до  него. Я  снова взглянул  на  этот пустой  расколотый
камень, на эту горстку пепла, на эти пылинки, отданные на произвол  ветра. Я
на коленях  прополз вперед,  протянул  пальцы.  Коснулся  белесого  праха. И
задрожал. Я не в силах был  взять себя в руки, а возможно, и не хотел делать
этого.  Опять посмотрел на камень,  туда, где  было  заключено  пульсирующее
сердце. Там ничего не было.
     Больше ничего не было.
     -- Мартин, ну, перестаньте, придите в себя!
     Да, конечно, я все еще дрожал, и Дег продолжал тормошить меня:
     -- Да что с вами?
     Я медленно повернулся к нему, с трудом поднялся и спросил:
     -- Ты... видел его?
     Он сделал неопределенный жест.
     -- Да, но...
     Я хотел было закричать: "Значит, и  ты видел его!", но вдруг понял, что
Дег имеет в  виду совсем другое. И тогда я посмотрел вокруг, словно только в
эту минуту вспомнил о взрыве, и увидел их.
     Вот что осталось от  Эванса,  Джея  и Сильвии.  Вот,  что сотворила  их
безумная  жажда  денег и  богатства.  Мужчины,  обступившие последний  ящик,
оказались  в  центре взрыва. Взрыв был безжалостен к ним. А к Сильвии судьба
отнеслась благосклоннее.  Лицо  девушки  не пострадало. Я  подошел ближе  и,
наклонившись, посмотрел на нее.
     Пепел  тонким  слоем  покрывал  кожу,  забился  в немногие  морщинки, в
маленькую ямочку  над верхней губой,  в  складку у губ, в неглубокие впадины
щек.  Пепел  стер  с  ее лица  выражение  ленивой куколки,  рекламный  облик
красавицы с глянцевой  обложки журнала и вернул подлинное обличье. Вот таким
было истинное  лицо Сильвии.  Она  стала  похожа на  тех  манекенов, которые
побеждают  на конкурсах  красоты, --  до такой степени  загримированных, что
напоминают камень, дерево, что угодно, только не женщину.
     Я прошептал:
     --  Сильвия, --  и протянул  к  ней  руку. Глаза ее были закрыты. И тут
судьба тоже была милостива к ней. Но я все равно коснулся пальцами ее век. И
понял ненужную ритуальность этого жеста.
     --  Видите! Какой... какой... жуткий конец, Мартин! -- Дег в отчаянии с
ужасом искал мои глаза, шепча: -- Сколько смертей! Сколько смертей!
     -- Да, но... они, наверное, даже не почувствовали или... -- Я замолчал.
Мне были безразличны эти люди. Мне не было дела даже  до Дега и самого себя.
Я повернулся  к  камню.  Взрыв  расколол  его  пополам,  обнажив нечто вроде
вмятины внутри камня -- два черных обломка лежали справа и слева. А ведь там
был...
     Я осмотрел все внимательней. Не больше чем полнаперстка пыли, но от нее
исходил легкий белесый отсвет. Я опять задрожал.
     Я сражался на странной войне, которую мы вели в Корее, над моей головой
в бреющем  полете  проносились  боевые реактивные  самолеты, я  участвовал в
штыковых  атаках,  видел  сверхсовременные   танки  и   траншеи  с   колючей
проволокой,  как  в  первую  мировую  войну.  В  меня целились  в упор,  мне
подкладывали в постель  ядовитых змей. Я испытал  все мыслимые разновидности
страха. В Стране Огромных Следов я боролся  с существом, которое должно было
исчезнуть  тысячелетия  тому назад. Я  спустился  на  невероятную глубину  в
колодец  на  острове  Оук, где  едва не  нашел  ответ  на вопрос, как  давно
существует наш мир. Я держал в своих руках радиоактивную ловушку, упавшую на
Землю  из  космоса.  Я  слушал астронавта,  только  что  вернувшегося  после
фантастического  путешествия  на Луну  --  он  пел  древнегреческий  гимн  и
рассказывал, как сражался вместе с царем Леонидом в Фермопилах. Я пожал руку
человеку, который оказался в эпицентре взрыва: атомной  бомбы. Но я  никогда
еще не  испытывал  такого глубокого потрясения, как сейчас.  Никогда еще  не
приходила в  такое  невероятное волнение  та  часть моей  души,  которую  я,
думалось мне, по наивности оградил от любых сомнений и волнений. Никогда еще
не чувствовал я себя совершенно неспособным  владеть  собственным рассудком,
как в эту минуту, когда, забыв обо всем на  свете, смотрел на этот камень, в
котором видел ЖИВОГО человека -- белого, нагого человека, подобного мне...
