, заставили сидеть неподвижно,
пока  страшно гудела высокочастотная установка и тревожно мигали индикаторы.
Но  и  это  я  пережил  и  вышел  из  института на своих ногах и без видимых
повреждений на лице.
       Домой  я  вернулся  уже к вечеру порядком уставший. Но было и чувство
удовлетворения,   какое   появляется   после   выполнения   неприятной,   но
необходимой  работы.  Я сделал все, что от меня требовали, я честно старался
помогать  тем,  кто  хотел  помочь мне... Но не вышло. Не получилось! Ничего
тут  не  поделаешь,  и  главное --  я  честно  старался.  Именно  этот пункт
представлялся  мне основным, и это вселяло в мою душу некоторое спокойствие,
если, конечно, можно говорить о спокойствии в моем положении.
       Так  завершилась  попытка  воздействия  на меня методами всемогущей и
современной мне психиатрической науки.

       Примерно  через  неделю я не выдержал и поехал в Управление с твердой
решимостью  выяснить  свою  дальнейшую  судьбу.  Ведь известно: лучше плохая
определенность,  чем хорошее неведение. А переходить по десять раз на дню от
отчаяния  к  надежде  я устал. Руководитель полетной подготовки выслушал мои
жалобы очень внимательно и сказал, что в моем деле пока "без изменений".
       -- А какие там должны быть изменения? -- законно поинтересовался я.
       -- Тебе    рекомендована   коррекция   под   наблюдением   профессора
Калистратова. Мы ждем его заключения, -- ответил руководитель.
       -- А он про меня ничего не сообщал?
       -- Нет.
       -- Странно! -- вырвалось у меня.
       -- А  что  он  должен был сообщить? -- Руководитель пытливо посмотрел
на меня. -- Может, мне позвонить в институт?
       -- Да нет, не надо.
       -- Так-так, --  проговорил  он  и поджал губы. -- Не нравится мне все
это.
       -- Мне тоже. -- Я поднялся. -- Так что, я пойду?
       -- Иди.
       Я  дошел до двери и не удержался-таки от вопроса, который после всего
сказанного был совершенно неуместен:
       -- А как насчет полетов?
       -- Пока никак.
       -- Так значит, я отстранен?
       -- Нет,   не  отстранен.  Считай,  что  ты  в  отпуске  по  состоянию
здоровья.
       -- И долго продлится этот отпуск?
       -- Все  зависит  от  тебя. --  Руководитель  подвинул к себе какую-то
бумагу и, нахмурившись, стал читать. -- Извини, мне некогда.
       Я  толкнул  дверь  и  вышел  в коридор. Там ходили с бумагами в руках
командиры  кораблей:  собирали  визы  на  полетное  задание;  другие  копили
автографы  на  отчете;  секретарши резво перебегали из кабинета в кабинет --
кипела  обычная  жизнь  хорошо  отлаженного  механизма,  крутились невидимые
шестеренки,  тянулись  приводы и ремни, задействуя великое множество людей в
неудержимом  устремлении  к новым завоеваниям, к не взятым пока еще рубежам,
к  подвигам  и победам на такой трудной дороге технического прогресса. И что
значила  среди  этого скопления и этого неудержимого стремления жизнь одного
человека?  Пускай  даже  очень хорошего и очень полезного в общем деле? Кому
он  нужен,  по  большому  счету?.. Постояв с минуту у стены, я развернулся и
зашагал к лифту. Ответ на последний вопрос был для меня слишком очевиден.

       Как-то  незаметно  наступила  осень --  время,  которое  я не любил в
юности,  но в котором с годами стал находить привлекательные черты. Конечно,
и  летом  хорошо,  и  зима  мне нравилась по-прежнему, но когда еще (в какую
пору)  можно  пойти в лес и пронзить его взглядом, сквозь оранжевую и желтую
листву,  через  строй  темнеющих  стволов,  и  когда  еще небо так глубоко и
темно?  В  какую  пору  можно  услышать  шорох  падающего листа и проследить
взглядом  его  прощальный  полет?..  Теперь, когда мне стало нечего делать в
полном  смысле,  мои  ежедневные  прогулки за город обрели новое значение, и
появилось   новое   настроение --  тихое,  умиротворенное --  такое,  как  у
молчащих  деревьев,  покорно принимающих свою судьбу, у воздуха, прозрачного
и  ясного,  у  неба  и  у  солнца  в  их спокойном величии и неизменности. Я
старался  забыться,  оградить  себя  от  шума  цивилизации,  уйти  в покой и
тишину,  потому  что  душа  моя  требовала  покоя,  потому  что  цивилизация
обошлась со мной слишком жестоко.
