известно
чего,  мною  овладела  лихорадка  сродни той, что испытывают те непоседливые
люди,  которых  неугасимый  огонь  любопытства  гонит  и  гонит  вперед, для
которых  неподвижность  сродни  смерти,  а  заточение  на  короткий  срок  в
замкнутое   пространство   есть   пытка   нестерпимая.   Я  испытал  чувство
полузабытое,  чувство,  изведанное  в  юности,  когда весь мир кажется одним
громадным  чудом,  составленным  из бесчисленного множества маленьких чудес.
Промаявшись  в четырех стенах пару часов, я надел куртку и вышел на улицу. Я
не  обманывал себя -- мне необходимо было увидеть девушку, встреченную утром
в  лесу. Что я ей сказал бы, меня не занимало: казалось, стоит увидеть ее, и
нужные  слова  найдутся,  и  все  образуется,  придет  в норму, в устойчивое
положение,   которого  я  подсознательно  давно  ждал.  Это  было  влечение,
которому невозможно было не подчиниться, и я оделся и пошел из дома.
       Конечно,  я  не  встретил  девушку  в тот вечер. Ходил между домами и
вглядывался  в  лица прохожих, заходил в магазины, где толпились озабоченные
люди,  возвращавшиеся  со  службы,  взбирался  на  возвышенности и обозревал
окрестности,  словно  наблюдатель  на  своем посту. Это походило немножко на
игру,  потому  что  я понимал, что вряд ли найду девушку среди этих каменных
джунглей,  но  не мог остановиться, и все ходил и ходил, пока не стемнело, и
улицы  не  опустели,  и  блуждание  мое не потеряло всякий смысл. А когда на
город  опустилась  ночь,  и  высыпали  звезды,  Марс  загорелся  красноватым
светом,  и  Венера вспыхнула белым огнем на фоне почти осязательно темнеющей
синевы,  и  когда я представил там, среди этой черноты и этих звезд, летящий
по   своей   орбите   Юпитер   и  его  гигантские  кольца,  составленные  из
невообразимого  числа  огромных ледяных глыб, то уже не захотел возвращаться
домой.  Я  вспомнил,  как держал вахту среди этой черноты и сверкающей пыли,
как  долгими  ночами  смотрел  сквозь кварцевый экран на неподвижные звезды,
неизвестно  кем  и  для чего зажженные в ночи, -- и ощутил тоску по Космосу,
по  великой  бесконечности  пространства,  которой  поражены  все,  кто хоть
однажды побывал наедине со Вселенной.
       Бывают  в  жизни  события  внешне  незаметные, неброские, но значение
которых  для  человека огромно. Как могучая полноводная река берет начало от
неприметного  ручейка,  затерянного  среди  каменных  глыб,  в густой траве,
скрывающей  его от поверхностного взгляда, так потрясения и великие перемены
судьбы  в  лучшую  или  худшую сторону, если проследить их причины и увидеть
исток,  берут  начало  от  самых ничтожных и невидимых подчас обстоятельств.
Больше  того,  обстоятельства  эти  складываются до того случайно, настолько
бессмысленно,  что  можно прийти в отчаяние, рассматривая причины, приведшие
к  трагическому  или  даже счастливому финалу. Руководит ли нами Судьба -- я
не  знаю.  Скорее  всего,  нет. Ее заменяет цепь событий, последовательных в
своем  соединении,  но достаточно случайных в момент зарождения этой цепи, и
то,  что  мы  принимаем  за  Рок,  является  на  самом  деле  его величество
Случаем --  божеством, по неведению возведенным на чужой трон и настолько на
чужом  троне  освоившимся,  что нужно теперь немало прозорливости, чтобы под
величественными   и   подчас  пугающими  одеждами  увидеть  его  истинное  и
достаточно скромное лицо.