     Подобного мне?
     Я лихорадочно искал ответ. Я быт уверен,  что он где-то  рядом. Это мне
казалось  несомненным.  Но если его  кожа  была  белой, -- какого цвета были
волосы? А глаза? А  нос -- какой длины он был, как выглядели  губы и широкие
ли у него плечи?
     -- Мартин! Что с вами?
     Какого он был роста?  Я  посмотрел на отпечаток  на  камне. Невероятно.
Около двух метров? Нет, он был не таким высоким. Ниже -- насколько?  Я опять
посмотрел на  камень. Почему я не помешал ветру развеять его прах? Почему не
собрал его сразу же, чтобы доказать...
     Дег тронул меня за руку.
     -- Что? -- прошептал я.
     --  Что  с вами происходит?  -- воскликнул он. Кусая нижнюю губу, он  с
тревогой смотрел на меня. Я никогда еще не видел его таким перепуганным... И
он, конечно,  то же самое думал обо  мне.  Усилием  води  я  подавил желание
узнать, угадать, понять, отогнал сожаление, страх, смятение...
     -- Дег, дорогой... -- начал я... Сейчас я ему все расскажу. Если кто-то
готов  был поверить  мне, так это прежде всего Дег, человек,  который не раз
делил со мной удары судьбы. Я кивнул в сторону камня:
     --  Знаешь,  Дег...   это   сердце....  это  сердцебиение,  которое  мы
слышали...
     --  Это была  какая-то неполадка, не так ли? --  спросил он и, глядя на
выемку в камне, добавил: -- Там же ничего нет...
     -- Там... -- я замолчал.  Наверное,  на этот раз мне поверит  даже Дег.
Впрочем, поверят мне или  нет, не имело никакого значения. Я перевел дыхание
и сказал: -- Да, там ничего нет.
     -- Ну, понятно. Было  бы слишком  курьезно обнаружить живое ископаемое,
не так ли? •"
     -- Курьезно?
     --  Извините, Мартин, -- сразу  же поправился Дег, слегка покраснев,  и
повернулся к месту взрыва: -- Я не должен был  говорить этого, когда рядом с
нами...
     В этот момент из  низкой,  нависшей  над  плоскогорьем  тучи неожиданно
донесся гул самолета. Он приближался,  становился все громче  и  громче.  Мы
устремили  взгляд  к  небу. Кто  это? Тупамарос,  прилетевшие за Астрид, или
спасатели, искавшие нас?
     -- Это не тупамарос;  --  решил  я. Самолет вынырнул из  тучи прямо над
нами.  Снизился, облетел  плоскогорье,  вернулся и  покачал крыльями,  давая
понять, что увидел  нас. Мы как могли махали руками. Самолет  столь хрупкий,
сколь и  громогласный,  пролетел над  нашими  головами и тут же  удалился на
восток, исчезнув в густом тумане.
     -- Что будем теперь делать, раз они нас нашли? -- спросил Дег .
     Я  не ответил.  Мы оглядывали  странный беспорядок вокруг нас. Вся  эта
скалистая и мертвая почва словно  пришла  в  движение -- ветер гонял  ворохи
обгорелой бумаги,  то подбрасывая их вверх, то швыряя куда попало.  Это были
опаленные банкноты, которые взрыв разметал во все стороны. Именно из-за этих
клочьев   бумаги  и  оплавленных  комочков  золота,  рассыпанных  вокруг,  и
создавалось впечатление, будто здесь произошла какая-то бойня. Взрыв оплавил
лишь часть металла, несколько целых слитков были разбросаны взрывной волной.
И  только  теперь,  ощущая  мрачное  чувство безысходности,  я  заметил, что
прекрасное  тело  Сильвии  было  изуродовано  несколькими  острыми осколками
золота.
     -- Это... впечатляет! -- пробормотал Дег у меня за спиной.
     Тишины уже не было. Ее нарушал легкий, сухой шелест.
     -- Что же нам теперь делать, Мартин?
     Я поднял закованные руки:
     --  Попытаемся  освободиться  от  наручников.  Пойди  поищи  в   кабине
самолета, Дег. А я пороюсь в карманах Сильвии.
     Он кивнул,  поспешил к самолету и хотел уже подняться по трапу, когда я
остановил его:
     -- Нет, они здесь, Дег.
     Судьба  благоприятствовала  нам. Связка  блестящих ключей  валялась  на
земле возле Сильвии. Мне не пришлось шарить в ее комбинезоне.
     -- Что будем делать? -- снова спросил Дег, пока я раскрывал  наручники.
