ая  ему  и
полный день отработает, и в  нерабочее  время  все  услуги  окажет.  Правда,
начальник Галины Петровны на таких сотрудниц не падок. На  стороне,  похоже,
балуется: то жена ему звонит, а то и другие, пискливыми голосами. Да что его
судить? Сам по себе он человек неплохой, дело  знает  и  не  придирается  по
пустякам.
   Правда, сегодня и он, видать, не с той ноги встал. С утра смотрел  букой,
засел у себя в кабинете. Зайд„шь по делу - он для  виду  месячный  отч„т  за
август разложил, а сам пальцами по столу марш выбивает. Верный признак,  что
не в духе. После обеда Галина Петровна и пункт уже пошла открывать  -  перед
окошком клиентов пять переминалось - а он позови е„ к себе да и скажи:
   - Что-то, Галина Петровна, у вас  с  самого  начала  квартала  результаты
какие-то скучные. Так, глядишь, и закроют ваш пункт.
   И посмотрел прозрачными глазами. Сам он росточком невеликий,  щупленький,
и личико серое, глазу не на чем остановиться. Смотрит будто сквозь тебя.
   Не особенно  приятно,  да  Галину  Петровну  взглядами  не  пройм„шь.  Не
вспылила она, не разгорячилась, а ответила почтительно и достойно:
   - Что ж я могу сделать, Николай Григорьевич? Вы сами знаете:  клиентов  в
очередях не держим, с выручкой накладок у нас не бывает.  Разве  что  сейчас
очередь набежит, потому что я уже три минуты, как открыться должна.
   Начальство повздыхало.  Знаю,  говорит,  что  вы  работник  ценный  -  но
попробуйте там - и потыкал авторучкой в потолок, - доказать, что  не  всегда
же пункт будет убыточен. Ещ„ раз вздохнул и  отпустил.  А  Галина  Петровна,
прежде чем открыться опять нитроглицерин пила.  Но  открылась  и  втянулась,
деваться некуда. Просчитаться - значит из своей зарплаты недостачу покрыть.
   Как говорится, если уж пошло наперекос, то и не  выправить.  После  обеда
клиенты, будто сговорились, стали требовать бумажек по десять тысяч иен -  а
где она их возьм„т, если с утра ей валюту почти  никто  не  продавал,  а  из
филиала завезли одни крупные? Не направлять  же  клиентов  к  охранникам.  У
тех-то, по ч„рному курсу, любые купюры найдутся.
   Устала Галина Петровна на работе  так,  будто  целый  день  воз  на  себе
возила. Сразу бы после закрытия домой  да  отдохнуть  -  так  ведь  дома  ни
мясины, ни колбасины. А  Сер„жку  не  покормишь,  так  он  в  ор,  что  твой
младенец. Раньше ещ„ говорила ему: хочешь есть - сходи в Гастроном  да  купи
продуктов, да приготовь. Теперь рукой махнула. Дылда  он  здоровая,  а  себя
обслужить ума нету. Только водку пить и горазд.
   Зашла в центральный Гастроном на Светланской, думала рыбой отовариться  -
так в рыбном отделе одна копч„ная горбуша, вся от  старости  сморщилась.  Уж
лучше сосисок сварить.
   Автобус опять минут сорок не подходил, хоть пешком иди. Когда  приш„л,  в
н„м давка, потом в фуникул„ре давка - это с больным-то  сердцем.  Чуть  Богу
душу не отдала. А дома, отдышаться не  успела  -  в  дверь  звонят.  Светка.
Явилась - не запылилась. Вся измазанная-перемазанная, пудры на щеках с палец
- глаза бы на не„ не глядели.
   Галине Петровне и спрашивать не надо, с чем красавица пожаловала.  Просто
так о матери ведь не вспомнит. Предложила ей чаю, а та и раздеться не хочет,
в ч„м была выкладывает: дай ей двести рублей.
