ургу не позволено оперировать своих  близких,  так  и  в
группы поиска никогда не включают тех, кто  может  испытать  недопустимый  в
экспериментальном полете стресс от встречи  с  разыскиваемыми.  Это  правило
становится неукоснительно соблюдаемым законом, если речь идет о  генетически
связанных людях - родственниках по восходящей или нисходящей линии. И  Марк,
и Грусткин - они были потомственными космолетчиками, они принадлежали к  той
небольшой группе семей, где все без исключения  работают  только  в  системе
Большого Космоса. Их далекие прапрапрадеды улетели на "Чивере",  и  если  бы
Энн хоть немного интересовалась  историей,  она  непременно  прочла  бы  эти
фамилии в любом документе той эпохи.
   Времени у нее  было  много.  Энн  продумала  такое  количество  вариантов
возможных рассуждений Морева, Грусткина  и  других  сотрудников  Экспедиции,
которые готовили их полет на Капкан, что  почти  не  сомневалась  -  картина
сложилась у нее верная. Они с Рольсеном были одними из немногих "чужаков"  в
космолетческой среде - и уже по одному этому попали в список  кандидатов  на
полет. Наверное, Грусткин не только сам предложил кандидатуру Рольсена, но и
горячо настаивал на ней - они были непримиримыми  противниками  в  спорах  о
теоретической космонавтике  и  одно  это  должно  было  побудить  болезненно
щепетильного в вопросах этики Грусткина требовать для Рольсена всех  прав  и
преимуществ в любой иной, отличной от их словесных  баталий,  сфере.  Только
теперь Энн прозрела. Игорь, зная, что именно Рольсену  предстоит  лететь  на
поиски Невернувшихся, специально вел с ним многочасовые дискуссии, постоянно
провоцируя на спор. Грусткину нужно было возбудить в  Борисе  способность  к
анализу, сбить с него самоуверенность  удачливого  космобродяги,  развенчать
дешевый  романтизм  лозунга  "летать  -  чтобы  летать".   Конечно,   в   их
препирательствах многое было гротескно заострено, но главное Игорь  усмотрел
верно. "Всеядность" Рольсена,  его  стремление  проникать  во  все  мыслимые
области, становясь там своим, признанным, - эту его черту Грусткин высмеивал
особенно ядовито. Это - все та же страсть к коллекционированию, говорил  он.
Одни складывают в коробку конфетные обертки, другие  -  восторженные  отзывы
специалистов разных дисциплин о своих успехах и эрудиции. Но толку  в  обоих
случаях - ровно никакого.
   И  все  эти  словопрения  об  уставофобии   и   параграфоненавистничестве
преследовали все ту же цель - подготовить Рольсена  к  самым  непредвиденным
обстоятельствам,  о  которых  Игорь  думал,  видимо,  непрестанно.  Поддевая
Бориса, втягивая его в бесконечные беседы,  Грусткин  исподволь  направленно
рассказывал  ему  о  важных  эпизодах  из  истории  космоплавания,  Рольсену
неведомых. Игорь вел сложную утомительную игру - помимо воли Бориса внедрить
в   его   сознание   массу    сведений,    тщательно    отобранных,    умело
проинтерпретированных,  афористично  изложенных  -  с  расчетом,  чтобы  они
всплыли из рольсенского подсознания в нужный момент, даже если момента этого
ждать придется невообразимо долго.
   В свете этих соображений история  с  медальоном  и  булавкой  становилась
прозрачно ясной. Очевидно, Грусткин, дотошно изучивший все,  что  связано  с
"Чивером-1"  и  его  экипажем,  установил,  что  среди   земных   предметов,
безусловно фиксирующих на себе внимание, у чиверян были две такие  вещицы  -
семейная реликвия, быть может, даже  грусткинского  древнего  рода,  и  знак
высшего воинского отличия - не исключено,  что  он  принадлежал  отдаленному
предку Морева. Далее, моделируя рассуждения чиверян -  так  как  Энн  сейчас
моделировала его,  Грусткина,  строй  мысли,  -  он  пришел  к  выводу,  что
Невернувшиеся постараются именно эти два предмета использовать как  символы,
понятные землянам, поскольку они, чиверяне, тоже, вне сомнения, моделировали
психику землян.
   ... Эти мысли, ставшие для Энн и ежедневной  гимнастикой  ума  и  смыслом
жизни одновременно, делали е„ нынешнее капканское существование хоть немного
терпимее.