       Каждое  утро я поднимался на рассвете и шел от дома к озеру, сразу за
которым  начинался  сосновый  лес. Сначала я шел в холодном сером тумане, из
которого  пугающе  и  незнакомо  выступали углы городских строений, бетонные
заборы  и  столбы,  и  камни  на дороге. Потом туман начинал рассеиваться, и
обнажалось  матовое  зеркало,  белый  дым  клубился  над  стынущей  водой  и
медленно  поднимался вверх. По узкой заболоченной тропинке я пересекал черту
города  и оказывался вдруг среди высокой мокрой травы в преддверии хмурого в
этот  час  леса. Шагая среди холодных капель на высоких неподвижных стеблях,
то  и  дело  задевая  паутины,  усыпанные  мельчайшими молочными брызгами, я
торопился   зайти  под  своды  деревьев,  чтобы  почувствовать  их  покой  и
успокоиться  самому.  И  всякий  раз  меня  поражала  эта метаморфоза: когда
всходило   солнце   и   рассеивался   вдруг   туман,  все  чудесным  образом
преображалось,  лес  словно  раскрывался навстречу солнцу и улыбался тихой и
радостной  улыбкой.  Начинался  долгий  осенний день -- неповторимый в своей
прелести  и  очередной  в  бесконечном ряду дней и ночей, протягивающихся из
бесконечности  в  бесконечность,  на  дороге  без начала и без конца, на том
пути,  что  не имеет ориентиров и ничего не обещает, кроме вечной поступи --
размеренной,  как  время,  и неостановимой, как сама жизнь... Странные мысли
приходят  в  голову  человеку,  когда  он остается один. Странные настроения
нисходят  в  душу при виде умиротворенной природы. Каким необычайным кажется
мир в некоторые минуты!
       Тот  сентябрьский  день  ничем  не  отличался  от  других дней. Я уже
нагулялся  среди  деревьев,  посидел  на  траве  и  наслушался тихого, почти
неслышного  гудения  леса  и  возвращался  медленной  походкой домой. Солнце
поднялось  высоко,  было  тепло  и  хорошо. Я шел среди сосен, среди черных,
словно  обожженных  стволов  и глядел вдаль, удивляясь и радуясь, что воздух
такой  прозрачный  и за несколько десятков метров видны мельчайшие детали --
резкие  борозды  на  древесной  коре,  изогнутые высохшие веточки, идущие от
ствола,  и  коричневая  хвоя,  укрывающая  плотным  хрустящим  ковром мягкую
землю.  Я  медленно шел и разглядывал все это. И вдруг я остановился, словно
ткнулся  в невидимую стену. Сердце ударило раз и оборвалось в пустоту. Стало
тихо, как только может быть тихо на земле.
       Передо  мной  стояла  девушка --  словно чудесное видение, как фея из
сказки,  прекрасный цветок в ореоле лучистого сияния. До нее было метра три,
не  больше.  Откуда  она взялась?.. Словно соткалась из воздуха -- из жгучих
осенних красок, из солнечного света.
       Несколько  секунд  я  не  мог  вымолвить ни слова, стоял и смотрел на
чудесную девушку, а она смотрела на меня.
       -- Здравствуйте, --  пробормотал я и испугался собственного голоса --
до того отвык разговаривать в последние дни.
       -- Здравствуйте, --   ответила   она,   и   мне   показалось,   будто
колокольчики  зазвенели. --  Здравствуйте! --  повторила  она, сделала шаг и
протянула мне руку, словно мы были старыми знакомыми.
       Я   дотронулся  до  ее  пальцев,  и  по  руке  моей  словно  пробежал
электрический  заряд.  Я  во  все  глаза смотрел на незнакомку. Теперь я мог
рассмотреть ее лучше.
       -- Что  с  вами?  Почему  вы  так  смотрите? --  произнесла она своим
чудесным голосом и опустила руку.
       -- Нет,  ничего, --  пробормотал  я,  собираясь  с мыслями. -- У меня
такое ощущение, будто я вас уже видел где-то...
       Девушка  улыбнулась -- улыбка удивительно шла ей. Лицо ее нельзя было
назвать  красивым,  присутствовала  в  нем  даже  некоторая  неправильность,
непропорциональность,  но  и  в то же самое время, быть может, именно в этой
неправильности   заключалось  необыкновеннейшее  очарование,  таилось  нечто
такое,  от чего в груди у меня переливался холодок жуткого восторга. Или так
действовал на меня взгляд ее удивительно чистых глаз?..
