настороженные. Их парчовые халаты были подвязаны боевыми кушаками, и у каждого почти под мышкой висел короткий меч в сверкающих ножнах - обычная экипировка придворных Великого Даньчжина. Грузные, могучие, усатые, они показались ей такими несчастными, лишенными ласки и любви, что в ее душе проснулось что-то вроде жалости. Она стряхнула воду с ладоней, сложив их лодочкой, поздоровалась по обычаю:
     - Доброго урожая тебе, Пананг. И тебе, Баданг. И тебе, Чачанг. Давно я не видела вас. Это сколько же времени прошло?
     В дверь за их широкими спинами протиснулся еще более широкий Билли Бочка-с-Порохом, увешанный кофрами, фотокамерами и амулетами.
     - Что вы топчетесь, бездельники? - выкрикнул он бесцеремонно, смешав даньчжинские и английские слова. И сфотографировал удивленное лицо Чхины.
     - Эй, зря ты стараешься, - сказала Чхина ему. - Я еще не причесалась, и у тебя ничего не выйдет.
     - Он не понимает по-нашему, - пробормотал старший из братьев, делая с видимым усилием шаг к ней.
     - Так объясните ему: мой взгляд испортит ему пленку, если я не захочу сниматься.
     - Он совсем не понимает по-нашему, - пробормотал средний из братьев, приближаясь к Чхине. Младший, Чачанг, стоял бледный, не в силах тронуться с места.
     Лицо Чхины стало гневным.
     - А что вам здесь надо? Кто вас звал?
     Пананг отважно схватил ее за руку, сжал до боли.
     - Нам все известно, Чхина... Люди рассказали...
     Она попыталась вырваться, но Баданг схватил ее за другую руку.
     - Люди видели тебя с посторонним мужчиной!
     - Толстые шакалы! - с ненавистью прошипела Чхина, перестав вырываться. - Так знайте! Я люблю Пхунга!
     - Разве можно любить чужого человека? - закричал Баданг. - Без согласия богов?
     - Но я все равно люблю! И убирайтесь из моего дома!
     - У тебя больше нет дома, - сказал без крика Пананг. - И жизни нет.
     Он ударил ногой Чачанга по коленной чашечке, тот вскрикнул и кинулся к Чхине. Захлестнув ее длинную напряженную шею шелковой удавкой, зарыдал:
     - О Чхина, прости...
     Разгоряченный Билли метался вокруг них, щелкая с бешеной скоростью всеми фотокамерами. Его длинные неопрятные волосы, наэлектризовавшись "страстью дела", стояли дыбом.
     Когда женщина уже хрипела и билась в агонии, в дом ворвался Говинд и черенком плети сбил с ног Чачанга. Старшие братья выхватили клинки.
     - Все же было по закону, "герой". Разве ты не знаешь? - Пананга трясло от возбуждения. Острие клинка металось перед глазами Говинда.
     Билли, щелкнув со вспышкой в последний раз, пытался улизнуть, но запыхавшийся от бега Джузеппе столкнулся с ним в дверях - и вот уже репортер катился с грохотом и воплями по крутым ступеням, сопровождаемый восторженным лаем немногих оставшихся в поселке собак.
     Увидев Джузеппе с карабином в руках, Пананг спрятал меч в ножны.
     - Так... - сказал он, вымученно улыбаясь. - Все понятно. Нам говорили, а мы не поверили, что и вы... тоже с ней...
     Говинд с силой взмахнул плетью, Пананг успел закрыться руками - от парчи полетели клочья.
     Говинд и Джузеппе сидели у постели Чхины, когда за ними пришли усатые молчаливые ребята из Службы Княжеской Безопасности.
     - За что? - спросил Говинд. Ему не ответили.
     - Чхину нельзя здесь оставлять, - сказал им Джузеппе.
     - Никто ее не тронет и не задушит, пока не встанет на ноги, - ответили ему. - Пусть лежит здесь.
     Говинд посмотрел в непроницаемое лицо говорящего.
     - А ты ничего не боишься? Подумай.
     Усатый молодец неторопливо снял с пояса никелированные наручники и вдруг ударил ими по лицу Говинда.
     - Нашел кого пугать. Дурак. Говинд захлебнулся кровью.