 
   10. 00. 00/181. 740/V
   Хранилище трансформатория, кассета ј 5:
   ... Общий Совет экипажа суперкрейсера "Чивер-1", полностью  отдавая  себе
отчет в том, что в обозримом  будущем  не  приходится  надеяться  на  помощь
Земли, считает себя  обязанным  принять  все  меры  к  тому,  чтобы  задачи,
поставленные перед кораблем и его командой,  были  выполнены.  При  этом  он
исходит  из  того  незыблемого   положения,   что   Экспедиция   Разрешенных
Экспериментов, членами которой они являются,  никогда  не  оставляет  поиски
своих сотрудников, и как только причины, препятствующие  организации  такого
поиска, перестанут действовать, он  будет  немедленно  осуществлен.  Поэтому
Общий  Совет  экипажа  принимает  предложение  командира   корабля   Морева,
доложенное им и детально обсужденное Советом, сознавая всю его необычность и
принимая на себя всю меру ответственности.
   Совет надеется, что время "Ч" наступит достаточно скоро и что  все  члены
экипажа суперкрейсера, оставшиеся к настоящему моменту в живых, встретят его
как и подобает офицерам-исследователям ЭРЭ.
   11. 15. 00/181. 740/V
 
   БОРИС РОЛЬСЕН
   Прошло всего три с половиной месяца с  того  проклятого  дня,  когда  Тит
исчез в трансформатории, но за это время жизнь на Капкане  изменилась  самым
неожиданным и самым кардинальным образом. Пока Рольсен днями  бродил  вокруг
желтых стен, пытаясь найти хоть какую-нибудь возможность проникнуть  внутрь,
не нарушая при этом режима трансформатория и тем самым не ставя под удар  ни
Тита, ни трех отлеживающихся в нем капканцев, Энн, руководствуясь  абсолютно
непонятными ему соображениями,  отправилась  в  дом  к  Мореву  и  совершила
невозможное: уговорила его снять свою пластинку и отдать е„ им с  Рольсеном,
чтобы с е„ помощью попытаться отворить  двери  трансформатория  и  вызволить
Тита. Энн примчалась  с  этим  драгоценным  поблескивающим  прямоугольничком
прямо к Борису, но сколько ни рассматривали они его,  сколько  ни  старались
просунуть в какую-либо неизвестную им,  но  специально  предназначенную  для
этого щель, ничего из этого не вышло.
   Однако последствия более чем странного (учитывая, что Рольсен и словом не
обмолвился с  ней  о  своих  новых  коллекционерских  планах)  поступка  Энн
оказались в известном смысле не  менее  важными,  чем  если  бы  им  удалось
пробраться за желтые стены.  На  третий  день  после  этого  знаменательного
события Морев вдруг появился на пороге их дома. По капканским понятиям этого
просто не могло случиться: больших  домоседов  невозможно  было  представить
себе даже чисто теоретически - лишь в день  встречи  Возвращающихся  да  еще
несколько раз в году, когда информаторий извещал всех  о  необходимости  той
или иной коллективной акции, капканцы виделись друг с другом.
   Но первый за всю капканскую, с позволения сказать, жизнь визит поразил их
не только самим своим фактом. Прежде всего - это просто бросалось в глаза  с
первого взгляда - шевелюра Морева претерпела решительные перемены, словно он
посетил несуществующий на Капкане модный салон-парикмахерскую. Или,  скорее,
наоборот, - словно  он  был  самым  заурядным  землянином,  довольствующимся
природным цветом волос, быть  может,  лишь  со  слегка  синеватым  оттенком.
Другая перемена, однако, была несравненно более существенной. По сути дела к
ним пришел совсем, иной Морев, лишь внешне похожий на того, кого они  видели
- на разных этапах его существования - все эти четырнадцать лет.  Он  словно
проснулся - да так оно в действительности и было. Морев ничем  не  напоминал
полных  младенческих  сил  и  ощущения  раскрывающейся  перед   ними   жизни
капканских старцев.  Он  выглядел  на  свои  нормальные  восемьдесят  лет  и
напоминал им обоим Главного не только возрастом и внешностью,  но  и  чем-то
неуловимым в манере вести себя. Войдя, например, он сразу уставился на Энн и
несколько секунд - совсем как его земной тезка - неотрывно  глядел  на  нее,
словно замерев. А потом сказал, будто продолжая прерванный разговор:
   - Ну что, видимо, мне следует кое-что вам рассказать.