       -- Нет, --  сказала  она. --  Мы  с вами раньше не встречались. А это
важно?
       -- Нет,  это  не  важно. --  Мне  удалось выдавить из себя улыбку. --
Просто  бывают  лица,  которые, кажется, уже видел однажды. С вами такого не
случалось?
       Девушка задумалась.
       -- Да, --  протянула она, -- пожалуй, вы правы. Со мной тоже было так
однажды.
       Мы  все  стояли,  я --  лицом  к городу, до которого было чуть больше
километра,  а  она  направлялась  в  лес. Мне вдруг расхотелось возвращаться
домой.  Я  огляделся,  и  мне показалось, будто в воздухе добавилось блеска,
небо  стало  глубже и просторнее, деревья вспыхнули оранжевыми факелами, и в
лицо  мне  дохнули  запахи  смол,  горечь земли и тончайший аромат увядающих
цветов.
       -- Хорошо  здесь,  правда? --  сказала  девушка,  глядя на меня снизу
вверх.
       Она  была ниже меня, и ей приходилось поднимать голову. Темные волосы
при этом рассыпались на стороны и обнажали высокий чистый лоб.
       -- Да, --  ответил  я. --  Хорошо...  А  вы часто здесь гуляете? -- Я
незаметно развернулся и встал рядом с ней.
       -- Нет, --  ответила  она и двинулась вперед. -- Я сегодня первый раз
сюда пришла. Я недавно в этот район переехала.
       -- А  до этого где жили? -- Мы уже брели по аллее, образованной двумя
рядами  черных  стволов.  Под ногами похрустывал ковер из высохших иголок, и
мы смотрели внимательно себе под ноги.
       -- Раньше я жила в другом городе.
       -- Правда?  А...  в  каком? -- Хотел спросить, почему она переехала в
наш город, но как-то постеснялся.
       -- Я жила раньше в Звездном.
       -- Вы жили в Звездном? В том самом?
       -- В том, в том, -- отвечала она. -- А почему вы удивляетесь?
       -- Ну  как, -- затруднился я в первую секунду. -- Я бывал в Звездном,
там живут одни лишь ученые-исследователи...
       -- А я не похожа на исследователя?
       Я окинул ее взглядом и улыбнулся.
       -- Нет, не похожи.
       -- Вот как?.. А на кого я похожа?
       -- Вы похожи на красивую женщину! -- вдруг брякнул я.
       -- А   вы  похожи  на  красивого  мужчину, --  просто  ответила  она.
Наклонила голову и шагнула вперед.
       Я  поспешно  догнал  ее  и  пошел  рядом. Некоторое время мы молчали.
Девушка  думала  о  чем-то  своем, а я отчего-то не мог решиться заговорить.
Такое   было  со  мной  впервые.  После  гибели  Ирины  я  не  интересовался
женщинами,  но  поговорить  мог  запросто и с любой, быть может, потому, что
мне ничего не надо было от них?..
       -- А куда ведет эта аллея? -- спросила девушка, глядя вдаль.
       -- Там  будет  спуск, а за ним морковное поле. А еще дальше березовый
лес. Я люблю ходить туда. В июле там много грибов, а еще там растут жарки.
       -- Это что, цветы?
       -- Да. Их там много. Но я никогда не рву.
       -- А грибы?
       -- Что?
       -- Грибы рвете?
       -- Р-рву, то есть собираю. Грибы собирают, а не рвут.
       -- И что вы с ними делаете?
       Я  посмотрел  внимательно ей в лицо, пытаясь понять, действительно ли
это ее интересует.
       -- Я их сушу, -- ответил я, так ничего и не поняв.
       -- Сушите? -- воскликнула она. -- Как это?
       -- Ну  как...  Нанизываю  грибы на тонкую прочную нить и подвешиваю в
комнате.
       -- Правда? Вы не шутите? Нет?
       -- Нет, не шучу. А вы что, не знали, что грибы сушат?
       -- Впервые слышу.
       Я пожал плечами, и мы двинулись дальше.
       -- Ну а потом? -- спросила девушка.
       -- Что? -- не понял я.
       -- Что вы делаете с грибами после того, как высушите их?
       Я снова остановился.
       -- Я их ем.
       -- Едите?
       -- Ем.
       -- И что, это вкусно?
       -- Вкусно и питательно. Я вас как-нибудь угощу.