     В горных лесах шумел осенний листопад. Небесный Учитель взял горсть листьев и сказал ученикам:
     - Запомните. Мои истины - всего лишь эта горсть. Других истин столько, сколько листьев у вас под ногами. Ищите их. Суть моего учения не в том, чтобы поклоняться богам, а в том, чтобы стать ими...
     Еще одна поразительнейшая притча! Неужели все они созданы "интуитивной мудростью"? В состоянии полнейшей жестокой бессамости?
     И я снова и снова пытался достичь психического уровня гениев далекой древности - через опыты с бессамостью. Я жаждал полного просветления, когда приходят "божественные откровения". Я комбинировал все свои знания, использовал аппаратуру "чемодана" и был, по-видимому, на грани помешательства.
     - Хватит, Пхунг! - шептали монахи. - Ты себя убьешь! В твоих железках - злые духи, мы их видим по их плохому сиянию...
     - Но ведь Небесный Учитель был уверен, что все, кто не рабы, могут стать богами! - говорил я вслух самому себе. - То есть на его уровень может подняться любой! И он завещал людям именно это - подняться на уровень гениев. Он требовал этого от своих учеников и последователей!
     - Ты не правильно говоришь, Пхунг, - поучал чопорный Саранг. - Из священных притч нельзя делать выводы, присущие Чужому Времени. В притчи надо верить не умом...
     - Неужели все дело в Мантре Запредельной Мудрости? - бормотал я. - С ее помощью совершенные и выходят в полное просветление. Что-то произнес, что-то сделал, что-нибудь съел, выпил, проглотил - и, пожалуйста: интуитивная мудрость. Мистика! Не желаю принимать такое решение. Я еще не свихнулся.
     - Свихнулся, свихнулся, Пхунг! - строгий голос Саранга. - Может, тебя полечить от безумия?
     Все свои биоритмы я поломал. Мозг мой был постоянно возбужден, поэтому и сон пропал... Я мучился над проблемой. И это было трудно назвать радостным предчувствием открытия или вдохновенной ездой в незнаемое. Я уже доподлинно знал: инсайт, озарение через бессамость - это животное состояние, способность животных, сохраненная людьми. А даньчжинские мудрости постоянно мне диктуют, что инсайт так могуч и непостижим, что способен на все, все, все.
     Я прошел по дороге, указанной даньчжинами, и уперся в стену с маленькой волшебной дверцей - Мантрой Запредельной Мудрости. Но я уже подозревал, что это ловушка для таких, как я. Можно жизнь положить на добывание Мантры - откроешь дверцу, а там лишь кучка листьев, превратившихся в труху.
     Выходит, я должен идти не через бессамость, а, наоборот, через возбуждение самости - нравственной и творческой сути. Грубо говоря, не через правое полушарие головного мозга, а через левое.
     С Чжангом тоже что-то происходило - поскучнел, замкнулся. Однажды, решившись, спросил жалким прерывистым шепотом:
     - Пхунг... как ты думаешь... пустил бы нас Небесный Учитель в свою общину?
     Я посмотрел в его слезившиеся нездоровые глаза.
     - Ты сам уже понял, Чжанг. Верно? Ни за что бы не пустил.
     - Значит... все было зря? - Он окинул долгим взглядом туго набитые стеллажи, уходящие во тьму. - Как же теперь?
     Нижняя губа его задрожала.
     Да, здесь все было пропитано запахом рабства, несмотря на то, что его "навсегда и окончательно" отменили в прошлом году. Корни его - в даньчжинской истории, ясное дело. Но что именно там происходило, как закладывался идиотизм XX века (видеть в рабе идеал), попробуй теперь выяснить.
     Голову можно сломать от нагромождений и переплетений цветистых мыслей древних книжников. Арабесковая пестрота - старинный способ камуфляжа и замены сути. Что даньчжины камуфлировали? Национальные неприятности?
     Раб... Подневольное несчастное существо, предельная жертва насилия (за этим пределом - только смерть). Ненавидеть его? Впрочем, религии всегда обожали его и до сих пор обожают. У Омара Хайяма: "Заполняют мечети и церкви рабы"... В дословном переводе "ислам" - "покорность". А у христиан? "Блаженны терпеливые". "Если ударят по щеке, подставь другую". "Пока не станете как дети, - сказал Иисус Христос, - не попадете в царство бо-жие".
