призна„т. Тр„х минут не пройд„т - и где у тебя горело, там  остынет,  а  где
ледяно простреливало - согреется,  отойд„т.  И  вроде  бы  исцеление  ничего
Ф„дору Ильичу не стоит. Ты с кушетки вста„шь заново родившимся, а он  только
посмеивается: в другой раз спину береги.
   С благодарностью не скаредничай, но и из кожи вон не лезь. От литра водки
Ф„дор Ильич не откажется, хотя сам последние годы почти не  пь„т.  Полтинник
денег примет без стеснения. А коли ты просто скажешь ему спасибо от  души  и
крепко руку пожм„шь - тоже в обиде не будет.
   Русской крови в Ильиче на вс„ его объемистое тело - с полкружки. Отец его
был немец на три четверти, мать - казашка  наполовину.  Были  и  болгары,  и
хохлы. Сам себя Ф„дор  Ильич  любит  именовать  Батырхановым  -  по  матери.
Говорит  он  и  по-русски,  и  по-немецки  одинаково  свободно.  При  случае
объяснится и с казахом, и с  узбеком,  а  по-английски  выучился  еще  в  те
времена, когда в загранку  радистом  ходил.  Теперь  пользуется:  книжки  по
экстрасенсорике подчитывает  без  перевода,  только  изредка  заглядывает  в
словарь Мюллера за трудным словом.
   Неженатый, Сегедин по своей мощи женщин вниманием  не  обходит.  Женщины,
надо признать, его тоже жалуют, хоть голова у него к сорока семи  годам  уже
седа.
   В Сопковом у Сегедина двухкомнатная квартира на улице Советской,  которая
изгибается вдоль бухты  по  плечу  сначала  одной  сопки,  потом  другой.  В
седловинке между двумя сопками и устроилась тр„хэтажная сталинка, в  которой
проживает Ф„дор Ильич.
   Ни в университетах, ни в академиях Ф„дор  Ильич  не  бывал,  но  повидать
успел столько, сколько иному и доктору наук не разгрести. Если бы в детстве,
когда он бегал по Караганде сыном бывшего ссыльного, ему открыли его будущие
приключения - он бы ничуть  не  удивился,  потому  что  удивляться  научился
только в зрелом возрасте.  Пожал  бы  плечами:  эка  невидаль!  Батырханову,
дескать, море по колено.
   Батырханов - фамилия  богатая.  Означает  господин  богатырей.  Богатыр„м
Ф„дор сам всю жизнь себя ощущал, а потому и господствовать стремился  больше
над самим собой.
   Брат Степан - другое дело. Тот ни материнской фамилии никогда не поминал,
ни отцовское родословие  не  бер„г.  В  шестнадцать  лет,  получая  паспорт,
записался по матери русским  (она  считалась  русская,  как  полукровка),  и
страшно злился, когда младший брат,  подрастя,  вдруг  решил  на  всю  жизнь
остаться с клеймом немец. Федьке нравилось по  молодости  пофорсить.  Гляди,
дескать, имя каковское: Ф„дор. А отчество -  Ильич.  А  фамилия  -  Сегедин.
Ну-ка, что в пятой графе? - Ась? - Хрена с два! Дивись, дуромоина.
   Так эта неожиданная запись всех кадровиков  поражала,  что,  куда  бы  ни
намечал Ф„дор - всюду его принимали как самого что ни на есть проверенного и
кристального. Струхнул лишь однажды, придя в пароходский отдел кадров уже  с
дипломом радиста: ох, вряд ли примут на суда заграничного  плавания!  Иди-ка
ты, скажут, возить снабжение в Анадырь да в Певек. Какая тебе Америка, когда
ты почти гитлеровец?
   Однако ничего подобного и тут не сказали, и лет пять,  пока  не  надоело,
ходил Ф„дор и на Австралию, и на Мексику, и на  Филиппины.  В  Сан-Франциско
пил даже  водку  с  русскими  эмигрантами.  Помполит  шипел,  как  змея,  но
обошлось.