Я посмотрел, на расколотый камень. Дег  повторил вопрос, и  я улыбнулся ему.
Улыбка, должно быть, получилась довольно жалкой.
     Теперь мы  спрячемся. Эти медлительные  тупамарос появятся  с минуту на
минуту, и я не хотел бы встречаться с ними.

     Мы покинули место взрыва и успели затеряться в каменном лесу, укрывшись
за одним из валунов, когда услышали  гул вертолета  -- вот оно,  это большое
стальное насекомое. Тупамарос явились на свидание. С большим опозданием.
     Мы сидели  не  шелохнувшись.  Они  не  могли нас  видеть. Случайный луч
солнца блеснул  на  капоте,  и  вертолет пропал,  слившись с  темным откосом
соседней  горы,  на  мгновение  опять  возник  на  фоне   неба  затем   стал
приземляться. Ветер  от его лопастей поднял вихрь рваной  обгорелой бумаги и
пепла, и... праха.
     ЕГО праха  тоже. ЕГО! Я не мог бы утверждать:  "Ему тысячи лет!.." Да и
что  толку в этом? Тысяча или сто  лет,  или всего один  день, -- не все  ли
равно? Разве  может кто-то оставаться живым,  будучи  замурованным в  камне?
Какое сердце способно  биться  столько времени  --  пусть едва-едва,  совсем
слабо, еле ощутимо, словно легчайшее  дуновение,  лишь слегка затуманивающее
прозрачное стекло, или же прикосновение снежинки? Какое сердце способно  так
долго  пульсировать, посылая далеким потомкам призыв  к жизни -- за  пределы
бездушного черного камня? И нам довелось услышать этот зов из глубины веков.
Как  я возненавидел  в эту минуту Сильвию. Из-за ее жадности нам не  удалось
найти разгадку этого чуда.
     Между тем  пепел и обгоревшие банкноты, носившиеся в  воздухе, осели, и
вертолет приземлился. Умолк свистящий рев  двигателей  и  лопастей. Вертолет
опустился  метрах  в  ста  пятидесяти  от  нас. Мы наблюдали за ним.  Внутри
различимы  били какие-то  недвижные  темные  фигуры. Представляете,  в каком
замешательстве были эти люди, с изумлением осматривающие плоскогорье.
     Наконец  открылась  дверца  вертолета,  кто-то  выпрыгнул  на  землю  с
автоматом на  изготовку, сделал несколько осторожных шагов. Потом  кинулся к
Астрид,  которую  взрывом  отбросило   на  несколько  метров  в  сторону   и
перевернуло навзничь.  Человек  опустился  возле  нее  на  колени  и вскоре,
обернувшись к вертолету, что-то прокричал. Еще двое соскочили на землю. Один
из них  подошел к  товарищу, другой держал автомат  наперевес и оглядывался,
готовый в любую секунду открыть огонь. Нам слышны  были их голоса. Кто-то из
них крикнул, и все трое собрались  возле тела Сильвии  на месте взрыва.  Тут
они увидели разбросанные повсюду обгоревшие банкноты  и  оплавленные кусочки
золота.  Один  из них принялся собирать эти  странные самородки, рожденные в
пламени, покрытые пеплом и кровью. Только  сейчас я увидел,  что осталось от
прибора,  созданного  инженером   Финклем  --  переломанные  ноги  какого-то
гигантского насекомого. Один из тупамарос  поднялся в  наш  самолет и  через
некоторое  время  вернулся,  присоединился  к  двум  товарищам, которые  уже
перестали  собирать  мелкие  кусочки  золота  и принялись  искать  уцелевшие
слитки.  Но их  поиски длились  недолго. Потом  они осматривали трупы. Возле
Финкля  немного  задержались  Наконец  подняли  тело Астрид  и  перенесли  в
вертолет.  Ее волосы развевались на ветру, и выглядело  это очень  мрачно. В
этой  крохотной  траурной  процессии  была  какая-то трагичная  и  отчаянная
торжественность.  Тупамарос   доставят   своего   товарища  на   кладбище  в
какой-нибудь далекий южно-американский город и похоронят там.  Астрид станет
их  национальной,  героиней,  погибшей,  как провозгласят они,  за свободу и
революцию
     --  Прощай,  Астрид, -- невольно  прошептал  я.  Все  же она во  что-то
верила. И я вспомнил лицо Сильвии, искаженное ужасом, и услышал ее отчаянный
предсмертный крик:  "Нет!  Нет!" Сильвия тоже во что-то  верила.  И какой же
жалкий был ее идеал! Я ощутил нечто вроде досады. Как по-разному погибли эти
две женщины  в  голубых  комбинезонах! Астрид  -- сознавая  свое  поражение,
Сильвия  -- ощущая свою  мучительную  победу...  Но кто  же  победил  и  кто
проиграл?