   Светлана жив„т на той стороне Золотого Рога,  не  поленилась  через  весь
город приехать - будто ближе не у кого попросить. Да и то: кроме матери, кто
ей даст? Жив„т она с мужем не с мужем, а  с  очередными  хахалем.  Тот  и  в
золотых цепях ходит, и на белой Тойоте ездит - а как  есть  захотелось,  так
она к старой матери бежит. Вот так. Двести не двести, а  сто  рублей  Галина
Петровна ей дала, хоть и знала, что эти деньги сегодня же пропиты будут.  Но
сердце не камень. Теперь самой бы до зарплаты дотянуть.
   После ухода дочери Галина Петровна решила ужин не готовить. Аппетита  вс„
равно нет никакого, а Сергей прид„т - пусть  сам  себе  варит,  если  хочет.
Сосиски в холодильнике, макароны в буфете.
   Прилегла на диван отдохнуть - опять звонок. На этот раз телефон.  Что  за
напасть? Уже много лет - да с тех самых пор, как за мужем пришли -  не  жд„т
Галина Петровна добра ни от телефонного звонка, ни от стука в дверь,  ни  от
письма в почтовом ящике. Уж лучше оставили бы е„ в  покое...  Не  оставляют.
Так, видать, на роду написано: тревоги да хлопоты.
   Звонил как раз муж - л„гок на помине. Сколько времени от него ни слуху ни
духу, а тут заказал разговор со своей Лопатки.
   - Как дела?
   У него всю жизнь такая манера. Ещ„ до тюрьмы, бывало, позвонит из Москвы,
из Сопкового или с той же Лопатки, и ни Здравствуй, ни Привет, а сразу:  Как
дела? Только раньше всегда находилось, что ему ответить, а теперь  хоть  рта
не раскрывай. Тошно вс„ об одном и том же.  Да  и  спрашивал  раньше  Степан
другим тоном.
   Ничего не стала рассказывать Галина  Петровна  про  свои  дела,  а  сразу
спросила:
   - Зачем звонишь?
   - Значит, так. У нас зарплату в этом месяце задержали.  Я  денег  вовремя
перевести не смогу.
   Мог бы и не докладывать. Нет твоих денег - и не надо. Прожив„м.
   - Что ещ„?
   - Ничего, - тут Степан вдруг помягчел, что нечасто  с  ним  случалось.  -
Знаешь, странный такой случай. У нас на складе, где катер мой раньше  стоял,
сторож новый. Я туда сегодня ездил разбираться, почему соляра  недодали.  Он
психанул немного - здоровый, а с придурью - а потом возьми  да  и  расскажи,
что в ночь на воскресенье к нему Володя Шмидт являлся. Помнишь?
   - Откуда мне помнить? Я его и не знала.
   - Ну, старатель, которого  в  семьдесят  втором  на  карьере  бульдозером
задавило. Главное, этому сторожу про тот случай и  знать  неоткуда.  Молодой
мужик и к нам первый раз заступил. Значит, и правда к  нему  покойник  Шмидт
являлся?
   - Совсем вы там с ума посходили, - вздохнула усталая Галина  Петровна.  -
Один чушь нес„т, а второй его слушает. Ты бы лучше поинтересовался, что  тут
твои дети вытворяют.
   - А, дети... - Степан вернулся к обычному своему злому голосу.  -  Говори
быстрее, а то у меня талон кончается. Три минуты заказывал.
   * Что тебе говорить? Тебе ж на вс„ плевать?
   В трубке запикало.
   Вот тоже: муж. Больше тридцати лет они считаются одной семьей, а  сколько
из тех лет жили общим домом? Только первые четыре года в  маленьком  городке
среди южно-казахстанских степей.