       -- Вы хотите угостить меня сушеными грибами?
       -- Вареными, -- поправил я. -- Я варю из них суп.
       -- Это   интересно, --  сказала  она,  испытующе  глядя  на  меня. --
Простите, а кем вы работаете?
       Я задержался с ответом на секунду, а потом легко произнес:
       -- Я  работаю  в  космофлоте,  вожу  пассажирские корабли к удаленным
планетам солнечной системы.
       Мне  хорошо  было  известно,  какое  впечатление  оказывает на женщин
подобное  сообщение,  но  данный  случай  отличался от остальных. Девушка не
раскрыла  широко  глаза  и  не выказала никаких иных признаков восхищения --
она улыбнулась своей мягкой улыбкой и заключила:
       -- Я могла бы догадаться.
       -- Почему?
       -- Ну  кто  еще,  кроме  выпускников  летной академии, умеет готовить
грибы? Вы, наверное, из любой травы сумеете себе еду приготовить?
       -- Ну,  не  из  любой, --  проговорил  я,  незаметно  оглядывая кусты
вокруг себя, -- но вот в этом, например, лесу не пропаду.
       Нас  действительно  учили  всяким  таким  штучкам,  даже спецкурс был
такой -- "Выживание в агрессивной среде".
       -- Все  дело  в  сложившихся  привычках, --  продолжил  я, припоминая
лекции   двадцатилетней   давности, --   просто   мы   привыкли  употреблять
определенную  пищу,  а на самом деле любое органическое образование содержит
в  себе  запас  энергии.  Даже эта трава способна утолить голод и поддержать
силы.
       -- Вы не пробовали?
       -- Нет, не пробовал, -- усмехнулся я.
       Между   тем   мы   вышли   на  открытое  место.  Впереди  раскинулось
перепаханное  поле, земля была выворочена толстыми пластами и жирно блестела
на солнце.
       -- Вы  же  говорили,  что  дальше  будет  морковное  поле? -- Девушка
закрылась от яркого света рукой и смотрела на черную землю.
       -- А  это и есть морковное поле. Только морковку давно уже собрали --
в конце августа. Вам надо было пораньше переехать в наш город.
       -- Раньше  я не могла, -- сказала девушка и опустила руку. -- Ну что,
пойдем назад?
       Я  посмотрел  вдаль, на черное поле, похожее на штормовое море, когда
поверхность  его  кипит  и  волны вздымаются и набрасываются друг на друга в
слепой  ярости,  в  жестокой  и  бесполезной борьбе, потом увидел прозрачный
березовый  лес  на той стороне, в котором уже не было ни грибов, ни жарков и
ни того восторженного звона, какой бывает в пору цветенья.
       -- Пойдемте, -- ответил я.
       Мы  развернулись  и  пошли в обратную сторону, по хрустящему ковру из
колючих  рыжих  иголок,  мимо  обуглившихся  стволов деревьев, выстроившихся
словно  на  параде,  под  оранжевыми  и  красными факелами, среди невесомого
прозрачного  воздуха,  под  синим  небом и блистающим желтым диском, холодно
пламенеющим  среди  невыразимого спокойствия, необъятности и синевы. И вдруг
я  почувствовал удивительное умиротворение. Мне подумалось, что ничто больше
не  важно  и ничего мне не надо от жизни, и что можно быть вполне счастливым
никуда  не  летая, не покоряя дальние миры и не рискуя ежесекундно жизнью, а
находясь  здесь,  на  Земле, гуляя по ее бескрайним просторам, слушая шелест
ветра   и   ведя   неторопливую   беседу  с  незнакомой  девушкой,  нечаянно
встретившейся на пути, которую, кажется, знал всю жизнь...
       В  молчании  мы  прошли  путь  до  города  и остановились на развилке
дорог.  Мне  нужно  было  сворачивать влево, а девушка уже сделала несколько
шагов по дороге вверх. Мы смотрели друг на друга и не знали, что сказать.
       -- Хотите, я вас провожу? -- наконец проговорил я.
       -- Нет, не надо.
       -- А вы придете завтра в лес?
       -- Не знаю, наверное...
       Я  оглянулся и посмотрел назад. Озеро лежало спокойно в своем удобном
ложе,  поверхность  его  была удивительно ясной, и в ней отражались желтые и
багряные   деревья  на  том  берегу,  и  синее  небо,  и  облачка  у  самого
горизонта...  Все  казалось  пусто  и  безнадежно, как роскошный сад, навеки
оставленный  своими  хозяевами. "Как странно! -- подумал я. -- Когда мы были
там, все выглядело иначе".