       Случайна  ли была моя встреча в лесу с незнакомкой? Как это могло так
случиться,  что  она  переехала  именно  в  наш город, именно в мой район, и
отправилась  на прогулку именно этим сентябрьским утром? Именно эта девушка,
с  первого  взгляда  поразившая  мое  воображение?!..  Был  ли  в этом перст
Судьбы,  или это есть невероятное стечение обстоятельств, сложение той самой
гармонии  из  хаоса  условий  и  причин, какое бывает лишь однажды в жизни и
которое   сродни   самому   высокому   чуду?   Сама   по  себе  эта  девушка
представлялась  мне  чудом! Я понимал, что она -- обычный человек, такой же,
как  и  я  и  как  миллионы других людей, и что ей присущи те же недостатки,
какие  я  находил  у  тысяч других женщин, что наверняка я обманываюсь на ее
счет  и  принимаю  за истину иллюзию, которую сам же и создал для себя. Но я
не  хотел  прозревать,  не  хотел истины! -- а я хотел остаться под обаянием
прекрасной  иллюзии,  под  знаком  чуда,  хотел  верить,  что эта девушка не
такая,  как  все,  что  она  неизмеримо выше всех и что она создана природой
специально  для  меня! Еще вчера мне казалось, что в жизни моей уже не будет
ничего  такого,  из-за чего стоило бы радоваться, и бороться, и готовиться к
подвигу.  А  сегодня  я  верил,  что  жизнь  еще  не закончена, и борьба еще
впереди, и возможно счастье, ведь мне всего только тридцать пять лет!
       На  следующее  утро  я снова был в лесу. Я поднялся раньше обычного и
опять  шел  в  промозглом  вязком  тумане мимо углов строений, которые можно
было  принять за грани сказочных дворцов, потом -- по колено в мокрой траве,
минуя  с одной стороны озеро, а с другой -- притихшие цветочные поляны, пока
не  вступил наконец под кроны деревьев, на ковер из рыжих иголок, по которым
так  приятно  ступать  твердой  подошвой.  Солнце уже взошло, но его не было
видно  из-за  плотного тумана, и казалось, что никогда туман не рассеется, и
вечно  будет  так же холодно, мокро и серо. Но так всегда казалось, и всегда
туман  расходился,  выглядывало  радостное  солнце, и становилось вокруг так
хорошо,  как  бывает  только ранней осенью, в период короткого бабьего лета.
Запахнувшись  поплотнее  в куртку, я стал терпеливо дожидаться такой минуты,
прохаживаясь  вдоль  аллеи  и  неизменно  возвращаясь  к  месту,  на котором
встретил  девушку. Я почему-то не сомневался, что она придет. Что давало мне
такую  уверенность?  Трудно  сказать.  Но  тут я полагался больше на эмоции,
надеясь и веря, что если уже повезло один раз, то должно везти и дальше.
       Когда  девушка  появилась,  я  сидел на земле, прислонившись спиной к
дереву,  и  смотрел  на  озеро. Солнце сияло ярко и всем своим ослепительным
блеском  отражалось  в  воде,  белые  и  желтые  цветы на том берегу подняли
отяжелевшие  головы  и  трогательно  тянулись  вверх,  к  свету.  Я  глубоко
задумался  и  не сразу ее увидел. Девушка подошла сбоку и остановилась, тень
упала на мои вытянутые ноги.
       -- Доброе  утро, --  произнес  я, оборачиваясь и продолжая сидеть. --
Вы все-таки пришли!
       На  ней  были черные брюки и вязаный пушистый свитер из толстой серой
нитки,  сверху --  белая нейлоновая куртка. Волосы образовывали сияющий нимб
против  солнца,  и  я  смотрел  на  этот  нимб  и чувствовал, как становится
чудесно  на  душе, и все вокруг делается неважным -- деревья, цветы и озеро,
а важно лишь то, что стоит рядом чудесная девушка и смотрит на меня.
       -- Я ждал вас, -- добавил я.
       Девушка улыбнулась смущенно, потом посмотрела на озеро.
       -- Хорошо тут, правда?
       Я  все сидел и смотрел на нее, думая о странной власти, которую имела
она  надо  мной.  Что  бы  она  ни сказала и ни сделала, я заранее готов был
одобрить как самый правильный поступок.
       -- Ну  что  же  вы  сидите? --  воскликнула она. -- Мы пойдем сегодня
гулять или нет?
       Я торопливо поднялся.
       -- Конечно,   пойдем!  Сейчас... --  отряхнул  колени  и  бросил  два
взгляда  по  сторонам,  прикидывая,  куда  нам  лучше направиться. -- Может,
пойдем в березовый лес, про который я вам вчера говорил?
       -- Пойдемте.
       Я протянул ей руку, и мы пошли, но я сразу же остановился.
       -- Простите,  но  думаю,  самое  время  нам познакомиться. Меня зовут
Андреем. -- Я отступил на шаг и склонил вежливо голову. -- А вас?
       -- А меня -- Ирина...
       -- Как вы сказали? -- услышал я сам себя. -- Вас зовут...
       -- Ирина! -- повторила она. -- Да что с вами?
       -- Нет, ничего, ничего...
