. Сколько всего случилось с ними с того момента, когда она вот  так  же
прошептала ему эти слова на ухо... Из-за  чудовищного  нарушения  одного  из
самых важных параграфов "Наставления" Рольсен был вынужден  арестовать  Энн.
Это решение далось ему нелегко. Но экспериментальный полет  -  не  пикник  в
лунных кратерах. Мысль, что безалаберности этой девчонки надо положить конец
для е„ же пользы, после долгих сомнений и душевных метаний возобладала  надо
всеми другими. Рольсен безумно  злился  на  Энн  -  и  не  из-за  е„  детски
легкомысленного поступка, а потому, что поступок этот заставил его  выбирать
между тем, что диктовало ему сердце и чего требовал разум.  И  он,  понимая,
конечно, что в самом недолгом времени снимет  с  Энн  арест,  тем  не  менее
мстительно прикидывал в уме один за другим варианты возвращения, при которых
мог бы, большую часть времени находясь в анабиозе, довериться  автопилоту  и
лишь на наиболее сложных, требующих безусловного человеческого вмешательства
отрезках пути, брать управление в  свои  руки.  Видимо,  история  с  Энн  не
позволила Рольсену сразу заметить, что с кораблем происходят странные  вещи.
Раз или. два, обратившись к памяти машинного мозга и не получив  ответа,  он
посчитал это обычными сбоями. Он вел  корабль  челночным  курсом,  "заметая"
исследуемый квадрат. Особого умения такая операция  не  требовала.  Локаторы
интеллекта по-прежнему безмолвствовали. Рольсен начинал скучать и подумывал,
не снять ли ему на время арест с Энн, затворенной в своей каюте.
   В одну из таких  минут,  от  нечего  делать,  он  попросил  бортовую  ЭВМ
просчитать один из вариантов экстренного возвращения на  Землю,  который  он
успел продумать вчерне. Запрос ушел уже  довольно  давно,  но  из  динамиков
слышалось лишь сплошное шипение, а в объеме изображения вспыхивали  какие-то
искры. И все.  Еще  не  веря  в  случившееся,  Рольсен  прозвонил  все  узлы
коммуникатора по тест-таблице, - снова только потрескивание в динамиках.
   Он не мог вспомнить, что положено делать в подобной ситуации, и  запросил
компьютер. На экране появился сигнал, что запрос принят. Прошло минуты  две,
прежде чем Рольсен осознал, что электронный мозг безмолвствует, потому что и
он тоже  не  знает,  как  надлежит  поступать  в  таком  положении.  Простая
вежливость, правда, требовала, чтобы он так прямо об  этом  и  сообщил,  но,
быть может, такие нежности  программой  не  предусматривались.  Предчувствие
чего-то недоброго заставило Рольсена задать мозгу вовсе  пустяковый  вопрос.
Ответа вновь не последовало. Тогда, чувствуя неприятную дрожь  в  руках,  он
запустил программу тотального контроля памяти  компьютера.  Экран  несколько
секунд молчал, и Рольсен стал успокаиваться. Тем большим ударом  явился  для
него результат проверки: "Базовая память пуста".
   Но даже и тогда он не сумел в полной мере оценить размеры бедствия.  Ведь
оперативная память компьютера  была  в  порядке  и,  следовательно,  он  мог
выполнить  любые  вычисления.  Кроме  того,  автономные  запоминающие  блоки
автопилота тоже оказались поврежденными лишь частично,  а  именно  -  в  них
стерлось все до момента, отстоящего во времени на двадцать два дня.  Рольсен
заглянул в бортовой журнал. Именно в этот роковой день он услышал  Главного,
потом пошел будить Энн...  да,  в  промежутке  случилась  какая-то  странная
авария...
   Спокойно, говорил себе Рольсен, спокойно,  нельзя  впадать  в  панику.  В
конце концов не бывает совсем уж невероятных ситуаций, любая так  или  иначе
предусмотрена, имеет некую аналогию. Надо лишь найти соответствующий случай,
скорректировать предлагаемое решение, проиграть  его  на  машине.  И  только
тогда, пытаясь вот так  привести  мысли  в  порядок,  он  почувствовал  себя
совершенно беззащитным - голым и  беспомощным,  как  младенец.  Спасительных
правил  более  не  существовало.  "Полная  самостоятельность  действий,   не
обусловленных бюрократическими рамками полетных инструкций", - кажется,  так
формулировал он свой идеал жизни в споре  с  Грусткиным?  Что  же,  командир
Рольсен, сбываются все твои смелые и  даже  несмелые  мечтания.  "Вы  хотели
свободы? Ешьте ее, волки!" Энн была бы рада услышать,  что  он  цитирует  е„
любимого Киплинга.
