,  подчинит  им
огонь, смастерит, в конце концов, хотя бы повозку на двух колесах! Что  бы
он ни сделал - его жизнь  не  пропадет  зря,  как  не  пропала  жизнь  тех
скалолазов на Зеленой Чаше: их дочерью была Элиль. А  его  детищем  станет
Лилит. Только сейчас он понял, что любит ее  беспредельно,  всей  извечной
жаждой души отдать себя.
   - Но какая ответственность! За каждый поступок, даже за каждую мысль  я
буду отвечать перед вашим будущим, - прошептал Безымянный, тоскливо  глядя
на рыжие холмы, облизанные зеленью трав, краски которых он видел несколько
иначе, чем Лилит. - Постоянно чувствовать на себе цепь  времен,  связь  со
многими жизнями. Отныне ничто не умрет во мне; нить протянется вперед - но
куда?!
   - А я не хочу! - сказала вдруг Лилит.
   Иногда он забывал, что она яростно и  жадно  внимает  его  размышлениям
вслух и что-то пробивается в ее темном сознании.
   - Буду свободной, - повторила Лилит. - Пойду, куда  мне  захочется,  не
думая ни о чем. Не хочу бояться жить, как боишься ты из-за какой-то  цепи!
Я буду стоять посреди леса и кричать всем зверям:  скальте,  скальте  свои
красные пасти! Все равно я сильнее и хитрее вас. Я  поднимусь  на  гору  и
стану выше всех деревьев!
   - Зачем, Лилит? - спросил Безымянный растерянно. В размеренное  течение
его размышлений ее дикарский крик вторгся, как  остро  отбитый  клинок.  -
Зачем? - повторил он.
   - Потому что я так хочу, - упрямо повторила она, раскинув руки.
   Он взглянул искоса и странно: по скольким вселенным прошел  он  уже,  а
срок  его  ученичества  все  не  кончается!   Мысль...   она   посеяна   в
пространствах, как звездная пыль. Она всеобща. Когда ее не сможет  довести
до конца один, она неизбежно рождается в мозгу другого.  Наверное,  она  и
есть отпечаток Свободы? След ее босых ног по песку?..


   Солнце стояло уже низко,  и  западный  край  океана  холодно  кипел.  К
востоку простиралась черно-синяя равнина с белыми  гребнями,  похожими  на
береговые дюны. Безостановочно  и  грозно  шумели  валы.  Свинцовый  окоем
отделял воду от дымчатого неба.
   Резкие тени собирались в углублениях  от  следов  ног:  тяжелых,  почти
квадратных - лаолитян и узких, стремительных - Лилит. Ее ступни  оставляли
на гладком песке узорчатый отпечаток трав, из  которых  она  плела  теперь
свои сандалии.
   Но шаги ее все замедлялись по мере того, как она приближалась к воде, а
знакомая саванна оставалась за спиной. Море страшило ее.  Оно  имело  свой
голос, и его дыхание было настолько могучим, что заглушало  все  остальные
запахи. Лилит двигалась с открытым ртом; она захлебывалась соленым ветром,
он ужасал и опьянял ее одновременно. Внезапно одна  из  проворных  волн  с
шипением достигла ее ног. Их обожгло свежестью. Лилит отпрянула.
   Но уже через секунду она била по воде ладонями,  перебирала  пену,  как
пряди волос, и  смеялась,  оборотив  к  лаолитянам  узкое  лицо  с  серыми
глазами, которые стали теперь синими.
   Безымянному пришлось окликнуть ее, потому что она входила все глубже  и
пена покрывала ее плечи.
   Зависть и печаль стеснили его сердце: ведь  они,  пришельцы,  не  могли
войти обнаженными в воды Земли; они были обречены  жить  в  темнице  своих
одежд, снабженных гравитационной прокладкой, утепляющих или  холодящих  по
мере перепадов земной температуры. Он пытался воскресить  в  памяти  живой
ветер Лаолы-Лиал,  но  кожа  отказывалась  воспринят"  воспоминание,  оно:
оставалось умозрительным.
   Минута вечности - вот что такое была вся жизнь Безымянного и  его  путь
от Лаолы-Лиал!
   Он сидел в долгом, молчании. На песке еще оставался след  босой  ступни
Лилит.