     Победа, поражение... Глупые слова. Внезапно белый и нагой человек снова
представился  мне со  всей  отчетливостью.  У  меня перехватило дыхание.  Он
смотрел на меня. Он хотел мне что-то сказать... Сказать...
     В этот момент снова взревели двигатели вертолета, и опять зашевелились,
словно увядшие листья, опаленные взрывом банкноты, взвился черный пепел. Вот
так. Все кончено.
     -- Нам лучше спрятаться, Дег, -- предупредил я.
     Мы пригнулись в тени камня, а вертолет облетел пару раз все плоскогорье
и склон горы. Но  тупамарос спешили,  а потому улетели быстро; и мы увидели,
как они исчезли внизу, в долине, терявшейся за горизонтом.
     -- Что будем делать дальше, Мартин?
     Я не  сразу ответил  на его вопрос. Я тоже задавал его сам себе. Как же
такое возможно: сердце,  которое недавно  было живым,  вдруг  превратилось в
прах?
     Дег  опять  взял  меня  под  руку. И  я  увидел  тревогу  его глазах  Я
постарался отбросить все мучившие меня вопросы и улыбнуться:
     --  Что  дальше?  Будем  умницами, Дег,  вернемся  к  нашему самолету и
подождем, когда за нами прилетят.

     Мы укрыли тела мертвых полиэтиленом,  который нашли  в  самолете.  Дегу
пришлось все сфотографировать. Он был  бледен, обливался  потом и все  время
шевелил губами, ничего не произнося. Я попросил его:
     -- Сними для меня этот камень, Дег.
     И  он,  конечно,  исполнил мою просьбу. Потом мы развели костер, однако
ночь решили провести в самолете, укрывшись от ветра, который свирепо свистел
между камнями.
     Я  почти не  спал. Вышел  наружу в побродил по плоскогорью  среди низко
стелющихся  клочьев  тумана.  Постоял  какое-то  время  возле  тела  Финкля.
Несчастный человек. Стремясь уловить самое тихое  сердцебиение, какое только
может   быть,  он  не  расслышал,  не  понял,  что  его  окружают  черствые,
бессердечные люди, готовые на  все  ради  своих низких  целей, совсем  иных,
нежели те, что увлекали инженера. Я пожалел, что так мало беседовал с ним и,
в сущности, очень бегло. Хорошо, подумал я, что он  все же скончался прежде,
чем увидел, как  разлетелся на куски его прибор, такой же хрупкий, как и его
душа.
     Я прошелся вдоль всей странной  борозды,  которая  на две части  делила
плоскогорье.  Кто  знает,  благодаря чему  возник  этот  след?  Вернувшись в
самолет,  я выпил  немного виски. Мне  не удалось  сомкнуть глаз. На  тысячи
своих вопросов я находил только один-единственный ответ.
     За. нами прилетели на рассвете.
     -- Господи Боже мой, да что же тут произошло?
     Человек, который первым выпрыгнул из огромного спасательного вертолета,
остановился и в растерянности осмотрелся вокруг. Увидев меня, повторил:
     -- Господи, да что же тут произошло?
     Я ответил:
     -- Так... Кое-что...


Глава 8.

     И  вот  я  снова  в раю на  сорок  девятом  этаже.  Мне  нетрудно  было
представить,  что у этих  девушек,  секретарей полковника Спленнервиля, есть
крылья,  точно  у ангелов.  Сидя за  своими  столами они смотрели на  меня с
ангельской  улыбкой.  Изящные, аккуратные,  пунктуальные и  безупречные, как
манекены. Возможно. они ежедневно пили фруктовые  соки и вкушали диетические
продукты -- обезжиренные, богатые витаминами.  Все мы рано или поздно станем
идиотами, если будем так питаться.
     -- Здравствуйте, господин Купер.
     -- О... как поживаете, господин Купер?
     -- С возвращением, господин Купер. Как дела там, внизу?