   Уверенность  в  своих  силах,   чуть   было   не   покинувшая   Рольсена,
возвращалась. Жили мы с инструкцией, проживем и  без  нее.  Кстати  сказать,
Главный и так развязал нам руки, избавив от  необходимости  слепо  следовать
пунктам и подпунктам. Даже Энн... Действительно, какой резон в этой ситуации
было подвергать е„ домашнему аресту за нарушение отмененных правил?  Что  за
логикой руководствовался он,  Борис  Рольсен,  убежденный  бюрократоборец  и
заклятый параграфоненавистник?  С  кем  он,  Рольсен,  -  с  Разумом  против
Инструкции или с Инструкцией против Разума?
   В таком приподнято-покаянном настроении он и постучался в дверь е„ каюты.
Энн открыла ему в тот же миг, словно знала, что он должен вот-вот появиться.
   -Что-то случилось, - только и сказала она без тени вызова  или  обиды.  -
Раз ты первый пришел, Боб.
   Она впервые назвала его так, и в  какие-то  считанные  мгновения  Рольсен
вдруг все увидел и все понял. И то, как она  ссорилась  и  мирилась  с  ним,
ничего ему об этом не сообщая. И то, с  какой  неохотой  уходила  на  долгие
месяцы  в  анабиоблок  и  с  какой  радостью  возвращалась   оттуда,   чтобы
бодрствовать  вместе   с   ним   несколько   дней,   дозволяемых   правилами
экспериментальных полетов.
   С этой секунды  они  не  разлучались.  Они  были  рядом,  когда  локаторы
интеллекта, словно  очнувшись,  вдруг  застрекотали,  как  сумасшедшие.  Они
вместе увидели эту планету-ловушку. В четыре руки сажали они свой корабль на
чужую лиловую землю. И весь этот абсурдный, не укладывающийся  в  нормальное
сознание, вывернутый наизнанку мир они встретили плечом к плечу. Их ничто не
разделяло тогда ни днем, ни ночью, и в этом было  их  счастье  и,  возможно,
спасение. Потому что иначе не смеялся бы теперь  во  сне  за  стеной  Тит  -
единственная, в сущности, их надежда.
   Сажать корабль вручную было непривычно и  странно  -  тренировочный  курс
самостоятельного  управления  пилотажными  системами  всем   курсантам   ЭРЭ
казался,  разумеется,  одним  из  множества  бессмысленных  предметов,  лишь
отягощавших их память: в космосе могло случиться что угодно,  но  только  не
выход из строя бесконечно надежных,  многократно  продублированных  цепей  и
схем корабельного мозга. Но именно бортовой компьютер стал для  них  главной
помехой.  Упрямо,  настойчиво,  даже  лихорадочно  он  стал  вдруг  включать
бесчисленные блокировки, не позволяющие  экипажу  совершить  практически  ни
одного  самостоятельного  действия.   Словно   старая   заботливая   нянька,
потерявшая голову и утратившая всякое представление о реальном мире, мозг их
"Чивера" назойливо предостерегал Рольсена и Энн от любых поступков. В  конце
концов им пришлось отключить компьютер и взять управление кораблем на себя.
   ... Он держал е„ за руку, готовый защитить от всех бед  и  несчастий,  и,
хотя индикатор угрозы отнюдь не требовал этого, не убирал  палец  со  спуска
бластера. Наивный чудак, меряющий опасность земной меркой... Энн замерла, не
в силах пошевелиться, когда первое  же  живое  существо,  встретившееся  им,
оказалось диковинно  одетым,  моложе  самого  себя  лет  на  десять,  сильно
похудевшим и отчего-то синеволосым  Грусткиным.  На  груди  его  на  цепочке
болтался металлический прямоугольник. Он шел им навстречу,  размахивая,  как
обычно, руками, а его прыгающую походку спутать с чьей-либо было невозможно.
Настолько  невероятно   было   увидеть   его   здесь,   среди   многоэтажных
ядовито-оранжевых деревьев,  за  которыми  скрывались  какие-то  низкорослые
постройки, что Энн,  изо  всех  сил  сжав  руку  Рольсена,  в  то  же  время
совершенно естественным голосом, очень светски, будто все они  прогуливались
в Луна-парке среди безобидных аттракционов, сказала:
   - Кажется, мы где-то встречались. Но, простите, запамятовала ваше имя.