   Потом  довелось  Ф„дору  Ильичу  побывать  и  таксистом   в   Москве,   и
милиционером в Барнауле. Водил он и автобус с горки на горку по Владивостоку
- пока брат, сам уже директором на горной фабрике, не сманил его в Сопковое,
поближе к себе. Звал  перебираться  и  совсем  на  свою  фабрику,  должность
обещал: вместе дела делать  будем!  -  да  Ф„дор  Ильич  на  ту  Лопатку  не
позарился. Слава Богу, насмотрелся  кино  про  море  -  не  хватало  ещ„  до
райцентра паромом добираться.
   Получилось, что как в воду глядел. С братом вскоре после  того  стряслась
беда: посадили. По линии ОБХСС намотали полную десятку - и ладно так,  а  то
на следствии майор грозился припомнить давнюю историю с секретаршей. Светила
бы тогда Степахе статья потяжелее, на все пятнадцать лет, а то и  на  высшую
меру. Однако пронесло. Лопатка  после  того  захирела  без  хозяина,  а  как
разгулялась по стране перестройка, так фабрику и  вовсе  закрыли.  Не  нужна
стала.
   Ф„дор Ильич, хотя разного повидал,  на  ту  сторону  реш„тки  никогда  не
заглядывал и даже пустякового  привода  в  милицию  не  имел.  Да  и  сам  в
барнаульские времена был в милиции старшиной, хоть и недолго,  и  с  ментами
всегда ладил. А про себя, самым тайком, думал иногда: вот  слово!  Жили  два
родные брата: один русский, другой немец. Русский  думал  быть  русским  для
института и для директорского кресла - ан русской тюрьмы  и  не  обминул.  А
немец вписался в немцы больше из озорства - какой он немец, Батырханов! -  а
вон как по-немецки аккуратно вс„ в жизни складывается. Но такие мысли  Ф„дор
Ильич старался от себя гнать, а уж вслух высказать, даже по пьяному  делу  -
ни-ни.
   Ещ„ несколько раз срывался Ф„дор Ильич с места и,  как  очумелого,  несло
его колесить по всей империи. Это полнозвучное слово запало ему в память, не
то вычитанное  из  школьного  учебника  истории,  не  то  оброн„нное  уч„ным
пассажиром в такси. Присматривался Сегедин к стране, которую  перелапал  всю
напрощуп от острова Беринга до Калининграда, и укреплялся в том понятии, что
слово верно. В семнадцатом-то году империя не кончилась. Флаги перевесили да
цвета перекрасили, но что в тех флагах?
   Империя как стояла, так лишь пошаталась и стот ещ„ крепче. И даже если ты
посередине Атлантического океана идешь враскоряку  по  палубе,  хватаясь  за
леера - то вс„ равно, покуда  вылинявший  флаг  треплет  за  кормой,  твердь
империи под тобою.
   Всякий раз почему-то снова возвращался  Сегедин  в  Сопковое,  в  мрачные
трущобы над такими красотами, что Сан-Франциско впору - и сам  себе  не  мог
сказать, каким ему тут м„дом намазано. Брат отбывает то в Советской  Гавани,
то в Иркутске;  невестка  зов„т  во  Владивосток,  чтоб  племянники  почуяли
мужскую руку - а он попадает вс„ на край земли, где и  чайки  не  кричат.  И
тогда думалось под стук поезда либо под гул аэропорта: какой я немец!  Немец
- он хозяин, садовод; палку ткн„т в землю - дерево вырастет. Я  кочевник.  С
одного пастбища на другое, будто отару овец перегоняю.
   Но возвращался в Сопковое, вс„ в ту же  сталинку  в  укрытой  от  морских
ветров ложбине - и мысли выстраивались уже  по-другому.  Вс„  ж  таки  наше,
немецкое, не истребить. В Германии, даже Восточной, никогда не бывал, но  по
рассказам корешей представлял  хорошо  и  чистенькие  домики  с  черепичными
крышами, и ровненько вымощенные и промытые  чуть  не  с  порошком  тротуары.
