мыл над водой самолет,
                     Где-то грохнула цепь на брашпиле...
                     Якорь брошен в усталую глубь,
                     Но дорога еще не кончена:
                     Самолет межзвездную мглу
                     Рассекает крылом отточенным.
                     Он, быть может, напрасно спешит
                     И летит он совсем не ко мне.
                     Только я в глубине души
                     Очень верю в хороший конец...

     Странная песня, да? Но такую  уж  придумал  далекий  Сойкин  брат.  А
может, и я кое-что добавил - вместо  забытых  строчек.  Ведь  я  и  раньше
иногда пробовал писать стихи, даже поэму сочинял, когда лежал в больнице.
     Наконец я ушел в высоту, к вершине пространственного треугольника.  И
опять сквозь облачно-лунные миры "съехал" к  обычной  земле  -  сонной,  с
огоньками.
     Это были огоньки нашего города. И посадочные костры я тоже  различил.
Пора приземляться. Но не хотелось. Словно я не все еще сделал, что  должен
был этой ночью.
     А песня продолжала звучать во мне. Была в ней и тревога, и печаль, но
было и хорошее ожидание. Потому что ведь правда дорога не кончена!  Сказка
не кончена!
     Скоро вернется Сережка.
     А еще до этого я слетаю к Сойке, узнаю, как она там...
     Да, но где же я там сяду?! Если сегодня не смог, то  и  потом...  Вот
балда! Надо было условиться, чтобы Сойка нашла площадку, зажгла  костры...
Но ведь она говорила: "Бугры..."
     А может, прямо  в  воздухе  превратиться  в  мальчишку  с  парашютом?
Хорошо, если получится. А если...
     Но допустим даже, что опущусь. А как взлетать? Откуда?
     "Приедет Сережка, и все решим", - сказал я себе.
     Но приедет он только через несколько дней. А я... почему я сам ничего
не могу решить? Почему опять жду Сережку, как няньку?..
     Если уж я отправил Сойку в Дорожкино, должен и  дальше  в  этом  деле
разбираться сам. А то, как глупый  кот,  который  забрался  на  дерево,  а
слезть не умеет.
     Ведь сумел же я построить в Пространстве треугольник  для  сокращения
пути! Один, без Сережки. Наверно, можно построить и  посадочную  полосу  у
Сойкиной деревни. Может это будет лента, как  бы  вырезанная  из  Туманных
лугов. Полоса светящегося тумана, под которой надежная твердость.
     Но как эту полосу перенести на землю?
     Я чувствовал: есть у Безлюдных Пространств законы и правила,  которые
могли бы мне помочь. Нам с Сережкой иногда казалось, что мы ходим у самого
краешка, за  которым  разгадка  многих  тайн.  Это  когда  мы  бродили  по
заброшенной территории и звенела тишина. Остановись, прислушайся  к  этому
звону,  напряги  нервы  -  и  что-то  откроется,  станет  ясным,  видимым,
разрешенным. Словно распахнется во всю ширь четвертое измерение. Ведь мы и
так уже знали и умели вон сколько!
     Но не получалось. Отвлекало нас то одно, то другое. А может быть дело
в том, что Безлюдные Пространства  чересчур  оберегали  свои  тайны.  Ведь
недаром они разрешили приходить к себе только окольным путем и не  пускали
через главный вход. И вдруг я понял! Разом! Что сейчас - время!
     На полной скорости, на бреющем  полете  промчаться  между  башнями  и
оказаться там! И тогда... Я не  знал,  что  будет  тогда,  но  чувствовал:
что-то совсем новое! Разгадка! Открытие!
     И Сережка тогда навечно останется со мной, и дорога  к  Сойке  станет
короткой и легкой, и все-все в жизни будет хорошо.
     Только надо решиться!
     Ширина между башнями - как размах моих крыльев. Зацеплю?
     Но ведь в нужный момент можно сделать крен: одна  пара  крыльев  -  в
небо, другая - к земле. Тогда уж проскочу точно!
     А иначе... сколько можно "биться в дверь заколоченную"?
     Я сделал над ночным городом разворот.
     Небо  от  ущербной  луны   просветлело,   а   территория   Безлюдного
Пространства космато чернела впереди. Я снизился, пошел над  крышами.  Две
башни встали впереди, как два тупых клыка.
     Ну, давай, Ромка! Ты ведь уже не балконный  житель.  Ты  -  Летчик  и
Самолет, знающий в Безлюдных Пространствах многие пути! Открывай же  самый
главный путь!
     Башни вырастали, неслись навстречу... Крен!
     Клочья тьмы мелькнули передо мной!
     Я понял, что это, но поздно. Хрусткий, с  резкой  болью  удар  рванул
левое нижнее крыло. Земля - как черная стена. И я в эту стену  -  мотором,
лобовым стеклом. Лицом...