     У многих народов слово "раб" входит в ритуалы, в имена и фамилии как индекс "хорошего качества". Многие историки говорят о рабах как источнике бунтов, социальных и нравственных движений.
     А вот Небесный Учитель - упрямо стоит на своем. Как уничижительны его притчи о рабах! К примеру, посватался разбогатевший раб (оказывается, были и такие) к хорошей добродетельной девушке. Поженились. Увидев, как муж с жадностью поедает пищу (даже горячую!), жена спросила: отчего такая спешка? Муж загадочно помалкивал, но как-то сообщил: его деды и прадеды всегда быстро ели, вот и он, подражая им, торопится... И даньчжинский бог комментирует байку: разбогатевшие рабы не отличают добро от зла, они совершают дурные поступки и не испытывают при этом стыда. Они уверены, что так и надо жить, потому что так жили их предки. И ведут себя подобным образом до самой смерти, не в силах от этого отказаться...
     У Ибн-Туфейля костяк "черни" составляют не бедняки, а те, кто стяжают богатства и добиваются высоких должностей, используя даже религию в корыстных целях.
     Аристотель отличал активный интеллект от пассивного, который может "всем стать". Под принуждением, конечно, стать - так как пассивный.
     Ибн-Рушд писал, что "сказки" Корана воспитывают в людях лжедобродетель, поскольку человек все делает исключительно в надежде, что в раю ему сторицей возместят ущерб, понесенный в жизни. Да и набор благ в раю показательный - яства, напитки, гурии...
     Классические цитаты из Монтеня, выбитые на фронтоне Международного Центра НМ: "Кто рабски следует за другими, тот ничему не следует. Он ничего не находит, да и не ищет ничего..." "Тому, кто не постиг науки добра, всякая другая наука приносит лишь вред"... А в школьные времена мы, ученики, выкрикивали хором, бунтуя против фарисеев-педагогов: "Душа ублюдочная и низменная не может возвыситься до философии!" Это тоже - Мишель Монтень. И в тон ему Вольтер: "Всюду слабые ненавидят сильных и в то же время пресмыкаются перед ними... Человеческое общество, коим правит произвол, похоже совершенно на стадо подъяремных волов, работающих на хозяина". Он вложил в уста литературному Магомету поразительные слова: "Я царствовать над миром должен, если о человеке вспомнят, мне конец".
     И еще Кондильяк, Толстой, Достоевский... Великие люди, как сговорившись, толковали об одном и том же. Не жалость к несчастным рабам, не восхищение их созидательной мощью, а презрение и уничтожение рабского духа в веках, полное неприятие его без любых компромиссов. Они точно познали, осмыслили, превратили в свое убеждение: раб революций не совершает, он превращает все в абсурд. Истинный раб - главное зло на Земле, останавливающее мысль и прогресс.
     Великим людям было важно осмыслить феномен рабов и толпы. Должно быть, всегда и везде это является порогом нравственного знания, за которым и начинается настоящий путь, для каждого свой. Не одолеешь порога - не будет ошеломляющих открытий, не будет гения...
     И снова Хайям:
     "Если сам ты не раб и рабов не имеешь,
     Ты счастливец, каких и не видывал свет".
     Вот почему я не в силах вырваться на уровень мудрости древних - во мне что-то есть от презренного раба? Ведь так трудно мне даются разговоры и мысли о рабах и толпе! Мой мозг все еще поражен изжившими себя табу? Меня тянет к бессамости, мифам, религиям, меня волнуют их тайны и необъяснимое обаяние всего отмершего. Я сам лезу в хомуты и подвалы, разумеется, ради великих наград - неизвестных истин. Пусть ради истин, но я торгую своими страданиями, своей сущностью, свободой. Я впустил в себя раба, и давно впустил! Или он всегда был во мне?
     Как герой Тома Шарпа в "Грехах предков" - вроде бы страшный бунтарь, "маньяк-разрушитель", а на самом деле рабски верный запретам и условностям викторианской ушедшей эпохи...
     Когда я писал свою диссертацию, то перевернул горы современной литературы, искал гениальное предвидение монстроопасной глобальной ситуации. И кажется, мимо меня проскочило главное - ведь многие писали о приметах рабского сознания в обычном человеке!