       Все  краски  разом  поблекли,  и сделалось холодно. Я провел рукой по
лицу,  машинально повернулся, и мы двинулись дальше. В голове все спуталось.
Я  чувствовал,  что  улыбаюсь деревянной улыбкой и киваю в ответ на какие-то
реплики девушки.
       -- Что вы сказали? -- услышал я обращенный к себе вопрос.
       -- Я? Ничего.
       -- Мне послышалось, что вы произносили мое имя.
       -- Не знаю, это я нечаянно. Извините.
       -- Да за что вы извиняетесь? -- воскликнула девушка.
       Я  окончательно сбился. На ум ничего не шло, и я лишь пожал плечами и
отвернулся.
       -- Не обращайте внимания. Это ничего не значит. Я потом объясню.
       Девушка  посмотрела на меня внимательно, но от расспросов удержалась.
Празднично   сияло   солнце,  шумели,  сбросив  остатки  сна,  деревья,  все
блистало,  радуясь  вернувшемуся  ненадолго  теплу,  а  я словно оставался в
холодном  тумане.  Отвечал  невпопад,  улыбался  не  к месту, смотрел долгим
взглядом  на  девушку  и  будто  силился  понять  что-то.  Та,  почувствовав
перемену,   пыталась  шутить,  все  о  чем-то  спрашивала,  объясняла  сама,
заливисто  смеялась,  но  под  конец не выдержала и замкнулась. Я ругал себя
последними  словами, пытался встряхнуться, чтобы снова стало легко и весело,
но  ничего не получалось, неловкость лишь усиливалась, и прогулка, обещавшая
столько  приятности,  обернулась  тягостной  и  принужденной беседой, полной
пауз  и недомолвок, совершаемой будто нарочно, для кого-то третьего, незримо
следящего за нами.
       Поэтому,  когда  мы вышли из леса и стали на развилке дорог, испытали
облегчение,  что  кончилась  эта  странная  прогулка  и можно перевести дух,
одуматься. Девушка подала мне руку для прощания и сказала:
       -- Я завтра не приду.
       -- Почему?
       -- Утром поеду устраиваться на работу.
       -- И куда, если не секрет?
       -- В Управление космофлота.
       -- Вот как? И вы думаете, вас возьмут?
       -- Я  знаю,  что  возьмут.  Меня специально пригласили на эту работу,
поэтому я и переехала сюда.
       -- Интересно, --  не  удержался  я, --  кто же вас пригласил? Вы кто,
вообще, по профессии?
       -- Специалист  по  системам  жизнеобеспечения.  Мне обещали работу на
космическом  корабле.  Это  не  то  что  сидеть в лаборатории и выращивать в
колбах культуры. Тут будет настоящее дело, о каком я всегда мечтала.
       Я усмехнулся.
       -- А вы когда-нибудь летали на космическом корабле?
       -- Нет.
       -- Тогда почему вы уверены, что вам понравится?
       -- Но вам же это нравится!
       -- Мне...  мне, конечно, нравится. Но вы должны знать, что существует
многоступенчатый  отбор  в  космофлот,  что  еще в колледжах юноши и девушки
проходят  специальное  тестирование,  благодаря  которому  выявляют  скрытые
пороки  и  наклонности.  Требования  к  летному  составу предъявляются очень
жесткие.  По  статистике  лишь  один  из тысячи пригоден для такой работы. И
это,   повторяю,   с   учетом  раннего  отбора  и  многоступенчатой  системы
подготовки. Поэтому меня немного удивляет ваша уверенность.
       Девушка  не стала спорить, но и не обиделась, как можно было ожидать.
Она, казалось, задумалась над моими словами.
       -- Конечно, --  произнесла  она, глядя в сторону, -- вы все правильно
говорите.  Но  почему эти самые наклонности не могут быть выявлены и в более
поздние  годы?  Почему  они  не  могут  развиться?  Почему они не могут быть
развиты специальными средствами?
       -- Что значит -- специальными средствами? -- переспросил я.
       -- Например, средствами внушения.
       -- Внушения?.. Но зачем? Когда и без внушения желающих полно!
       -- Но вы забываете еще об одном условии.
       -- Каком же?