     Но я не разбился насмерть.
     Я долго лежал оглушенный. Потом со стоном поднялся. Встал. Я - Ромка,
мальчишка.
     Шатало меня, голова гудела. Левая рука висела, пальцы  не  сгибались,
колючая боль сидела в плече. Такая, что капли сами бежали из глаз.
     Я  поморгал,  подышал  сквозь  зубы.  Переступил  в  траве:  работают
ноги-то? Они работали... ох, а сколько топать до  дому!  И  надо  спешить,
скоро рассвет, сумрак уже делается серым...
     В этом сумраке я увидел, как  идет  ко  мне  кто-то  худой,  высокий.
Шелестела трава.
     Я не испугался, но весь напрягся. Не знаю почему, но  сразу  понял  -
это Старик.
     Он подошел, положил на мое плечо  узкую  ладонь.  И  боль  угасла.  Я
шевельнул пальцами. И разбитыми губами:
     - Спасибо.
     - Давай сядем, Рома, - сказал Старик глуховато.
     Я сел на лежавшую в траве  балку.  Колени  высунулись  из  продранных
штанин. Новый спортивный костюм был... Ох, мама!
     Старик сел рядом.
     Сережка правду сказал: он похож был на пожилого дирижера или артиста.
Я это разглядел даже в предрассветной мгле. И такая  вот  поза,  когда  он
сидел на низкой балке, не очень ему подходила. Но Старика это не  смущало,
он поддернул брюки, спросил по-житейски:
     - Сильно грохнулся?
     - Еще бы... Я бы не зацепился, но тени черных орлов! Я вообще про них
уже не помнил, а они...
     - Какие тени?.. А! Вы вот как называете это. Ну что ж...
     - А на самом деле, что это такое?
     - Как вам сказать... Подвижные участки закрытого поля.
     - Зачем они? - спросил я хмуро.
     Чтобы непрошеные гости не совались куда не надо.
     - А кто сунулся, того башкой в землю. Да? - Я чувствовал, что начинаю
ненавидеть Старика. Но он ответил мне мирно.
     - Кто же знал, что вы сунетесь сюда с размаху? Я просто не успел.  Вы
в чем-то и сами виноваты...
     Я сник. Прошептал:
     - Теперь я уже не смогу быть самолетом?
     Старик вздохнул:
     - Сможете. Но не сумеете взлететь. У вас  повреждено  крыло.  Скажите
спасибо, что хоть рука на месте...
     - И нельзя починить? Крыло-то?
     - В принципе можно. Только пришлось бы вызывать бригаду с авиазавода.
А как это сделать? К тому же такой ремонт - на  один  раз.  Когда  станете
мальчиком,  а  потом  вновь   самолетом,   окажется,   что   крыло   опять
искорежено... Так что оставьте такую затею. Летайте уж лучше с  этим...  с
вашим другом.
     Тогда я спросил в упор:
     - Почему вы не любите Сережку?
     - Я? - отозвался он с грустной усмешкой. - Не люблю? Кто вам сказал?
     - Но вы же прогнали его!
     - Да. Чтобы уберечь...
     - От чего?
     - От... его торопливости. Он, сам  того  не  понимая,  позволял  себе
такое, чему еще не пришел срок. И рвался туда, куда  не  следует...  вроде
вас... Он, безусловно, талант, но он ломал весь  налаженный  механизм.  Мы
пытаемся соединить в систему все Безлюдные Пространства, создать  стройную
теорию, построить модель, и вдруг... Представьте себе посудную лавку, а  в
ней...
     - Вот уж неправда! Сережка - не сдал!
     - Я не сказал про слона. Представьте... этакого  кенгуренка,  который
не желает умерить свою прыть  и  ничего  не  знает  о  ценности  тончайших
бокалов  и  фарфоровых  ваз,   которые   стоят   повсюду...   Впрочем,   я
несправедлив. Теперь-то я знаю, что у вашего друга была цель.
     - Какая?
     - Поставить на ноги некого Рому Смородкина... И этой цели он блестяще
достиг... Но он пошел дальше - повел Рому за собой в неведомые миры. И тут
вы оба не рассчитала...
     - Он не виноват!
     - Никто не виноват, Рома. Я не об этом...
     Старик замолчал. Я вдруг подумал:  Он  вежливый  такой,  говорит  мне
"вы", ничуть не похож на Евгения Львовича. И пахнет от него не одеколоном,
а трубочным табаком и... да, машинным маслом, как от дяди Юры. Может быть,
Старик смазывает этим маслом  громадные  механизмы,  которые  поворачивают
Вселенную?
     Я спросил осторожно:
     - Скажите... Вы - Бог?
     Старик помолчал удивленно. Потом засмеялся.