Примерял на себя - получалось.
   В расхристанном от основания Сопковом кто ещ„ жил на такую складную ногу!
Когда горожане мылись из тазов, а баню видели раз в неделю - у него в ванной
стоял водогрей собственной конструкции, и без горячего душа Ф„дор Ильич  дня
не начинал. Он  собственноручно  красил  стены  у  себя  в  подъезде  л„гкой
салатной краской, а не каз„нной оливковой -  и,  странное  дело,  сопковская
шпана робела оставлять на них автографы. Немца Сегедина все знали, и сам  он
всех в городе знал, от первого пахана до последней шест„рки, и связываться с
ним за просто так никому не улыбалось.
   Когда от страны пошли отламываться  здоровые  куски,  а  оставшиеся  края
занялись злыми огон„чками, Ф„дор Ильич засомневался: устоит ли империя?
   Но своей неспешной повадке и тут не изменил, и в этот  поворот  вош„л  на
правильно выбранной скорости. Перепробовав, и вс„ не без  выгоды  для  себя,
несколько новых дел, очутился в один прекрасный день на Центральном посту  в
отделе охраны диспетчером. Хотя отдел работал на коммерческой основе,  денег
платили мало, но за заработком на этой службе Ильич не  гнался  и  бесплатно
лечил от радикулита вс„ милицейское начальство. В свободные же от  дежурства
дни чинил автомобили в мастерской,  которую  держал  бывший  Степахин  шоф„р
Славка - по нынешним временам обрюзгший, остригшийся „жиком  и  обзаведшийся
золотою цепью, всегда видной в вороте ш„лковой рубашки.
   Как-то в начале сентября, сменившись с дневного  дежурства,  Ф„дор  Ильич
заглянул к Славке по дороге домой - тот жаловался на боли. Разложив  его  на
громадной кровати, Ф„дор Ильич долго колдовал над  гладкой  широкой  спиной,
кое-где порастающей ж„стким волосом.
   Поднявшись, наконец, с кровати, Славка слегка пригнулся - нагнуться  ниже
мешало не по  годам  округлившееся  брюхо  -  повертел  задом  и  восхищ„нно
забормотал:
   - Ну, Ильич, ты, блин...
   - В т„плое, в т„плое сразу, - предупредил его Сегедин. -  Обмотайся  хоть
шарфом и дня два носи, не снимая.
   - Какой шарф, ты чо... - ухмылялся Славка, натягивая на плечи  неизменную
рубашку траурного цвета. - Щас в Токио пожрать,  а  потом  т„лок  возьму.  Я
соскучился по ним, пока эта холера доставала. Хошь со мной? Я плачу.
   Славка  жил  по-холостому.  Большая  тр„хкомнатная  квартира   его   была
обставлена с подобающей роскошью и вечно полна пустых бутылок, перепачканных
помадой окурков и липких презервативов.
   - Не-ет, Слава, - усмехался Ф„дор Ильич. - Нынче что-то не тянет. Устал.
   - Говорю - бросай ты этот пост, -  Славкина  мысль  скакала  по  камешкам
любого разговора ловко и бойко. - Чего ты с него имеешь? Один геморрой.
   - Не скажи, Вячеслав. Кто тебя в мае месяце от ГАИ отмазал? Не будь моего
поста, долго бы ты пороги обивал.
   Славка поморщился. Гладкая  кожа  на  его  лице  попыталась  собраться  в
складки, но так и осталась туго натянутой.
   - Тоже мне, отма-а-зал... Ты спроси, как он на мне приподнялся.  Моторолу
пришлось покупать. У меня, говорит, сотового нету...
   - Легко отделался. Будешь  пьяным  носиться  -  в  один  прекрасный  день
собь„шь кого-нибудь и на зону пойд„шь.
   - Ага - щас!! - неведомо кому угрожая, сбычился Славка. Но тут  же,  пока
он влезал в ч„рные же брюки, мысль его метнулась к прежнему предмету:
   - Ну, ты мастак, Ильич. Я ж ни сесть, ни встать не мог.  А  тут  гляди  -
снова человек. Возьми бабок, понял-нет?