       -- Квалификация  сотрудников.  Разве  это не существенно? Представьте
себе,  что  вам  необходим  редчайший  специалист, исключительных качеств --
такой,  которого  вы  нашли одного среди миллиона. Но этот специалист совсем
не  мечтает  сотрудничать  с  вами,  больше  того,  по своим психофизическим
характеристикам   он   вовсе   не  подходит  для  вас,  то  есть  для  вашей
действительно  трудной  профессии, предъявляющей к человеку разнообразнейшие
требования.  А  вам  вместо  этого  предлагают ту самую тысячу подходящих по
всем  параметрам  и на все согласных, но весьма средних людей. Так как же вы
поступите?
       -- Как я поступлю?
       -- Ну не вы, а как быть вообще в подобной ситуации?
       -- А что, такая ситуация уже есть?
       -- Да, есть.
       -- И вы как раз такой специалист?
       -- Ну, в каком-то смысле, да.
       Я  внимательно посмотрел на девушку, на ее такое мягкое и милое лицо,
на  всю  фигуру,  хрупкую и слабую, и усомнился в том, что без нее космофлот
не обойдется.
       Словно прочитав мои мысли, девушка вдруг засмеялась.
       -- Боюсь, вы поняли меня буквально.
       Я тоже отчего-то разулыбался.
       -- А как я должен был вас понять?
       -- Считайте,   что   мы  рассмотрели  крайний  случай.  Так  сказать,
характерное  выражение  существа  вопроса.  И согласитесь, что по существу я
права, и вы не можете со мной спорить.
       -- Да, --  охотно  согласился  я, -- я не могу и... не хочу спорить с
вами о чем бы то ни было.
       Как-то  незаметно  первоначальная  напряженность исчезла, и нам снова
стало  легко  друг  с другом. Теперь мы приятно улыбались, словно наговорили
друг   другу  кучу  комплиментов,  сделали  самый  неожиданный  подарок  или
получили   твердое  обещание  близкой  и  неминуемой  радости.  Суть  нашего
довольно  странного спора была совершенно не важна, да и о чем можно спорить
с такой девушкой?
       -- Хотите, я провожу вас до дому?
       -- Нет, -- ответила она. -- Тут близко, я сама дойду.
       -- Что  ж, --  вздохнул  я, --  нет  так нет. А когда мы с вами опять
увидимся?
       -- А вы хотите этого?
       -- Да! Хочу.
       -- Ну,   послезавтра,   наверное.  Это  будет  четверг.  Вас  устроит
четверг?
       -- Конечно!  Конечно,  устроит!  Давайте  встретимся  на этом месте в
полдень. Хорошо?
       -- Хорошо.
       Мы еще раз пожали друг другу руки и пошли в разные стороны.
       Так было назначено наше первое свидание.

       На  следующий  день  я  решил опять сходить в Управление. Доступ туда
был  мне  открыт  в  любое  время, но лишь теперь я почувствовал потребность
прийти  в  это здание, встретить знакомые лица, узнать новости. Про беседу с
профессором  я старался не вспоминать и вообще не думать "об этом". И потом,
он  сказал,  что позвонит мне, если будут какие-либо изменения. Но он до сих
пор не позвонил, а значит, ничего нового до сих пор не случилось.
       Я  приехал  в Управление после обеда. Народ выглядел уже уставшим, не
было  утренней  сосредоточенности  на  лицах,  никто не бегал по коридорам с
выпученными  глазами,  сшибая  зазевавшихся коллег и рискуя поколебать устои
этого   чуда   архитектуры;  напротив,  все  было  размеренно  и  пристойно.
Поднявшись  на  четвертый  этаж,  я  направился  по  обыкновению  в  комнату
психологической разгрузки, надеясь найти там знакомую компанию.
       -- О!  Пагин  пожаловал!  А  мы  слыхали,  что  тебя  забраковали! --
закричал,  едва  завидев  меня в дверях, Сашка Неудачин -- третий помощник с
"Покорителя",  но его тут же одернули. -- А я чего? -- заоправдывался он. --
Все про это говорят.
       -- Да  ничего,  все нормально, -- сказал я почти весело, зайдя внутрь
и  поочередно  пожимая  руки присутствующим. -- В данный момент я нахожусь в
отпуске. Отдыхаю я, понятно? Имею я право пожить немного на Земле?
       -- Имеешь,  имеешь! --  закричали  все. --  Молодец,  Андрюха,  так и
надо. Главное, не унывай. Все еще наладится.
       Закончив здороваться, я сел в кресло.
       -- А  ты  ничего  выглядишь,  даже  поправился, -- воскликнул штурман
Коля  Морозов. --  А  то  говорили,  что  тебя  не узнать в последнее время,
говорили, кончился Пагин.