   Степан   был   сначала    мастером,    потом    старшим    мастером    на
металлоизвлекательном заводе, а она,  пока  не  ушла  в  декрет,  заведовала
сберкассой. Не л„гкие были и те годы: выпали на них и пел„нки,  и  бессонные
ночи сначала с  Сер„жкой,  потом  со  Светкой.  Помогать  было  некому:  его
родители в Караганде, е„ - в Днепропетровске.  Степан  допоздна  пропадал  у
себя на заводе. Все рабочие и ИТРовцы возвращались со смены поездом-мотаней,
и только е„ мужен„к задерживался надолго после. Добирался он до дому  иногда
на служебной попутке, а чаще, паля собственный бензин, на первой их машине -
Жигулях с очками. Все хлопоты с детьми и по дому были на Галине, она страшно
не высыпалась, но запомнилось от тех лет другое.
   Была у них, не в пример многим молодым семьям, своя квартира. Притом не в
галерейном доме, где каждый, живи ты хоть на девятом этаже, может  заглянуть
тебе в окно - а в нормальном панельном, с огромной лоджией, которая с  марта
до ноября была у них как третья комната. Всегда чисто и прибрано было у них,
даже в самую злую пеленочную пору. И были разговоры по вечерам, когда Степан
возвращался-таки домой. Он жадно глотал борщ или шурпу  -  Галина  выучилась
отлично готовить и по-казахски, и по-узбекски - рассказывал, блестя глазами,
заводские новости.  Сам  слушал  е„  рассказы  про  детей:  Сер„жка  сегодня
подрался во дворе, а у Светки что-то расстроился животик.  Если  к  утру  не
наладится, то надо будет завтра показаться врачу.
   Но лучше всего были те весенние вечера, когда Степан пораньше  оказывался
дома. Тогда Светку они укладывали в коляску, подросшего Сергея Степан  сажал
на плечи, и они вчетвером шли гулять в пустыню, которая начиналась сразу  за
их домом - только дорогу перейти. Жара к  вечеру  спадала.  Цвели  тюльпаны.
Зеленела колючка  и  всякая  другая  растительность,  которой  суждено  было
исчезнуть через две-три недели. Солнце садилось всегда за чистый горизонт  -
тучи над их городом ходили только зимою -  и  ничего  красивее  тех  закатов
Галина Петровна и нынче не вспомнит.  Коляска  легко  катилась  по  плотному
глинистому грунту, и разговор катился так же, негромко и плавно.
   Нет! Ничего счастливее тех лет в Южном Казахстане не было в жизни  Галины
Петровны. Очень жарко было летом, это верно, но к жаре они быстро  привыкли,
а родившиеся в том климате дети е„ и вовсе не замечали.  Когда  близ  города
построили озеро (они так и говорили: построили), стало можно купаться и даже
ходить на крошечных яхтах.  Одними  из  первых  в  городе  они  завели  было
бакинский кондиционер, но от него вся  семья  тут  же  зашмыгала  носами,  а
Светка даже подхватила воспаленье л„гких. Кондиционер пришлось продать.
   Зато сколько же было фруктов, овощей - и  вс„  так  д„шево!  Виноград  по
шесть копеек килограмм покупали ящиками и ели, ели до отвала - и  сушили  на
изюм, и варили чудесное варенье. Арбуз или дыню можно было купить на  базаре
в любое время суток. Сегедины часто заходили туда уже затемно, возвращаясь с
прогулки. Приезжие узбеки варили плов в огромных казанах и пекли  леп„шки  в
конических печах-тондырах. Завидев  покупателя,  они  охотно  поднимались  с
ковриков-курпачей, предлагали выбрать арбуз или дыню: Любой на рез!  А  если
попросишь продавца выбрать самому, то уж выберет  так,  что  и  вырезать  не
надо. Дома нарежешь арбуз на скибки, выставишь на открытое окно - и в  любую
жару он мгновенно охлаждается до ломоты в зубах. Никогда больше не  пришлось
Галине Петровне поесть таких сладких арбузов  и  дынь,  хоть  на  е„  родной
Украине они тоже были неплохи. Только  следи,  чтобы  ранний  арбуз  не  был
слишком красным. Ядовито-красный - значит, выращенный на селитре.