   - А иди ты, Славка. Со своих не беру, -  Ф„дор  Ильич  улыбнулся,  лучась
голубыми глазами. - Ну, мне пора.
   - Хозяин-барин, гы-ы...
   У Славки глаза были тоже  голубые,  но  большие,  навыкате.  Глядели  они
обычно стеклянисто и поверх лица, но оживлялись и остро  нацеливались,  если
мимо шла женщина или  появлялся  случай  сделать  бизнес.  Розовым  лицом  и
раздавшимся телом он напоминал порос„нка-переростка, которому и  пора  бы  в
кабаны, да жаль матку бросать.
   - Кашпировский тебе в пупок дышит, понял-нет? Ничего не пойму, чего ты  в
этом вшивом Сопковом делаешь? В Москве бы давно на шестисотом мерсе ездил.
   - Зачем мне твой шестисотый? Я и на пятилетнем ниссане всех  делаю,  кого
хочу. Дело, Слава, не в том, на ч„м ехать. Дело в том, кто едет.
   - Начинается! Бросай ты, Ильич,  свою  партполитработу.  У  нас  в  армии
замполит тоже, бывало, вс„ про решения съезда да про моральный дух, а сам  с
продсклада картошку рюкзаками хап да хап.
   Ф„дор Ильич, хотя ни про какие решения съезда речей не  в„л  и  тем  паче
картошку в жизни не воровал, не обиделся, пожал  пухлую  Славкину  ладонь  и
пош„л. Он спускался по  лестнице,  когда  Славка,  ещ„  босой,  выскочил  на
площадку:
   - Э, ал„... Ильич! Ты когда завтра выйдешь?
   - Как обычно.
   - Смотри... На завтра  с  утра  два  круиз„ра,  а  с  обеда  мажеста.  Не
подставь.
   - Я тебя подставлял когда-нибудь? - вс„  так  же,  не  обернувшись  и  не
остановившись, ответствовал Ф„дор Ильич, и крупная седая голова его скрылась
в лестничном про„ме.
   Уверенно без  фонаря  шагая  по  т„мной  улице,  Сегедин  вдруг  вспомнил
давешний разговор с Одиннадцатым. Одиннадцатый пост - это  как  раз  у  того
пирса, где в былые времена дежурил  катер  Степана.  Сегодня  туда  заступил
новый сторож. Связь с ним с утра  была  короткая,  разве  что  позубоскалили
чуток, но почему-то, уже сменившись, Сегедин специально заглянул  в  журнал,
чтобы проверить его фамилию. Кригер. Не то немец, не  то  еврей.  В  здешних
краях кого только не встретишь. Сегедин ясно представлял себе этого Кригера:
небось мелкий,  щуплый,  драчливый,  как  петушок.  Эти  мелкорослые  всегда
найдут, из-за чего пыжиться. Чем ни короче рост, тем длиннее амбиция.
   Тут размышления Ф„дора Ильича были прерваны, потому что  он  догнал  двух
баб„нок.
   Те то и дело спотыкались в пот„мках о колдобины, на  всю  улицу  ахали  и
видимо трусили и темноты, и большого мужика,  вдруг  горой  выросшего  прямо
между ними.
   - Без фонаря-то не годится, красавицы, - пробасил Ф„дор Ильич.
   От звука его голоса, хотя и густого, и  хриплого,  страх  у  т„ток  сразу
пропал. Так уж любая женщина устроена: стоит Сегедину слово  сказать,  и  ей
сразу делается покойно и приятно, как в т„плой ванне.
   - Так не заработали на  фонарь,  -  игриво  отозвалась  та,  что  справа,
невысокая т„тенька  в  кожаной  куртке.  Такие  куртки  носит  три  четверти
населения Сопкового, и мужского, и женского. Сегедин и сам в кожане,  только
размеров на десять просторнее. Спутница  невысокой,  тощеватая  блондинка  -
крашеная или натуральная, в темноте не разберешь -  хихикнула  и  поддержала
скрипучим голосом:
   - Нам зарплату не платят, чтобы с фонарями ходить.