   Незнакомец остановился и  посмотрел  на  них  без  особого  интереса.  Он
откинул со лба свои волосы-водоросли, и, к огромному своему облегчению,  они
увидели, что им просто померещилось -  это  был  совсем  еще  мальчишка  лет
шестнадцати-семнадцати с неоформившейся  фигурой  и  чертами  лица,  которые
могли стать в будущем какими угодно.
   - Грусткин, - сказал он. - Мое имя - Грусткин. Генерация пять.
   И зашагал прочь.
   ... Они не раз вспоминали этот свой первый день на  Капкане,  и  Рольсена
всегда поражало, насколько спокойно восприняли они оба чистый,  без  акцента
выговор Грусткина, как мало, в  сущности,  удивил  их  сам  факт  встречи  с
обычным человеком, а не с какой-нибудь  космической  несуразностью,  и  лишь
непонятные тогда  слова  о  пятой  генерации  показались  чем-то,  требующим
объяснения.
   Энн, храбрая девочка, держалась молодцом - и тогда, и позже. Она, правда,
настояла, чтобы они вернулись на корабль, когда, войдя в город, они  увидели
группу людей, что-то делающих у серебристого куполообразного  здания,  каких
на Земле давно уже не строили. Но наутро  она  первая  собралась  в  путь  и
первой вступила в разговор с людьми на площади.
   ...  Рольсен  смотрел,  лежа  в  кровати,  как  Энн  выскользнула  из-под
простыни, набросила на себя халатик и исчезла в ванной, как появилась вновь,
поправляя на груди свой неизменный медальон, напевая и раскладывая по местам
разбросанные вещи, как, ступая легко и пружинисто, она двигалась по комнате,
напоив цветы и смахнув по дороге пыль,  -  он  смотрел  на  все  это,  такое
привычное,  спокойное  и   родное,   и   ощущение   страшной   необратимости
происшедшего, чудовищной несправедливости физически душило  его,  не  давало
распрямиться, встать, начать новый день - еще один шаг в никуда.
   Но тут дверь распахнулась, ударившись о стену, и в комнату влетел  Тит  -
долговязый, дурашливый, угловатый и все-таки  чем-то  неуловимо  похожий  на
мать. Обруч, сдавивший Рольсену грудь, треснул,  отлетел  в  сторону,  и  он
легко, одним движением увернулся от прыгнувшего  к  нему  на  кровать  сына,
обхватил его руками, и между ними началась обычная утренняя борьба-зарядка.
   Энн несколько мгновений смотрела на них и,  успокоенная,  отправилась  на
кухню готовить праздничный завтрак.
 
   ЭНН МОРАН
   ... Самое трудное наступило,  когда  Титу  стало  года  три.  Только  что
казалось: главное - чем накормить, как искупать, не заболел  ли...  Впрочем,
болезней тут не бывает, но это потом уже поняли, а тогда жили  в  постоянном
страхе, ведь ни врача, ни лекарств, ни путного информатория, ни  соседей,  с
кем  посоветоваться  -  ничего,  но  вот,  слава  Эйнштейну,  подрос,  вроде
здоровенький, умненький, к пище  здешней  привык,  климат  идеальный,  можно
вроде бы на какое-то время вздохнуть, заняться хоть немного Бобом,  которого
Энн, надо сказать, совсем забросила, и тут вдруг Тит приходит домой с  улицы
и спокойно так, по-деловому, говорит, что скоро ему пора в трансформаторий и
пусть его любимую собаку Джули отдадут соседской девчонке, которой еще после
него  жить  целый  год;  да,  он  так  и  сказал  и  стоял  с   этим   своим
бейненсонитовым  сокровищем,  которое  Боб  смастерил,   разорив   одно   из
корабельных кресел, и смотрел на Энн доверчиво и без всякого страха,  и  она
тогда в первый раз за все время, что они жили  на  Капкане,  заплакала:  как
объяснить ему, как растолковать, чтобы  он  понял,  что  все  его  дружки  и
подружки с каждым днем будут  становиться  все  меньше,  все  беспомощнее  и
глупее, и только он один станет взрослеть, расти, набираться  сил  и  опыта,
как вместить в эту милую детскую головку то, что не умещается в их  с  Бобом
сознании? Обмануть, успокоить, приласкать - глядишь, обойдется? Но  ведь  не
обойдется же... просить совета или помощи у Боба она не могла  -  он  и  так
весь почернел, издергался, с утра до полуночи пропадая  в  корабле,  пытаясь
что-то  вычислить,  сконструировать,  найти  какой-то  выход.  И  Энн  стала
рассказывать сыну правду, которая звучала, как недобрая сказка: в  некотором
царстве, в некотором государстве, говорила она, далеко отсюда, на планете по
имени Земля, давным-давно жили умные и смелые люди, они  построили  огромный
корабль, во много раз больший, чем тот, где  теперь  работает  наш  папа,  и
полетели так далеко, что сигнал от них шел бы домой долгие годы. Поэтому они
и не пытались его посылать, но так случилось, что они пролетали мимо звезды,
которая притягивает к себе все, что окажется рядом, если  только  оно  летит
медленнее субсвета... Ну да, поэтому  кораблю  пришлось  сесть  на  одну  из
планет, которая вращалась вокруг этой звезды и походила на их родную  Землю:
там были и воздух, и  вода,  и  растения.  Одно  только  там  было  плохо  -
оказалось, что на этой планете у людей не могут рождаться дети...