   "Но если та часть Вселенной, которую мы знаем, -  подумал  он,  -  лишь
звездная Вселенная, то какое место уготовано  в  ней  человеку?  Зачем  на
далеких и разобщенных островках вспыхивает редкая искра; живого? Что несет
она  в  мир?  Материя  расточительна;   чтоб   создать   малое,   тратится
колоссальная энергия. Как бы ни были многочисленны звезды и как ни кажется
ошеломляюще огромной  их  масса,  -  они  истекают  потоками  фотонов!  Во
Вселенной идет вечное перемещение звездного вещества.  Уплотняясь,  звезды
продолжают излучать волны разных диапазонов: словно  светило  все  еще  не
может  сбросить  своих  одежд...  Не  порождено  ли  мышление   инстинктом
самосохранения? Что, если материя защищает себя мыслью? А мозгоподобные  -
лишь форма борьбы организованной материи с  энтропией?  Безусловно,  разум
все  более  и  более  будет  совершенствоваться.   Невозможно   прекратить
рассеивание звездного вещества? Бесполезную  утечку  тепловой  энергии  во
Вселенной? Пока невозможно! Но мы найдем пути и к этому. Нужна лишь вторая
вселенная - вселенная людей и  созданных  ими  машин.  Войско,  защищающее
звезды; поистине небесное воинство!.."
   - Назад! - внезапно закричал Безымянный.
   Голова Лилит скрылась под водой. Бугор белой пены  вырос  на  месте  ее
сияющих глаз и черных волос, раскиданных током воды, как щупальца медузы.
   Привлеченные криком,  лаолитяне  лишь  на  миг  равнодушно  глянули  на
волнующийся океан со смелой купальщицей. Если  б  Безымянный  захотел,  он
также мог бы включиться в их безмолвный, но оживленный обмен  мнениями  по
поводу примесей в белом песке дюн и концентрации солей.
   Лаолитяне спешили: срок их пребывания на Земле был  отмерен.  Тончайшие
квантовые часы указывали Точку возврата, и стрелка неумолимо  двигалась  к
этой точке. В недрах Млечного Пути, в системе двойной звезды,  входящей  в
скопление вблизи ядра галактики,  их  ожидал  гигантский  межгалактический
корабль,  на  котором  тысячелетие  назад  они  покинули  Лаолу-Лиал.  Все
маневровые светопланы, третью сотню лет блуждающие по планетным  системам,
должны теперь вернуться со своей информацией.  Она  будет  закодирована  и
послана  в  фиолетовую  зону   тем   сверхскоростным   способом   "прокола
пространства", который доставит ее на Лаолу-Лиал прежде, чем корабль ляжет
на обратный курс.
   Что  найдут  и  узнают  они,  снова   собравшись   все   вместе?   Кого
недосчитаются?..
   Безымянный беспомощно стоял у самой воды; Лилит уносило все дальше.  За
ревом океанских волн она не услышала зова. Смерть - бессмысленная, нелепая
- нависла над нею; и все могущество Лаолы-Лиал оказывалось бессильным!
   И вдруг - так же, как Лилит в  джунглях,  -  он  увидел  метнувшееся  с
высоты дюны черное тело. Был ли это человек? Пропорции его членов поражали
стройностью, как у летящей птицы. На мгновение он  ушел  целиком  в  белый
буран прибоя и вынырнул на  следующей  волне,  уже  далеко  впереди.  Море
летело за ним,  как  сумасшедшее;  вся  гладь  была  покрыта  блистающими,
движущимися солнечными огнями.
   Безымянный смутно - будто сквозь синий кристалл - видел, как два  тела,
подобно двум рыбам, скользили, парили в  толще  воды,  взлетали  над  нею,
снова окунались в солнце и в соль, исчезали. Это длилось бесконечно долго.
Тысячу раз они погибали на его глазах и воскресали опять. Пока  прибой  не
швырнул обоих на берег и не умчался обратно, оставив после себя на  мокром
песке шипящую бешеную пену...
   Мужчина очнулся на секунду раньше, чем Лилит. Он приподнялся на коленях
и заглянул ей в лицо. Он обхватил ее крепко обеими руками. В  тот  же  миг
веки ее дрогнули: она узнала его.
   ...Когда лицо прижато к  другому,  четыре  глаза  сходятся  в  один,  и
глубоко, черно глядит это таинственное око с алмазной искрой белка...