   - Давайте провожу,  раз  такая  беда.  Беритесь,  -  Ф„дор  Ильич  разв„л
согнутые ручищи обручами.
   Женщины  не  заставили  себя  долго  приглашать,  просунули  ладошки  под
сегединские руки, и лишь невысокая не преминула заметить:
   - А сами-то без фонаря. Ещ„ завед„те куда-нибудь.
   - Заведу, коли попросите, - добродушно рокотал  Сегедин  с  высоты.  -  А
фонаря мне не надо. Я, как филин, в темноте вижу.
   Слово за слово - довели тощую до угла Первомайской и Рыбацкого.  Потом  с
невысокой - е„ звали Рита - добрались до е„ дома на Горной, и тут  только  в
свете от круглосуточного ларька Ф„дор Ильич разглядел, какая  она  мякенькая
уютная бабочка с улыбчивым лицом и чуть раскосыми смеющимися глазами.
   - А чай пить пригласишь? - ухмыльнулся Сегедин.
   - В следующий раз, - Рита кокетливо  отставила  чистенький,  несмотря  на
осеннюю грязь, сапожок. - Сегодня нельзя. Дочка дома.
   Телефон она тут же продиктовала, и Сегедин записал  его  в  свою  толстую
книжицу.
   Потрепав покровительственно Риту по мягким стриженым волосам, он  зашагал
к себе на Советскую. Минут пять мысли его были о ней: пока муж в  морях,  ей
на зарплату воспитательницы да с реб„нком на руках, должно  быть,  туговато.
Если дальше у них завяжется, то надо бы е„  поддержать:  хоть  на  сапоги  к
зиме, что ли.
   Потом смеющиеся глаза Риты ушли куда-то в темноту, а на их место  выплыла
какая-то лисья не лисья, шакалья не шакалья острая мордочка  -  и  в  то  же
время человечье лицо.
   И пока догадался Сегедин, что это не иначе как Кригер с Одиннадцатого,  и
од„рнул себя, что негоже такою  ерундой  голову  забивать,  а  для  очищения
сознания надо бы перед сном помедитировать - он дош„л уже до своего подъезда
на Советской и стал думать о той работе, что ждала его на вечер. Нужно  было
собрать простенькую схему, чтобы свет в  передней  включался  от  открывания
внутренней двери входного тамбура, а выключался бы от  закрывания  наружной.
Следовало обойтись без фотоэлемента и сделать так,  чтобы  схема  не  путала
входящих с выходящими.
   Глава пятая. Визит„р
   В субботу, десятого сентября, на Одиннадцатом посту были  старатели.  Они
шумели и ругались, что топлива мало. Кригер  огрызался  односложно,  блуждая
глазами из-под тяж„лых бровей. Старателям в конце концов стало  не  по  себе
под этим обегющим и в то же время давящим взглядом, они попрыгали в японский
грузовичок и убрались восвояси.
   А ночью на пост пожаловал гость.
   Кригер повернул голову и увидел его сидящим на  топчане,  нога  на  ногу.
Визит„р был жилист и загорел дочерна. Пальцы больших рук с т„мными ока„мками
вокруг ногтей он сцепил на костистом колене. Волосы острижены „жиком, но  не
как у пацана из новых, а скорее по-солдатски.  Несколько  сединок  в  т„мной
густой щетине.
   В правой руке у Кригера была кочерга: он как раз ковырял ею  в  раскрытой
печке. Кочерга - опасное оружие у  такого  бойца.  Она  гнута  из  стального
прута-десятки и закалена. Но сторож, очевидно, не  спешил  набрасываться  на
гостя. Уже не бегая глазами, а неподвижно глядя из-под бровей, он проговорил
медленно:
   - Неужто Ф„дор Ильич?
   Гость ощерился, и изо рта у него блеснул серебряный зуб.