   Он произнес эти слова таким деловым тоном, так четко и уверенно, что  еще
до того, как смысл сказанного дошел до них, Рольсен и Энн  одновременно,  не
сговариваясь, бросились к экрану информатория. Но по всем каналам шла все та
же капканская чушь - ликбез для  новорожденных,  премудрости  космонавигации
для младенцев, рутинные программы для всех остальных. Нет,  здесь  все  было
по-прежнему. Из этого источника Морев не мог почерпнуть  никакой  информации
для  своего  чудесного  превращения  во  взрослого,  мыслящего  и   знающего
человека.
   Марк спокойно наблюдал за тем, как они щелкали переключателями программ.
   - Дело в этой безделушке, Анна, - сказал, он, показывая рукой на  цепочку
с пластинкой, которую Рольсен повесил на шею, не отдавая  даже  самому  себе
отчета в том, что он не в силах  хотя  бы  на  минуту  расстаться  с  первым
экспонатом новой коллекции. - И еще вот в этом всем, -  Морев  сделал  рукой
широкий жест, которым охватил весь их  капканский  дом,  доставшийся  им  по
наследству  от  неизвестного  чиверянина,  переоборудованный   Рольсеном   и
превращенный стараниями Энн в уютное земное жилище.
   Марк прошел на середину комнаты и сел в кресло - так, что ему видна  была
одна только Энн. "Да что с ним случилось? - подумал Рольсен. - Будто родился
заново".
   - Я вновь стал  человеком,  -  сказал  Морев,  словно  услышав  этот  его
невысказанный вопрос. - Из-за тебя, Анна.
   Он второй раз назвал е„ так,  с  удивлением  отметил  про  себя  Рольсен.
Откуда эта архаика?
   Но Энн улыбнулась Мореву открыто и радостно.
   - Я так счастлива, - сказала она. - Хотя, Марк,  если  честно,  до  конца
все-таки не понимаю, как все произошло.
   - Ты думаешь, почему мы тут прозябаем? - сказал он,  неотрывно  глядя  на
Энн и по-прежнему не  замечая  Рольсена.  -  Зачем  вся  эта  карусель,  все
ненавистные циклы и генерация?
   -  Я  думаю...  -  нерешительно  начала  Энн,  -  то  есть   предполагаю,
догадываюсь - чтобы выжить, сохраниться любой ценой.
   - Конечно, - кивнул головой Морев. - Но к чему круговорот людей,  как  ты
считаешь?
   - Зачем ты экзаменуешь меня, Марк? За  полтысячи  лет  мы  не  разучились
мыслить и делать выводы из ясных посылок. Даже  самые  лучшие  климатизаторы
совершают ошибки. Их надо как-то исправлять - отсюда  и  трансформаторий,  и
смена поколений, и все прочее.
   - Значит, самого главного  ты  все-таки  не  поняла.  С  обычными  сбоями
программы,  которые  происходят  при  жизни  человека,  мы  как-нибудь   уже
справились бы и никому бы и никогда не надо было ни стареть, ни молодеть. Ты
только подумай:  квалифицированные,  тщательно  отобранные  химики,  медики,
физики, биологи, привыкшие к напряженнейшей работе, - и вдруг оказываются не
у дел, а в то же время от их  эрудиции,  умения,  научной  смелости  зависит
жизнь и их самих, и их товарищей. Мы здесь работали, ежесекундно подгоняемые
смертельной опасностью и жгучей необходимостью, и потому,  наверное,  кой  в
чем сумели обогнать землян. Во всяком случае с физиологическими отклонениями
мы могли бы совладать.
   - Но что же еще, Марк? Неужели мало тех бед, что есть? Что еще происходит
на этом проклятом Капкане, какую его дьявольскую хитрость мы просмотрели?
   - Сам механизм ловушки, Анна. Мы тоже очень долго не могли понять его,  а
ведь нас было много. Прошли годы, пока стало ясно: с нами что-то происходит,
мы меняемся, становимся иными. Нет, не внешне - в душе. Характер,  интересы,
взгляд на мир, отношение к себе и другим... "Мы стали слишком сами собой", -
сказал тогда Грусткин. И он был прав - тысячу раз прав.
   Рольсен стряхнул, наконец, с себя оцепенение, в которое  вверг  его  весь
этот дикий бред. Достаточно ему многомудрых высказываний земного  Грусткина,
чтобы выслушивать еще и заумь капканского!