   Энн дошла до этого места и остановилась, потому что даже земному  ребенку
не так-то просто объяснить тайну человеческого появления на  свет,  а  Титу,
капканцу, единственному родившемуся здесь ребенку, и вовсе  невозможно  было
сказать ничего разумного. Как ни мал он был, а все-таки  дважды  уже  видел,
как приводили  Возвращающихся  с  нетерпением  ожидавшие  их  капканцы,  как
считали они дни до того момента, когда надо будет идти в трансформаторий,  и
с утра стояли у его желтых  дверей  выдачи...  Тит  смотрел  на  нее  широко
раскрытыми глазами, как все дети, которым рассказывают сказку, и Энн  поняла
вдруг, что он не станет задавать ей никаких вопросов, а будет просто слушать
эту страшную правду, веря и не веря в нее, готовый принять самые невероятные
условности, лишь бы все получалось интересно и понятно... Так  вот,  сказала
она, видя, что Тит нетерпеливо заглядывает ей в глаза,  так  вот,  эти  люди
стали думать и гадать, что же им делать: вернуться на Землю  они  не  могли,
ждать помощи в ближайшие годы тоже не приходилось, а у них был такой закон -
не они его придумали, это была мудрость всех людей на Земле, - что  в  любых
трудных случаях, если нет надежды вернуться домой самим, надо  сделать  так,
чтобы после них остались другие люди,  их  потомки,  которые  либо  дождутся
землян, либо придумают, как выбраться из беды... И тогда они  придумали  вот
что: если у них  не  может  быть  детей,  то  приходится  самим  молодеть  и
молодеть, а потом, когда станут совсем  маленькими,  им  надо  очень  быстро
состариться, чтобы дальше снова молодеть. И они так и сделали. И  теперь  на
их планете живут одни и те же люди - в девяносто лет они появляются на свет,
а  потом  все  молодеют  и  молодеют,  пока  и  их  вновь   не   отнесут   в
трансформаторий, там они полежат годик и возвращаются вновь, и так они живут
уже пятьсот лет - пять поколений, пять генераций... Вот такое дело,  сказала
Энн,  думая,  что  теперь-то  Тит  хоть  что-нибудь  поймет,  но  он   сидел
насупившись,  потому  что   волшебная   история,   так   хорошо   начавшись,
превратилась под конец в самую что ни на есть заурядную, ведь он каждый день
видел вокруг себя эту неинтересную, совсем обычную жизнь... Великий  Космос,
подумала Энн,  в  этом  ненормальном  мире  даже  сказки  шиворот-навыворот,
ребенку надо попросту рассказывать о Земле, все как есть, точнее, как  было,
и он станет слушать, раскрыв рот, и  требовать  продолжения.  По  капканским
меркам, Энн была неповинна в том, что случилось, потому что нет и  не  может
быть событий,  не  предопределенных  заранее  -  на  этой  аксиоме  держится
заведенный на Капкане порядок: в известный день и час человек является в мир
и покидает его, чтобы бесконечно повторять этот цикл.  Долгий  внешний  путь
его проходит под присмотром климатизаторов, а краткий внутренний -  в  чреве
трансформатория. Любые случайности, таким образом,  исключены,  а  поскольку
все  обитатели  планеты  участвуют  в  этом  раз   и   навсегда   заведенном
круговороте, их встречи и расставания  запрограммированы  самими  жизненными
циклами, и всякий наперед знает, что и когда с  ним  произойдет.  И  в  этом
смысле судьба Тита предопределена  заранее  с  той  же  точностью,  с  какой
работает   аппаратура   поддержания   искусственного   климата,    давления,
температуры, влажности и других жизненно важных величин.