   Безымянный   растирал   похолодевшие   руки   Лилит;   что-то   горячо,
по-лаолитянски, твердил ее  спасителю.  Оба  наконец  взглянули  на  него.
Безымянный  включил  автоматический  переводчик:  человек  ответил.  Голос
громко и вольно лился из его широкой груди.
   Короткие курчавые волосы лежали чуть  повыше  поперечной  складки  лба,
складки умной и неожиданной на  ясном  молодом  челе.  Он  нагнулся,  чтоб
поднять с песка рубаху из тонкой шкуры - почти щеголеватую, так  она  была
мягка и прекрасно выделана, - и у горлового  отверстия  стянул  шнуром  из
сухожилий.
   - Что он сказал? - жадно спросила Лилит.
   - Его зовут Смарагд. Он из этой страны. Он спрашивает, не с Луны ли  ты
пришла?
   -  Пусть  мечты  его  сбудутся,  а  желания  осуществятся,  -  поспешно
проговорила Лилит, прижимая руки к груди. - Нет, не с Луны.
   Резкий звук сигнала разнесся над дюнами:  лаолитяне  кончили  работу  и
возвращались к летательным капсулам. Смарагд тревожно вскинул голову,  ища
в небе поющую стрелу. Но Лилит даже не обернулась.
   - Я - Лилит, дочь Табунды. Скажи ему.
   - Мы должны уходить, Лилит, -  проговорил  Безымянный,  потянув  ее  за
рукав. - Вспомни, твоя родина далеко.
   Звук сигнала требовательно повторился, и тонкая шея Лилит, не  стянутая
амулетами, поникла. Ее ноздри вздрагивали от плача.
   Последний раз обернувшись, она посмотрела печальными глазами, словно из
глубокого ущелья, на человека под косым лучом  солнца.  Смарагд  продолжал
неподвижно стоять на дюнах.
   - Возвращайся! - раздался голос ей вслед уже издалека.
   ...Да! Безымянный перестал ощущать себя  атомом  Лаолы-Лиал:  он  обрел
собственное бытие, в нем одном помещалась целая вселенная. Куда же  он  ее
денет?
   Решение остаться на Земле требовало мужества, он это  понимал  и  готов
был позаимствовать некоторую его толику у землян.
   Хотя существует разное понимание мужества. Для  Одама  и  Смарагда  оно
имело  совершенно  реальные  очертания:   быть   мужественным   -   значит
действовать вопреки чувству страха!
   Для Безымянного дело уже не решалось так просто - одним ударом  кулака.
Он знал относительность видимых поступков: можно и не  шевелясь  двигаться
вперед  с  головокружительной  быстротой.  Одаму   всякая   двойственность
недоступна: для него бег - это бег! Когда отдыхают мускулы, может  заснуть
и ум; таков естественный порядок вещей, как смена дня и ночи.
   Но Лилит?..  Безымянному  страстно  хотелось,  перескочив  тысячелетия,
выбить ее мышление с привычной  орбиты,  как  выбивается  электрон  пучком
света! Он смотрел на дикую, загадочную, пленительную  для  него  жизнь  ее
духа с досадой и нежностью. Иногда  он  готов  был  посмеяться  над  своим
упорством: он был уже далеко не молод! Пора бы ему, как мудрому  жилистому
дереву,  живущему  в  мире   молчания,   преподавать   уроки   терпеливого
равнодушия. Но в деревянном  нутре  рождались  звуки  -  гулкие,  молодые,
похожие на пробу сырого материала, - и  он  прислушивался  сам  к  себе  с
удивлением. Теперь ему казалось, что каждый его предыдущий шаг по  космосу
был лишь собиранием рассыпанных колец единой головоломки. В  гармоническом
мире Зеленой Чаши и среди крутящихся  глыб  пояса  Сатурна  -  повсюду  он
сравнивал и изучал. Вектор мужества определен достаточно ясно:  стремиться
вперед без надежды на возврат! Кольца головоломки собраны одно  к  одному.
Понять смысл - это-то и потребовало мужества, удесятеренного по  сравнению
с прежними усилиями и жертвами. Ибо долг его вырос неизмеримо по сравнению
с узким, как ему теперь уже казалось, долгом лаолитян.
   Накануне отлета он  сообщил  о  своем  решении.  Они  словно  были  уже
подготовлены, потому что дружно запротестовали.