   - Ты можешь объяснить что-нибудь простыми словами? - зло сказал он.
   Но ни Марк, ни Энн, казалось, не услышали его.
   - "Слишком сами собой"... - раздумчиво повторила она. - Не хочешь  же  ты
сказать, Марк, что Капкан проявляет...
   - Именно, Анна, это самое точное слово. Ничего не создает вновь, но  лишь
усиливает то, что уже было в душе, сознании, памяти. Проявляет - но так, что
становится  страшно,  потому  что  главная,   доминантная   черта   личности
обостряется, уродливо разрастаясь, подавляя в человеке все остальное.
   - Странно, Марк, мне не раз приходило в голову что-то похожее, но я гнала
от себя эту мысль - ведь слишком уж неправдоподобным должен  быть  механизм,
не только нащупывающий, но еще и усиливающий в нас самое основное, о котором
мы порой и не догадываемся...
   - Вовсе нет, Анна, вовсе нет. Самое сложное чаще  всего  оказывается  как
раз самым простым. Поле  галактики,  в  которую  входит  Капкан,  улавливает
малейшие Проявления  разума  и  воссоздает  интеллектуальный  портрет  любой
мыслящей системы, которая, на свое несчастье, в него попадает. А дальше -  и
вовсе несложно. Вокруг носителя разума  линии  поля  искривляются  так,  что
получается как бы негатив такого портрета: все характеристики личности в нем
имеют знак  минус,  где  было  черное  -  там  столько  же  белого.  И  лишь
одна-единственная черта, пиковая, выступающая на общем фоне, не  может  быть
задавлена внешним капканским полем, просто  мощности  его  не  хватает.  Вот
она-то и остается от  всей  неповторимой  индивидуальности,  некогда  полной
жизни и  красок.  Только  то,  что  составляет  самую  суть,  истинное  "Я",
сокровенный смысл существования...
   ... Поразительно, думала Энн, слушая Марка. Насколько же он не  похож  на
Главного - другое лицо, фигура, манера говорить, ходить, жестикулировать, не
говоря уж о капканском синеволосии и  безжизненности,  которые  даже  теперь
полностью  не  исчезли.  И  все-таки  что-то  неуловимо  близкое,  знакомое,
узнаваемое мгновенно не умом,  а  сердцем,  какая-то  сердцевина,  стержень,
главная пружина...
   - ... все больше превращались  в  скопление  людей-символов,  из  которых
каждый представлял  собой  лишь  одну  какую-то  черту  характера,  уродливо
заостренную  и  развитую,  -  услышала  она  слова  Марка,   и   неожиданное
воспоминание вдруг нахлынуло на Энн.
   - Так вот почему сначала стерлась память корабельного мозга, а потом он с
таким упорством стремился уберечь нас от всех опасностей, реальных и мнимых,
- сказала она. - Истинная суть бортового компьютера  -  забота  об  экипаже,
остальное - лишь более или менее существенные детали.
   - Да пустое это все! Наносное!  Все  дело  в  номерных  знаках,  -  вдруг
вступил в разговор Рольсен, до  этого  молчавший,  обиженный  невниманием  к
нему.  -  "Капканское  поле",  "капканская  вселенная",  -  передразнил   он
Морева-6. - Самая обычная система, ничем не  хуже  и  не  лучше  стандартных
автозапросчиков любого нормального космодрома. Как только в его зону  входит
корабль, с номерного знака считывается вся нужная  информация.  А  поскольку
номерной  знак  в  целях  надежности  связан  с  центральной   ЭВМ   многими
радиоканалами, то он всегда, при любых  условиях  и  даже  поломках  сам,  в
автоматическом режиме, посылает на запрос космодрома данные о типе  корабля,
его экипаже и текущем состоянии жизненно  важных  параметров  всех  бортовых
систем. Таким образом даже самый примитивный автозапросчик получает  как  бы
мгновенный снимок корабля.
   - Верно, Рольсен, - сказал Марк. - Фокус лишь в двух вещах. Автозапросчик
всего-навсего либо пропускает корабль, либо поднимает тревогу, а тут в ответ
на  любой  сигнал  разума  -  естественного  или,  как  выяснилось  с  вашим
"Чивером-2923", даже искусственного, меняется конфигурация поля.
   В комнате установилась  странная,  никого  из  них  не  удивляющая  и  не
гнетущая тишина.