   - Люди Володей звали, - отозвался он очень обыкновенным  голосом,  совсем
не похожим на басовое рокотание диспетчера. - А что ж вы печку  кирпичом  не
обложите? Лениво?
   - Ни к чему, - сердито ответил Кригер и снова стал шуровать в  печке.  Он
явно был недоволен тем, что явился к нему не тот, кого он ждал.
   - Как это ни к чему?  -  настаивал  между  тем  Володя.  -  И  духоты  бы
поубавилось, и тепло бы держалось. Скоро белые мухи полетят - поколеете  тут
за фанерными стенками.
   - Не беспокойся, не поколеем. Скажи - а как ты, собственно, сюда попал? Я
не помню, чтобы ты стучался, как воспитанные люди.
   Визит„р сипло засмеялся.
   - Воспитанные люди... Так то люди - а ты меня спроси, кто я такой?
   - Я догадываюсь. Глаза у тебя, впрочем, странные. Не глаза, а бельма.
   - Ни хрена ты не догадываешься. Зовут меня Володя, а  по  фамилии  Шмидт.
Небось слыхал.
   - Не слышал, - Кригер пожал плечами. - Шмидтов много. А от тебя к тому же
луком разит за версту.
   - Эх, народец, - Шмидт вздохнул. - Тридцати лет не прошло, а уж ни слуху,
ни духу. Так вот и все вы сгинете - никто не вспомнит...
   И,  видя,  что  сторож  не  проявляет  дальнейшего   любопытства,   гость
продолжил:
   - Меня  тут  на  карьере  бульдозер  переехал.  Я  заснул  в  холодке,  а
бульдозерист, хрен ему в грызло, не заметил. С гусениц потом соскребали.
   Кригер  с  минуту  -  и  опять  неподвижно  -  глядел   на   задавленного
бульдозером. В темном его  взгляде  любопытства  было  немного,  испуга  еще
меньше - но была густая и словно бы застарелая неприязнь.
   - Пьян, наверное, был, - наконец проговорил он.
   Шмидт, разочарованный отсутствием эффекта, покачал головою.
   - Не-ет, паря. У нас в артели пить пили, но на работе - ни грамма. В  два
месяца раз, бывало, примем на грудь по литру, по другому - и снова пахать. А
тогда день хороший был - уж такой хороший! Дай, думаю, прилягу. Лежу,  гляжу
на небо. По небу облака идут. Кучевые -  к  ясной  погоде.  Я  и  закемарил.
Спали-то по три, по четыре часа в сутки, не больше. На карьере смена,  потом
дома строить, потом идти руду искать... Так я эти облака и запомнил.  Ха!  -
Старатель оскалился. - Я  тебе  вот  что  скажу.  Это  только  пока  живешь,
страшно, а на самом деле херня. Первый момент больно, да. Но тут же сразу  и
конец. Я только смеялся, когда они надо мной репы чесали. Вс„  им  покоя  не
давало, что тельняшку не отодрать, так е„ вмололо.  Так  что  ты  не  бойся,
сторож.
   - Я и не боюсь.
   - Вр„шь. Все боятся. Я и то: ножа не боялся, ствола не боялся, а помирать
боялся.
   - Это ничего не значит. Ты боялся, а я не боюсь. Я, к твоему сведению, не
все.
   Шмидт явно  заинтересовался  и  стал  пытливо  всматриваться  в  сторожа.
Наконец, откинулся к стене,  щ„лкнул  узловатыми  пальцами  и  усмехнулся  с
сожалением:
   - Вр„шь и не вр„шь. Ты, мужик, не такой, как все. Это правда...
   - Не надо называть меня мужик.
   - Что так? Ты разве сидел?
   - Нет.
   - Так чего ж возбухаешь? Это на зоне быть мужиком западло, а на воле чего
обидного? Нормальное слово.
   - Может быть. Но тем не менее называть меня так нельзя.
   - Ну, как хошь... А как по имени-то?
   - Игорь.
   - Зам„тано. Игорь так Игорь. А вообще я вот что тебе скажу: это сейчас ты
И