       -- До свидания, -- сказала девушка и пошла вверх по дороге.
       -- До свидания, -- ответил я. -- Приходите завтра!
       -- Хорошо, я постараюсь...
       Я подождал, когда она скроется из вида, и направился домой.

       Зайдя  в  квартиру,  я  постоял с минуту среди комнаты и вдруг хватил
кулаком  по  столу.  Почему я так легко отпустил ее? Не проводил до дому, не
спросил  даже  имени?  Она же сказала, что недавно сюда приехала, значит, ей
нужна  помощь,  самая  элементарная:  расставить вещи в квартире, подключить
сложную  аппаратуру  да  и  просто  рассказать  о  городе,  о том, какое это
замечательное  место  и  как  здорово,  что  она сюда приехала... Вдруг меня
пронзило:  а как же Ира?! Но я тут же возразил себе: а что -- Ира? Иры давно
нет.  Ира  погибла,  а я должен жить... Но ведь это подло -- так рассуждать!
Ты  предаешь  ее  память!  Ты  клялся  помнить ее всю жизнь!.. Но я и помню.
Прошло  двенадцать  лет,  и  не было дня, чтобы я мысленно не разговаривал с
ней. И я совсем не предаю Ирину, ведь ее нет!
       На  столике, на видном месте стояла объемная фотография моей жены. На
фотографии  ей  было  девятнадцать  лет,  она  стояла  в легком сарафане под
жгучим  солнцем  среди  яркой  сочной  зелени  и  счастливо смеялась. Она не
знала,  что  жить  ей  оставалось  только шесть месяцев. Я взял фотографию и
поднес  к  лицу. Как странно, прошло столько лет, а она все смеется, все так
же   счастлива   и   ничего   не   ведает   о   том,  что  ее  ждет.  Навеки
девятнадцатилетняя,  навсегда  красивая  и смеющаяся. Мне открыто завидовали
товарищи,  когда  видели  мою молодую невесту, мне говорили, что я недостоин
подобного  счастья.  И  я с готовностью соглашался, потому что действительно
не  понимал,  как  такая  замечательная  девушка  могла полюбить меня. После
того,  как  я  познакомился  с  ней,  для меня словно перестали существовать
другие  женщины,  потому что невозможно было вообразить кого-то на ее месте.
И  даже  после  гибели  Ирины  сердце  мое  было наглухо закрыто, и вдруг --
сегодняшняя  встреча...  Что это? Внезапная любовь? Или помутнение рассудка?
Потеря собственного "я", деградация личности?..
       Я  зажмурился  и  попытался  вспомнить  лицо  незнакомки и увидел его
вдруг  пугающе  ярко  и отчетливо, как будто наяву. Девушка смотрела на меня
своим  загадочным  взглядом,  и  столько  глубины  виделось мне в ее глазах,
такое  обещание  счастья,  что  я  поспешно  отогнал  видение. Нащупал ручки
кресла  и  медленно  опустился...  Передо  мной снова была комната, знакомые
предметы  стояли  на своих местах, и ничто не нарушало спокойствия и тишины.
Но  покой  этот  теперь  не  успокаивал,  и  я  не  рад  был  одиночеству  и
неизменности  обстановки.  Захотелось,  чтобы  пришел  кто  угодно  в гости,
нагрянули  друзья  со смехом и беспорядочной и шумной суетой, и я бы шумел и
веселился  вместе  с  ними, и рассказал, между прочим, о нечаянной встрече в
лесу,  о  том,  с какой необыкновенной девушкой я познакомился и какие у нее
удивительные  глаза. А друзья сочувственно кивали бы мне и делали понимающий
вид.  Мне  вдруг  захотелось  жизни!  Настоящей, бурной жизни, которой я был
лишен  столько  лет.  Но никто не придет ко мне в гости, потому что я отучил
друзей  от  этой  привычки,  и  они  ходят  теперь  в  гости друг к другу, и
вспоминают ли меня? -- скорее всего, нет.
       Я  глянул на часы -- была всего половина пятого. Впереди целый вечер,
ужасный  вечер  ничегонеделанья, когда никого не ждешь и тебя никто не ждет,
потому  что  никому  в  целом  мире  ты  не нужен. "И почему я не спросил ее
имя?" -- спросил я себя в десятый раз.

       Спокойствию  моему  с  того  дня  пришел  конец.  Я  больше  не хотел
спокойствия,  мне  отвратительно стало сидеть без дела в ожидании не