     Свидетельства многих из многих - знаменитых, известных, малоизвестных, совсем неизвестных... Братство по мысли, тип какого-то мышления или сознания, чувствительного к истинам, кто-то из них, наверное, будет в числе Учителей рода человеческого. Может, уже есть, только мы своими заторможенными в функциях мозгами понять их мысли не можем. Не хотим. Случай не представился.
     И может, кто-нибудь из них научит нас, наконец, как изжить из себя раба? Или каждый должен сам найти свой собственный способ?
     "Сущность любит честных", - сказал Небесный Учитель.
     Может, в этом все дело?
     Я собирал аппаратуру по нужной схеме, Чжанг с убитым видом следил за моими руками и вздыхал. Проблема рабства допекла и его, он находился у "вечного порога".
     Мне понадобилось ювелирно разрезать крохотную кварцевую пластинку, и Чжанг сходил в сокровищницу за алмазом. Это был чудесный кусочек голубоватого льда в оправе из золотых лепестков. Мы разрезали кварц, с хрустом надломили - получилось почти удачно.
     - Инструмент пусть будет у тебя, - сказал я Чжангу. - Еще понадобится.
     Монах надел перстень на палец, чего раньше он никогда бы не сделал. И прошептал с горячностью:
     - Пхунг! Только честно... Ты... ты можешь это самое... О боги! Ну, создать... своим аппаратом мнение? Мое мнение?
     Меня неожиданно растрогали его слова. Как ни давили его душу бессамостью и подвальным бытием, не умерло в нем Светлое Пятнышко личностных качеств. Я обнял его.
     - Чжанг, дружище! Твое мнение не надо придумывать или создавать. Оно есть в тебе! Освободи свой разум от бессамости...
     - А чувства? Ты же говорил, и чувства...
     - А чувства пока не надо освобождать. Для начала пойми разумом, просто логически, что тебе надо выйти из Подвалов.
     - Какие ужасные слова ты говоришь, Пхунг... "Жизнь - это Контраст" - говорится в постулатах
     НМ. Усиливая контраст, усиливаем Жизненный Потенциал. Я должен добиться предельного возбуждения каждого из полушарий головного мозга и разрушить "стену непонимания" между этими двумя Супертипами Мышления, объединить их единой целью. Не будет Цели, будет борьба полушарий, разрушающая Светлое Пятно. Обязательно одно полушарие сожрет другое. Вся хитрость эксперимента в том, чтобы наполнить центры осознания Цели дополнительной энергией за счет разницы потенциалов между обеими стихиями. Внешняя энергия просто убьет меня. То есть я должен достичь гармонии двух враждебных максимумов. Это и есть пик творческих возможностей или, какя полагал, даньчжинской ануттарасамьяксамбодхи, гипотетически полного просветления, по-видимому, не известного современным даньчжинам.
     Я так и объяснил монахам: хочу совместить вершины обоих видов познания, чтобы "увидеть" Небесного Учителя.
     - Твоя голова лопнет! - Чжанг дрожал, как в лихорадке. - Ведь ты не совершенный...
     - Не позволим, - сказал Саранг, "идеальный даньчжин". Я удивленно посмотрел на него, и он застыдился своих "грязных" слов.
     Я сделал необходимые приготовления, облепил себя присосками и проводами, сел на коврик в позе лотоса, привел в норму дыхание и пульс. Прижав язык к небу, сконцентрировал сознание на пламени светильника...
     Монахи уселись вокруг меня и превратились в изваяния. Щелкнул автоматический выключатель, все разом вздрогнули...
     Настал все-таки момент, когда я воспарил в мире светлых истин. Вначале я ощутил ровную сильную радость, ощущение того, что постижение истин дается мне легко. Нечто подобное испытываешь в чудесные мгновения, когда доходишь своим умом до решения труднейших задач.
     И я увидел себя и в то же время не себя - тщедушного, жалкого, сидящего в каких-то знакомо-незнакомых пещерах-подвалах. Я разглядел-ощутил разбитое лицо с разорванными мочками ушей - чья-то злобная рука вырвала из них кольца-серьги. Я мгновенно познал его-себя сидящим в созерцании великих мыслей и бредущим по камням, пахнущим раскаленной пылью. Я физически осязал людское море, замершее при звуках негромкого голоса... Даньчжинский Учитель...