   А за арбузом или за дыней - снова разговоры допоздна. Дети  уже  уложены,
из окна тянет горячими ароматами ночи - а  они  со  Степаном  досиживают  на
кухне, нехотя дорезают арбуз, беседуют. Почему-то именно долгие разговоры  с
мужем чаще всего вспоминаются Галине Петровне из тех лет. Ведь  находили,  о
ч„м говорить, и вс„ казалось важным.
   Был такой  случай.  Однажды  всей  семь„й  шли  они  мимо  строительства.
Деревянный забор, колючая проволока, на вышках томятся солдатики в панамках:
весь город  был  построен  заключ„нными.  Степан  взглянул  на  эту  колючую
проволоку и сказал:
   - Где я ни живу, Галка, везде тюрьма  рядом.  Караганда  -  сплошь  зэчий
город; в Ленинграде напротив Крестов квартиру снимал; здесь каждый день мимо
зоны хожу. Неров„н час, и сам загремлю за реш„тку!
   Сказал в шутку, и Галина рассердилась на него тоже в шутку: мол, замолчи,
дурак, язык-то без костей! А через много лет  вышло,  что  напророчил  тогда
себе Степан. Себе и ей.
   Как подумаешь да вспомнишь: часто в жизни у них так выходило, что с  виду
просто, а на деле с умыслом. Только чей тот умысел?
   Взять, например, того же Алданова. Всю жизнь он Степана  преследует,  как
злой гений. В Горном институте они на одном курсе учились, но Алданов старше
был годами. Ст„пка такую историю  рассказывал:  пьянствовали  все  вместе  в
общежитии, и накрыла их за этим  делом  какая-то  комиссия.  Кто-то  убежал,
кто-то не успел - а Алданов давай всех выдавать,  чтобы  самому  остаться  в
сторонке. Дело-то к диплому шло, а Алданов на дочке министра  женат  ещ„  не
был. Назвал и  Сегедина,  друга  своего.  Степан  накануне  защиты  едва  из
института не вылетел. Уж после такого случая можно было разобраться, что  за
тип этот Алданов -  но  Степан  вс„  ходил  будто  в  шорах  и  продолжал  с
Алдановым, который быстро вверх пош„л, дружбу водить как ни в ч„м ни бывало.
Алданов и предложил Степану перебираться на Дальний  Восток.  Сам  в  Москве
обосновался, а друга услал туда, где Макар телят  не  пас.  У  Ст„пки  глаза
горели: Представляешь,  Галка  -  из  старших  мастеров  сразу  в  директора
фабрики. Это же совсем другой уровень! Уровень...
   Что с того уровня? Уехали из Казахстана - в Казахстане  и  оставили  сво„
счастье. С самого начала не лежало у Галины сердце ехать - но  куда  иголка,
туда и нитка, а Ст„пка на своей работе всегда был помешанный.
   И этот же Алданов потом Степана в тюрьму уп„к, а после  освобождения  как
встретил в Москве - так и поторопился опять упрятать  на  Лопатку.  Лопатка!
Век бы Галине Петровне этого слова не слышать. Сказала бы она  хоть  в  этот
раз: не езди, открой глаза! Да прошла та пора,  когда  она  говорила,  а  он
слушал.
   Одно то было неладно с самого их приезда на Дальний Восток, что перестали
они жить семейным домом. Степану удалось получить квартиру во Владивостоке -
сначала две комнаты, потом, когда маму Галины из Днепропетровска выписали, и
все четыре. Без мужа ни к чему были Галине  эти  комнаты.  За  Степаном  она
готова была ехать хоть в Сопковое, хоть на саму ту Лопатку -  да  он  всегда
мастер был уговаривать. Уговорил и тут.  И  детям,  дескать,  хорошие  школы
нужны будут, и врачей там нет, и вообще что за жизнь в глуши. А  зачем  были
детям эти школы, если вс„ равно без отца они ч„рт-те кем выросли?