   ... Поразительно, подумал Марк, как просто и естественно решился  вопрос,
столь мучивший их в  свое  время:  как  узнают  они,  как  почувствуют,  что
долгожданный "час Ч" наступил, как  сумеют  выбраться  из  замкнутых  кругов
своих нежизней, что за могучий импульс должен пробить броню, за которую  они
сами запрятали себя. "Ясновидение любви", - вспомнились ему старые слова  не
то из позабытого романа, не то из какого-то бесконечного сна, который,  быть
может, виделся ему все эти годы.
   ... До какой же степени точно представлял себе земной Марк  все  то,  что
может  произойти  в  е„  душе,  думала  Энн.  Пожалуй,  только  теперь   она
по-настоящему поняла, как глубоко и сильно любил е„ Главный - так, что сумел
прозреть будущее, во всяком случае в том, что касалось  е„,  Энн,  чувств  и
мыслей. Нет, не глаза или голос, не походка и цвет волос... Умение  забывать
себя до полного растворения в делах, радостях и горестях другого -  вот  что
составляло суть Марка Морева, и земного и капканского, именно  е„  сохранили
гены и она  же  безошибочно  была  нащупана  "проявителем"  планеты-ловушки.
Наверное, главный считал, что его восемьдесят  лет  не  дают  ему  права  на
счастье. А может быть, жертвовал им ради успеха экспедиции? Или же он  думал
о своем далеком предке, носившем  его  фамильное  имя,  которого  Энн  могла
спасти - она и никто другой?..
   Пауза затягивалась, и Марк стал в подробностях рассказывать об устройстве
климатизаторов -  механизмов,  не  только  поддерживающих  жизнедеятельность
людей, но и снижающих до приемлемых пределов воздействие капканского поля. С
какой-то непривычной отстраненностью  Энн  вспомнила,  как  подолгу  Рольсен
находился вне климатизаторного поля, порой даже без скафандра.
   Морев-6 между тем стал говорить  совсем  о  другом  -  не  о  технических
деталях, к  которым  Рольсен  проявлял  известный  интерес,  а  о  проблемах
разрешенности эксперимента, всегда волновавшую Энн. Но Рольсен проявил такое
подчеркнутое равнодушие, даже безразличие к словам Марка, что  Энн  осталось
лишь предложить Мореву обсудить эту тему по дороге  к  его  дому,  куда  она
вызвалась проводить его - при молчаливом неодобрении Рольсена.
   Ничего, кроме новой волны раздражения, посещение Морева-5 у  Рольсена  не
вызвало. Ну  да,  конечно,  его  концепция  капканского  захвата  не  лишена
интереса. Хотя, с другой стороны, не скажи им он, Рольсен, о  бросающейся  в
глаза аналогии с номерными знаками и автозапросчиком - сами, наверное, так и
не догадались бы.
   Идея климатизаторного рая - недурна. Но вот существовал же  он,  Рольсен,
месяцами вне этого технического Эдема - и ничего, слава Эйнштейну, с ним  не
случилось. Более того, нашел "ЧИВЕРА ПЕРВОГО"!
   Ну, а уж все заумные заламывания рук, которые  последовали  за  принятыми
чиверянами вполне разумными техническими решениями,  он,  Рольсен,  понимать
попросту отказывается. Уж и климатизаторы  действуют,  и  трансформаторий  в
принципе придуман, а они все еще ломают голову  над  "главной",  видите  ли,
задачей. Сама идея трансформатория должна, по их  понятиям,  пройти  главный
тест - на разрешенность эксперимента. Иными словами, чиверяне  раньше  всего
должны сами  себе  ответить  на  вопрос:  допустимо  ли  в  данных  условиях
вмешиваться в биологический цикл развития людей ради того,  чтобы  сохранить
для Земли человеческую популяцию, обратив для этого  офицеров-исследователей
в  некое  подобие  круговорота  веществ  в  природе?  Можно  ли   превращать
индивидуальную волю к жизни в коллективное выживание?  Разрешают  ли  высшие
принципы, заложенные в инструкции, делать из коллектива  пилотов  и  научных
работников машину, законсервированную и самообновляющуюся, но пребывающую  в
бездействии  до  того  момента,  когда  некая  внешняя   сила   побудит   е„
функционировать?
   Вот такие вопросы решали, оказывается, чиверяне - вполне  в  духе  земных
грусткинских талмудистских рассуждений. А ведь критерий разрешенности  пр