       -- Это  мы  еще посмотрим, -- пообещал я. -- Ну, рассказывайте, какие
тут у вас дела творятся?
       -- Да  что  дела,  дела  всякие. -- Вся компания внезапно поскучнела.
Суворов  Павел,  блестящий  пилот  и  красавец мужчина, повернул ко мне свою
благородную  голову. -- Ходят слухи, -- сказал он серьезно, -- что готовится
новая  аттестация.  И всех будут подвергать какой-то необыкновенной проверке
на  психоустойчивость,  и  у  кого выявят отклонения, то будут отстранять от
полетов   или   проводить  какую-то  хитрую  коррекцию. --  Все  внимательно
слушали,  словно  пытались  найти в этих, не раз слышанных, очевидно, словах
новый  смысл.  Павел  наклонился  и  произнес  пониженным  голосом: -- Ильич
говорил  по  секрету,  что  они  на тебе пробуют психокоррекцию. Потому и не
летаешь.
       Я принужденно рассмеялся.
       -- Хорош  секрет...  Это  не совсем так. Мне действительно предлагали
провести  коррекцию.  Но  тут  ничего  нового  нет.  Это  уже  давно и везде
применяют,  вы же сами знаете. Ну а я отказался. Потому что не захотел. Имею
полное право.
       -- И  поэтому  ты  теперь  в  отпуске, --  раздалось насмешливо из-за
спины.
       -- Да,  в  отпуске. Но скоро мой отпуск заканчивается, -- ответил я с
вызовом.
       -- В  том-то и дело, -- опять заговорил Павел. -- Что проверку теперь
сделают  обязательной  для  всех,  и коррекцию тоже! А кого не устраивает --
будут отбраковывать. Желающих много, быстро новых наберут.
       Я  обвел  взглядом  лица  и  чуть  не  рассмеялся: все сидели с таким
убитым видом, какого я давно не видал.
       -- Да  что  ж вы расстраиваетесь раньше времени? С чего вы взяли, что
вас  всех  забракуют?  И потом, где так сразу найдут новых пилотов? -- Здесь
мне  вспомнился  утренний  разговор с девушкой, как она говорила о редчайшем
специалисте,  который  "один  на  миллион". -- Вы же отлично знаете, что это
такое -- подготовить пилота экстракласса!
       -- Но вот тебя же отстранили!
       -- У  меня  особый  случай, -- внушительно проговорил я, впрочем, сам
не  до  конца  понимая,  что  имею  в  виду. -- Я тут не могу служить никому
примером.
       Убеждения  мои, кажется, оказали необходимое действие, и народ слегка
повеселел.  Опять  засверкали  улыбки,  послышался  смех,  и  все  пришло  в
движение.  Несколько  человек  поднялись  и отправились по своим делам. Один
лишь  Павел  сидел  задумчивый.  Он  перехватил  мой  взгляд  и  произнес  с
расстановкой:
       -- Хотел бы я, чтоб ты оказался прав.
       -- В смысле?
       -- В смысле, что ты не можешь никому служить примером.
       Не  было  в  космофлоте  человека,  который бы не знал историю гибели
моей  жены.  Случай  этот  имел огромный резонанс в свое время. Ведь погибла
жена  командира  корабля!  Командир  не сумел обеспечить безопасность самому
дорогому  для  себя человеку! О чем-нибудь это да говорит?! И хотя несколько
комиссий  придирчиво  обследовали  все  обстоятельства  дела и признали, что
произошел  нелепейший  несчастный  случай  и  никто  не  виноват,  все равно
осталось  ощущение  какой-то неясности, недоговоренности, словно было что-то
сокрыто  в  неких  высших интересах. Я чувствовал это лучше других, и с этим
чувством  я  жил  все  последние  годы.  Поэтому я имел полное право сказать
Павлу  со  всей  убежденностью,  что  случай  мой  действительно  уникален и
действительно не может служить никому и никаким примером или уроком.
       Но он со мной не согласился.
       -- Боюсь,  что  ты  упрощенно  понимаешь ситуацию, -- произнес он. --
Ведь  дело  не  в  том,  что  у тебя произошло несчастье и потому они к тебе
прицепились,  а  фокус  в том, что у каждого из нас -- у каждого! -- есть те
или  иные  проблемы.  А  у  кого их нет? Ведь идеальных людей не бывает! И у
любого  найдется  что подправить в характере или, там, во взглядах на жизнь.
Начали  они  с  тебя,  а  не  было  бы тебя, так нашелся бы другой, со своей
нерешенной   проблемой   или   конфли