   И уж не случалось у них прежних задушевных разговоров, даже когда  Степан
наезжал во Владивосток. Вместо разговоров, стоило  им  остаться  вдво„м,  он
сразу начинал лапать и тащил в постель. Он в те годы стал совсем бешеный  на
это дело, будто чего надышался у себя на Лопатке. Готов был в любое время  и
без передышки, как не бывало у них даже в первые месяцы. Озверел ты на сво„м
острове, - говорила ему Галина, а он только смеялся и снова лез. Даже  лицом
стал тогда Степан походить на дикого кабана.
   Но и та пора не была худшей. Галина снова стала работать. Степан приезжал
вс„-таки нередко, и дети его  приезду  радовались  пуще,  чем  Новому  году.
Галина знала, что у мужа случаются на стороне  другие  бабы,  но  и  с  этим
как-то мирилась. Зверю зверское и требуется.
   Хотя нет. Самую первую любовницу Степана она ему ни простить,  ни  забыть
не могла. Была у него секретарша на Лопатке, звали  Изабеллой.  Это  ж  надо
русской бабе и с таким имечком! Видела е„ Галина раз или два. Ростом,  когда
на каблуках, выше самого Степана,  задница  широченная,  волосища  белые  до
плеч.
   Вс„ знала, но слова не  сказала  Степану.  Ночами  спать  не  могла,  вс„
представляла, как он тискает свою корову. Больше всего е„ злило, что сама-то
она не в пример лучше. Уж у не„, у Галины, в те времена фигура была - мужики
на улицах оглядывались. И лицом хороша, и одеться умела как никакая  другая.
Чего ему, кабану похотливому, дома не хватало?
   Уже недалека была Галина от того, чтобы приехать на Лопатку и пристрелить
их там обоих - или похватать детей и уйти с ними куда глаза глядят.  Но  тут
случился брат Степана, Ф„дор. Приехав из  Барнаула,  остановился  на  первое
время у не„: осмотрюсь, мол,  да  работу  приищу.  Надоело,  мол,  в  ментах
ходить, охота за баранку подержаться.
   В первый вечер, как водится, она его и жарким угостила,  и  поллитровочку
выставила. Выпила и сама, благо дети не  могли  видеть  -  как  раз  были  у
родителей Степана на каникулах. Ф„дор  слушать  хорошо  умел...  Она  ему  в
сердцах  рассказала  и  про  Степана,  и  про  Изабеллу,  и  про  злые  свои
переживания. И сама же уложила его с собой спать. Впрочем, поспать им  в  ту
ночь не удалось.
   Ровно три раза приняла она Ф„дора - и  на  сердце  каждый  раз  вроде  бы
легчало. Потом выставила его за дверь: иди в общежитие, останешься тут  жить
- что люди подумают? Он как раз успел в  автопредприятие  устроиться.  Потом
ещ„ пару раз подкатывался, но она с ним строгий тон  взяла,  чтоб  и  думать
забыл. Он понял и отстал, но за те три ночи  Галина  навсегда  осталась  ему
благодарна. Степан потом приезжал, носом вертел, глазами рыскал, но  так  ни
до чего и не доискался.
   Секретарша вскоре после того померла, да померла нехорошо - проломили  ей
голову. Ходили слухи, что  Степан  замешан,  но  Галина  его  ни  о  ч„м  не
расспрашивала, а он, понятное дело, не рассказывал. Признаться, Галина тогда
помолилась Богу с признательностью: послал собаке собачью смерть. Может,  за
ту злорадную молитву и привелось ей  потом  столько  горя  хлебнуть:  Бог-то
выско, да видит дал„ко. Но уж ни на Лопатку, ни в Сопковое Галина Петровна с
той поры ни ногой. И детей не пускала.