   - Это невозможно! - ответили все четверо.
   - Кто мне может запретить? Я - свободный лаолитянин.
   - Да, - сказали они. - Но только на своей планете.  Ты  беспомощен  вне
ее. Фермент дыхания нестоек, мы можем оставить самый незначительный запас.
Чтоб его пополнять, понадобится целая лаборатория с фотонной энергией.  Ты
- часть Лаолы-Лиал и не можешь существовать без нее, как и все мы.
   Безымянный упрямо молчал. Лаолитяне переглянулись.
   - Подумай,  сколько  ты  сможешь  продержаться,  когда  мы  улетим?  Ты
задохнешься, избыток кислорода сожжет тебя.
   - Вероятно. Но я хоть что-то успею сделать для Земли!
   - Темный мозг людей маловосприимчив. Все пройдет впустую, разве  ты  не
видишь этого? А Лилит? Она будет несчастна, потеряв  тебя  таким  страшным
образом, зная, что это из-за нее.
   - Она может не догадаться.
   - Она уже знает. Мы сказали ей.
   Безымянный вскинул голову, глаза его блеснули гневом.  Он  хотел  резко
ответить, что никто не смеет стеснять  его  свободу  или  делать  за  него
выбор. Но только тяжело  вздохнул.  Прекрасное  общество  далекой  планеты
имело свои путы, может быть, еще  более  непреодолимые,  чем  дикое  племя
Табунды: они держались не во вне, а внутри лаолитянина.
   -  Мы  все  принадлежим   Великой   задаче,   -   терпеливо   повторили
космолетчики. - Кто может освободить нас от нее? Ты придумал себе сказку о
равенстве галактиан, и  все  это  лишь  потому,  что  хромосомный  аппарат
женщины с Зеленой Чаши случайно оказался совместим с  нашими  хромосомами.
Рождение ребенка - шаткая основа для  философии!  Разум  Лаолы-Лиал  давно
переступил порог произвольных выводов.
   - Если мы так всеведущи, - пробормотал Безымянный, - зачем же  во  всех
расчетах сохраняется "коэффициент незнания", скидка на  те  силы,  которые
еще не познаны?
   - Чтоб уберечься от технических ошибок. Структуры в природе - это  след
былых передвижений. Чтоб господствовать, надо знать истоки.  Наблюдение  и
есть тот процесс,  посредством  которого  связаны  пространство  и  время.
Механизм Вселенной сложен.
   - А механизм души?! - вскричал Безымянный.
   Они не отозвались. Безымянный почувствовал себя в пустоте.
   - Форма интересна  лишь  как  результат  движения,  -  сказал  один  из
лаолитян после продолжительного молчания.
   - Но круг ассоциаций у  каждого  наблюдателя  может  быть  различен,  -
устало возразил  Безымянный.  Гнев  его  прошел,  ему  уже  не  надо  было
обуздывать себя, чтоб спорить с ними. - Все зависит от  потенциала  самого
наблюдателя, от накопленной им информации. Разве  вы  не  допускаете,  что
другие мозгоподобные из тех же фактов могли сделать выводы более глубокие,
чем у нас?
   -  Мы  не  встретили  таких  мозгоподобных,  -  высокомерно  отозвались
лаолитяне.  -  Разумеется,  и  наши  органы  чувств  ограниченны,  но  это
разумная, выборочная ограниченность. Оберегающий барьер от лавины звуков и
цветов, которые иначе грозили бы затопить сознание.
   - Ну, хорошо, - прервал Безымянный,  -  подойдем  к  вопросу  с  другой
стороны. Возьмите самое простое: время переваривания пищи. Кто, по-вашему,
побеждает при равном интеллекте? Тот, чье  время  течет  медленнее  или  -
быстрее? Вы чувствуете, как неправомерен сам вопрос?  Чем  больше  разница
между цивилизациями, тем глубже должно быть их влияние друг на друга!
   Но лаолитяне покачали головами.
   - Откуда нам это знать? У нас есть Лаола-Лиал, к которой мы  стремимся.
Ради нее мы готовы жертвовать всем, но только ради нее! Наш выход в космос
был вынужденным.
   - Да нет же! - почти закричал  Безымянный.  -  Живая  мыслящая  природа
обязана покорять инертную  и  неживую!  Это  ее  единственное  назначение.