     Оказывается, ты не был ни князем, ни принцем, а всего лишь - простым переписчиком храмовых текстов. Ты многие годы осмысливал суть писаний, следуя мыслью за рукой - чудесный метод постижения сути! Ты стал подвальным мудрецом. В тебе проснулось чувство логики, оно неминуемо просыпается, когда мозг в постоянной работе. И ты пришел в великое смятение от нелогичностей-ужасов жизни.
     Тебя мучили вопросы, которые мучили многих. Но многие не могли переступить черту - тогда нужно было бы потерять все. Ты же снова изобрел аскетизм, погрузился в эгоизм отшельничества, чтобы сохранить мысль. Потеряв все, ты ушел дальше других. Ты стал Великим Критиком своего времени. И хлебнул сполна из горькой чаши. Через собственные страдания познал боль мира. Ты стал Великим Мучеником...
     Почему всеблагие боги создали страх и страдание? - спрашивал ты. Откуда извечная вражда племен и народов? Откуда голод, болезни, войны? Откуда вечное уничтожение свободного духа? Откуда крепкие канаты, привязывающие благие помыслы мудрецов к грубым коновязям?
     Ты искал объяснение мира. И начал создавать Свою Концепцию - как мог, как умел, как позволяло Время. Ты стал ВЕЛИКИМ УТОПИСТОМ, задумав изменить мир хотя бы в мыслях, просто в мыслях, без чего не может выжить творческая душа - суть человека. И ты начал с главного - убил Старых Богов, религию Своего Времени. Ты сделал поразительный вывод: истинное благо - не в создании мира страданий, а в уничтожении его, не в служении богам, а в нравственном совершенствовании человека. Нравственность должна править миром! - постиг ты. Не в религиях и богах, а в самосовершенствовании спасение человека! - постиг ты. И завещал ненависть ко лжи, воровству, к одурманиванию разума, к излишествам в еде и развлечениях, к золоту и богатству. К желаниям, затмевающим разум... И любил все живое. И уважал целомудрие и смелую мысль.
     У истоков даньчжинского монстризма стоял светлый гений. Обалдеть можно! - сказал бы Джузеппе. Хороший человек выпустил в мир двуглавое чудище - Бессамость и Покой. Но не мог же ты требовать от людей предельного рабства! Наоборот, ты возбуждал в них чувство гуманности, самотворения души - ты закладывал основы личности! А через два с половиной тысячелетия все наоборот - свирепое требование быть без "я", без желаний и мыслей, без своего выстраданного мнения.
     Может, беда твоя в том, Даньчжинский Учитель, что строил ты из кирпичей, взятых на руинах? И потом кирпичи проросли, словно кокосы, сложенные грудами в мелководной теплой лагуне? Или виной тому пресловутый износ истин?
     Изношенные истины... Они встречаются на каждом шагу. Они видны в хроническом недостатке качества, гениальности. Их легко увидеть в поступках фанатиков всех рас и народов. Честные фанатики надели на мораль рубище аскета. В проявлениях красоты и чистых чувств стали видеть грех. В военной Японии запретили кимоно и поцелуи. В Иране наших дней ввели чадру, в Пакистане - публичную порку, средневековые казни, шариатский суд. Все народы прошли через это, а многие еще в пути. А ведь у каждого народа с незапамятных времен были свои Учителя. И все они изобретали, как могли, Научное Сознание, ибо очень просто увидеть изъяны Стихии Чувств - только нужно быть честным и чуточку смелым, чтобы не убояться того, что видно невооруженным глазом.
     Они, Учителя рода человеческого, подтолкнули разум к научному познанию, потому что знали и чувствовали, что религиозное сознание - тупик. Находясь в гуще религий, бились над неразрешимой в тех кипящих котлах проблемой Светлого Будущего для всего человечества. И все они на удивление шли одной и той же дорогой, вечным путем искателей истин - от недовольства честного разума к созиданию своих концепций.
     ...Немощный улыбчивый старичок удалялся во тьму веков. Под его босыми растрескавшимися ступнями вздрагивали какие-то странные глыбы. От горизонта до горизонта - одни только глыбы.
     Наверное, и я буду в старости таким же - суетливо шагающим куда-то, пришептывающим на ходу, не обремененным ни страстями, ни имуществом, ни высшими авторитетами. И открывающим преждевременные истины?
     Нет, нет, я уже таков, я - он! Я слился с ним, настроился на