     Внизу. Что  означает для них  это "внизу"? Внизу -- значит  за порогом,
ниже этажом, на улице  внизу... в аду. Я вспомнил преждевременно постаревшее
лицо Астрид, как она, не дрогнув, сжимала пистолет, как собиралась  взорвать
всех поворотом рычажка. Подумал о  прекрасном лице Сильвии, которое безумная
жажда сверкающего золота превратила в  личину безмозглого демона. Представил
себе девушку, которая не одела на нас  наручники потому, что любила свободу,
и другую, которая, напротив, сковала наши руки, потому что обожала деньги. Я
думал   о   революции  в   Латинской   Америке.  О  великолепной  блондинке,
разъезжающей по свету с миллионом  долларов.  О  толпах  безграмотных людей,
живущих в нищете, и  о иных гостиницах, где стоит повернуть кран  и фонтаном
брызнет шампанское  любой  температуры...  "Как  дела,  господин  Купер?"  В
сущности, мир этих девушек был ограничен раем на сорок  девятом этаже. А тут
забота одна: только  бы  у директора  исправно  варил  желудок, не портилось
настроение и  он способен  был иногда пошутить. И  повседневная  жизнь течет
спокойно, без перемен, по накатанным рельсам.
     -- Там,  внизу, все  было о'кей, --  отвечал я.  Они улыбнулись мне.  Я
кивнул:
     -- Большой начальник здесь?
     Они покраснели. Одна из них ответила, взмахнув длинными ресницами:
     -- О, ПОЛКОВНИК ждет вас, господин Купер.
     -- Полковник, а как же иначе...
     -- Я постучал в дверь.
     -- Да?
     -- Приветствую вас, полковник, -- сказал я, приоткрыв дверь. Он даже не
взглянул на меня, зная, что это я, и проворчал:
     -- Заходи.
     Полковник что-то  читал.  Сидел, склонившись  над  какими-то  бумагами,
поддерживая голову рукой.
     -- Садись... Минутку... Заканчиваю...
     Он читал  очень медленно, слово за словом,  продумывая отчет, который я
закончил час назад  и передал ему. Время от времени он  машинально поправлял
страницы и, прочитав одну, аккуратно перекладывая ее налево. В кабинете, где
царили идеальное освещение и температура, было, как всегда, тихо и слышалось
только тиканье новых  напольных часов  -- подарок редакции  директору: некое
электронное  чудо  из стали  и пластика,  способное  отмерять  тысячные доли
секунды. Я вдруг ощутил, что напрасно трачу время.
     Прошло, по крайней мере, пять минут.
     Я напомнил:
     -- Вы  меня вызывали, полковник? Он не поднял головы. Медлил, дочитывая
последнюю страницу. Это было уже слишком.
     -- Я давно здесь, полковник.
     Он взглянул  на меня, и  его ледяные  глаза  сверкнули под нахмуренными
бровями.
     --  Я  прочитал твою статью,  Мартин,  -- сказал  он. Голос его  звучал
сдержанно и сухо.
     -- И похоже, она вам не понравилась, не так ли, полковник?
     -- Скажем так: я ожидал от тебя другого.
     -- Другого?
     Он фыркнул, взял стояку бумаг, как бы взвесил  ее, поставил вертикально
и, постучав о стол, выровнял листы. И опять посмотрел на меня.
     --  Да,  совершенно другого. Ладно, давай договоримся: твой материал --
это, как всегда, превосходный репортаж.  Может быть, даже лучше, чем обычно.
Но... -- он  поднял руку, как бы останавливая меня, -- только это слишком...
как бы тебе это сказать... слишком сложно, Мартин,  дорогой мой. Ты говоришь
об этой девушке, Астрид, и о той, другой, Сильвии... И слишком мало уделяешь
внимания  всему  остальному.  Уж прости  меня, если скажу откровенно, ладно,
ладно, Мартин? Ты  в своем репортаже, --  и он  постучал  пальцем по  стопке
страниц, -- слишком много философствуешь, вот в  чем дело. "Астрид -- символ
одного мира. Сильвия -- символ другого мира..." Видишь ли...
     Я перебил его.
     -- Нет, полковник. Это не символы и ни о каких мирах  тут речи нет. Это
иллюстрация двух подходов к жизни.  Мне кажется,  --  добавил я,  -- об этом
написано достаточно ясно.
     --  Ладно,  ладно, пусть будут  два подхода  к жизни!.. Но я ожидал  от
тебя, --  продолжал  он  с  лицемерной  улыбкой  старого хитрюги,  --  нечто
более... романтическое...  Ну  да, используем  это  слово,  почему бы и нет?
Революция  в  Латинской  Америке!  Толпы  рабов  рвущих  цепи!  Поток нищих,
ринувшихся  с  северо-востока, из Бразилии.  Генералы  бегут. Дворцы  объяты
пламенем.  Площади  переполнены  народом.  Бомбы  падают  на   университеты,
перестрелки, массовые бойни, развевающиеся  знамена, танки,  Симон  Боливар,
тупамарос,   волнение   всего    мира,   вмешател