Глобальное понятие родины неизбежно  перейдет  в  галактическое.  Диффузия
цивилизаций должна развиваться в пределах всей разумной жизни.  Я  глубоко
убежден, что принципы морали едины во Вселенной, и не может  быть  речи  о
вражде или подчиненности друг другу. Весь вопрос: какое место  займем  мы?
Ведь, пускаясь в путь по космосу, мы думали лишь об одном: что можем взять
для себя? Но проблема в ином - что может отдать  мыслящий  мир  Лаолы-Лиал
другим? Редкая населенность галактик постепенно укрепила в нас идею  своей
исключительности, своего мнимого главенства. Равнодушие к иным проявлениям
жизни стало врожденным. Мы давно уже не  любознательны,  не  любопытны,  а
лишь напыщенны. И никто не замечает этого! Я боюсь додумать до  конца,  но
наша прекрасная цивилизация замкнулась сама  в  себе,  может  быть,  грозя
выродиться во что-то чудовищное!  Подчинение  пользе  и  нормам  понемногу
вытеснило отвагу и риск. Не этим ли начался сам собою тот путь  к  закату,
которого мы так боимся?  Нет,  если  Лаола-Лиал  хочет  жить,  она  должна
научиться мыслить иначе. И не мое  случайное  прозрение,  а  сам  путь  по
космосу заставит ее это сделать.
   -  Это  уж  пусть  решает  Лаола-Лиал,  -  нетерпеливо   ответили   ему
космолетчики. - Наш светоплан ждут на орбитальном космодроме. И пока  наша
главная  задача,  стартовав  с  Земли,  пройти   силовые   кольца,   чтобы
благополучно погасить разность скоростей во время  сцепления.  Мы  улетаем
через три дня.


   - Я ухожу, Лилит, - сказал Безымянный. -  Я  никогда  не  увижу  больше
тебя, а ты не увидишь меня. Уже тысячелетие, как покинули мы свою землю, и
еще тысячелетие будем к ней возвращаться.  Лаола-Лиал  встретит  тех,  кто
уцелел,  стойким,  дисциплинированным  народом.  Все  одинаково   здоровы,
сильны, умны, красивы... Нет, ты не  поймешь  ничего,  бедная  моя  Лилит,
счастливая тем, что перед человечеством миллион лет поисков. И если  б  ты
знала, как я люблю тебя и твою Землю! - Он произнес слово  "люблю"  не  на
языке Табунды, где оно имело смысл односторонний и примитивный, и даже  не
на своем собственном, как говорила некогда вечно улыбающаяся  Лихэ,  а  на
языке Элиль, где слово  это  было  глубоким,  емким,  обладало  внутренним
свечением. - Да, я тебя люблю,  -  повторил  он  просто  и  свободно,  как
выдыхают воздух. - И бесконечно благодарен: ты помогла мне узнать, что мое
сердце не омертвело. А это открытие не меньшее, чем  новая  звезда.  Может
быть, я сумею  еще  что-нибудь  сделать  на  своем  веку?  Ведь  перестать
действовать - это и значит умереть.
   - Как - никогда не увижу? - Лилит широко открыла глаза. -  Разве  я  не
уйду вместе с тобой?
   Безымянный покачал головой.
   - Вспомни, ты задыхалась в летательном яйце.  А  у  нас  воздух  только
такой.
   - Значит, я останусь одна? Никогда больше мы не спустимся возле Большой
воды? Ты не покажешь мне равнины Белого снега? Не станешь  рассказывать  о
небе? Ваш светоплан поднимется вверх, и  ты  будешь  уходить  все  дальше?
Навсегда?
   - Да. Мы будем лететь по черному пространству ни долго, ни  коротко,  а
на самом деле бесконечно! И может  быть,  у  меня  пройдет  всего  два-три
дежурства, а ты, Лилит, уже умрешь. Мне  даже  не  о  ком  будет  мечтать.
Задолго до  того,  как  мы  достигнем  нашей  планеты,  на  Земле  пройдут
бессчетные поколения. А мы будем все жить и жить, все лететь и лететь...
   Лицо Лилит сморщилось и задрожало. Она с воплем упала на землю;  волосы
рассыпались по траве, словно дерево разом Уронило все листья.
   Безымянны