   Для землянина будущее,  скрытое  завесой  неизвестности,  такой  же  факт
бытия, как  для  капканца  -  точное,  до  деталей,  знание  своего  завтра,
благодаря таковому он только и может существовать. И ни одна земная мать  не
стала бы лишать своего  ребенка,  заброшенного  на  чужую  планету,  сказки,
которая поведает ему о его  прошлом  и  будущем;  и  до  этого  злосчастного
времени Энн каждую минуту рассказывала Титу о Земле,  и  он  рос,  мечтая  о
зеленой траве и голубом небе, темных ночах и солнечных днях, о зиме и  лете,
о снеге и дожде, гриппе и коклюше, зубной боли и несчастной любви, о тысячах
волшебных, сказочных, невероятных вещей, которые влекли его сильнее,  чем...
да, сильнее, чем все на свете.
 
   12. 00. 00/356. 947/V
   - Мы собрались по просьбе членов Совета командора Морева. Ему слово.
   -  Сегодня  двенадцать  лет  со  дня  старта  разведывательного   корабля
руководимой мною Экспедиции, задача которой - поиски "Чивера-1". Как  хорошо
вам известно, это первая попытка поиска  Невернувшихся,  предпринятая  через
полэры после их исчезновения. Развернуть поиски раньше мешала тысяча причин.
Сейчас их нет. Значит, следует немедленно послать нуль-флот в квадрат, где в
последний  раз  были  приняты  сигналы  малого  внегалактического   охотника
"Чивер-2923".
   - Подсчитана ли стоимость такой экспедиции и совместима ли  она  с  ранее
утвержденными Советом планами?
   - Подсчитана. Ориентировочно - 15 миллионов человеколет,  что  составляет
полпроцента наличных ресурсов Совета.
   - Но это больше, чем любые две программы, вместе взятые!
   - Едва ли стоит в данном случае проводить сравнения  и  параллели.  Поиск
Невернувшихся - а перед нами два экипажа землян, о судьбе которых ничего  не
известно, - долг, не сводимый к цифрам и выкладкам.
   - Тем не менее существуют планы, реальность которых не вызывает сомнений,
и  прожекты,  осуществимость  коих  под  большим  вопросом.  Куда  прикажете
направить ресурсы, всегда, увы, ограниченные?
   - Прошу прекратить неаргументированную  полемику.  Время  Совета  слишком
дорого для  неподготовленных  дискуссий.  Согласно  ранее  поданной  просьбе
докладчика, предлагаю выслушать мнение эксперта Грусткина.
   - Я буду предельно краток. Исследования, проведенные в ЭРЭ  за  последние
несколько  лет,  позволяют  немедленно  получить  экономию  в  25  миллионов
человеколет, что полностью покрывает стоимость такой же немедленной  посылки
нуль-флота на поиски Невернувшихся. Подробные расчеты прилагаются.
   12. 00. 15/356. 947/V
 
   БОБ
   Корабль практически не получил  никаких  повреждений  и  внешне  выглядел
вполне  исправным,  прошедшим,  правда,  нелегкую  дорогу  и  нуждающимся  в
профилактическом  ремонте.  Рольсен  не  вылезал  из  двигательного  отсека,
копошился в реакторном отделении, колдовал над панелями  блоков  управления,
прозванивая схемы, прогоняя тесты, настраивая аппаратуру. Он с удовольствием
занимался всем этим. Внутренняя  потребность  постоянно  что-то  делать,  не
слишком задумываясь о результате и тем более о цели, отличала его с детства.
О его  работоспособности  ходили  легенды.  Он  ни  разу  не  воспользовался
послеполетным отпуском - проходил переподготовку, брался за короткие  рейсы,
осваивал новую технику полета и управление кораблями различных типов. Теперь
накопленный столь разносторонний опыт мог ему очень пригодиться.
   Однако чем больше Рольсен приводил корабль в порядок, тем  очевиднее  ему
становилось, что в нынешнем  его  виде  "Чивер-2923"  представля