   А там и вовсе колесом пошло. Степан хлопотал,  чтобы  и  е„,  и  детей  в
Москву перевезти: пора думать о том, чтобы Сер„гу и Светку учить  дальше,  а
лучше Московского университета во всей стране не найд„шь. Алданов,  кажется,
ему с квартирой помогал. Опять этот Алданов! Галине Петровне к тому  времени
было уже вс„ равно, но не верила  она  в  этот  переезд.  Сердце  чуяло:  не
бывать. Так и вышло.
   Девять лет писала она письма Степану сначала в Советскую Гавань, потом  в
Иркутск, а вернулся он, и не стало понятно: зачем писала, зачем ждала? Уж не
мечтала о возврате южноказахстанских  врем„н  -  но  вышло  так,  что  и  те
тринадцать лет, что Степан директорствовал  на  фабрике,  не  вернуть  и  не
прожить заново.
   Муж, едва успев освободиться, снова уехал на Лопатку: будь  она  неладна,
прклятое место! За четыре года, что Степан там пров„л  после  тюрьмы,  он  к
Галине Петровне много если четыре раза показался. И  всякий  раз  они  между
собой только молчали, да не по-хорошему, а с озлоблением. А  когда  начинали
говорить, сразу скатывались на ссору. Галина Петровна однажды крикнула  ему,
не помня себя: За что мне жизнь искалечил, боров?!  Катись  с  глаз  моих  к
своей сучке - она тебя на том свете заждалась.
   Степан Ильич ничего не ответил и руку для удара не зан„с -  но  посмотрел
так, что лучше бы  ударил.  Ни  на  кабана,  ни  на  борова  он,  иссуш„нный
болезнями, давно не был похож - но во взгляде его тогда вспыхнула  ненависть
не людская, а звериная. Уехал не  попрощавшись,  и  это  был  его  последний
приезд во Владивосток. С тех пор, скоро год будет, он  всего  несколько  раз
позвонил по телефону - да вот сегодня ещ„ раз.
   Галина Петровна опять ворочалась без сна под одеялом, выходила  на  кухню
попить отврной  воды.  Смотрела  на  часы:  Сергея  вс„  нет,  с  кем-то  он
пьянствует?  И  никак  не  ш„л  из  головы  Степанов  рассказ  про  м„ртвого
старателя, что шатается по Лопатке. К добру такое не будет.
   Глава восьмая. Вес„лый день
   В тот хмурый понедельник, когда Галине Петровне Сегединой во Владивостоке
после бессонной ночи и двух сердечных приступов казалось легче умереть,  чем
встать на работу, Рита, вспорхнув с постели, сразу радостно засуетилась. Дел
с утра было, как всегда - только успевай поворачиваться, но сегодня все  они
шли в руки легко.
   Нужно было, во-первых, вскипятить на примусе воду для мытья головы.  Свет
пока был, но греть большую кастрюлю на бензине выходило быстрее и дешевле.
   Когда волосы были тщательно промыты,  высушены  над  тем  же  примусом  и
расч„саны - слава Богу, сделала недавно стрижку, теперь возни меньше, хотя и
жалко прежней шикарной гривы - подоспело время будить  дочь  и  готовить  ей
завтрак. Татьянка по утрам вста„т осоловевшая, надо ей и зубную щ„тку в руку
сунуть, и кашку сварить. Совсем реб„нок! - а ведь тринадцать лет скоро. Рита
в е„ годы уже на мальчиков заглядывалась.
   Пока дочка ела овсянку, Рита по-быстрому прибралась в комнате,  завернула
постели в ящики кресел-кроватей и  успела  лишний  раз  обмахнуть  тряпочкой
пыль. Генеральная уборка была произведена ещ„ с вечера. Сама Рита завтракала
всегда в детском саду, где питание для воспитателей было  бесплатное,  а  из
остатков удавалось и домой прихватывать. Уже в пол