     - Что вы, Рома! Ну какой же я Бог! Я одни из  многих,  кому  поручено
разобраться в  этой  каше  из  многомерности  и  параллельности  миров.  А
конкретно - с Безлюдными Пространствами. Одна из  самых  трудных  задач  -
отделить их от мертвых пространств. Внешне те и другие очень  похожи,  они
покинуты людьми. Но мертвые пространства - это те, куда нельзя  вернуться.
Они смертельны для людей....
     - Это после взрывов реакторов? И бомб?
     - Да... А Безлюдные Пространства ждут чего-то и кого-то... На  первый
взгляд это может быть самая безжизненная, выжженная  территория,  но  если
присмотреться - она не мертва. Есть в ней ожидание.  А  какое?..  Это  все
неясно, не укладывается в общее строение Мира. Безлюдные Пространства, как
заметное явление, возникало неожиданно, и надо понять - зачем?
     - Значит, вы тоже не смогли бы пройти между башнями?
     Он опять засмеялся:
     - Ну, эта задача не из трудных... Кстати, ведь и вы  пробились  между
ними. Хотя и не без урона.
     Да! Только тут я сообразил, что я - на заброшенный территории. Все же
прорвался. Но... что из того?
     Так я и спросил:
     - А что из того? Какой прок?
     - Ну, кое-кто все-таки есть.  Например,  На  берегу  реки  у  деревни
Дорожкино протянулась теперь полоса очень твердого песка. Вполне пригодная
для посадки и взлета. Вы с вашим другом вполне можете прилетать туда.
     - Это хорошо, - вздохнул я. И подумал: "Но никогда я уже не взлечу на
собственных крыльях".
     Старик, разумеется, прочитал мою мысль.
     - Это ничего, Рома. Главное, что вы не разбились.
     ...А дальше все было хорошо.
     Да, я не разбился!
     Не верьте, если вам скажут, что Рома Смородкин двенадцати лет погиб в
катастрофе. Чушь!
     Я под утро вернулся  домой,  мама  еще  спала.  Я  запрятал  подальше
разодранные штаны и тоже лег спать.
     И дальше все было хорошо. Жизнь пошла день за днем. Год за годом.
     Я  закончил  школу,  потом  художественное  училище,  институт.  Стал
художником-дизайнером. Даже слегка знаменитым - после того как наша группа
получила премию за оформление главного павильона Ратальского космопорта.
     Я женился на девушке Софье Петушковой, которую в детстве Сойкой. И  у
нас родилась дочка Наденька - славная такая, веселая. Любительница  красок
и фломастеров - вся в папу. Мама моя души не чает во внучке.
     Кстати, мама вышла замуж. Но не за Евгения Львовича, тот вскоре уехал
из нашего города. Знаете, за кого она вышла замуж? За дядю Юру!
     Дядя Юра вернулся с далекой стройки, опять поселился неподалеку, стал
захаживать в гости, и вот... Не знаю, появилась ли у мамы к  нему  большая
любовь, но поженились и живут славно...
     Как видите, все со  мной  хорошо,  вовсе  я  не  разбился!  Случилось
гораздо более страшное.
     Разбился Сережка.
     Он погиб в том самом году,  когда  мы  познакомились.  В  детстве.  В
сентябре.
     Тогда по южным границам там и тут гремели гражданские  войны  (словно
людям хотелось оставить на Земле побольше Безлюдных  Пространств).  И  вот
Сережка надумал помочь там кому-то. Или продукты сбросить  беженцам,  или,
может, малыша какого-то вывезти из-под огня. Не знаю,  он  со  мной  этими
планами не делился. Он только насупленным, чужим каким-то  делался,  когда
мы видели на экране "Новости" с южными репортажами.
     И однажды он исчез. Дня три я  не  волновался:  Всяких  дел  было  по
горло: Школа, новые знакомства. Но  потом  встревожился,  побежал  к  нему
домой.
     Отец был "под мухой", улыбался и молчал, а тетка равнодушно сообщила,
что уехал Сережка к бабушке. Не к той,  что  неподалеку  от  города,  а  к
дальней, где-то в Краснодарском крае. Там будет, мол, ему лучше...
     Уехал? Ничего не сказав? Бред какой-то! Я так изумился, что сперва  и
горевать не мог по-настоящему.
     Нет, что-то здесь не то"
     А через день услышал в "Новостях", что над побережьем сбит  еще  один
самолет.  Неизвестно  чьей  ракетой,  и  сам  неизвестный.  С  непонятными
знаками. И показали хвостовое оперение, которое упало на прибрежные камни.
С голубой морской звездой на плоскости руля...
     Днем я держался. В школу ходил, даже  уроки  иногда  делал.  А  ночью
просто заходился от слез. Старался только, чтобы мама не услышала.
     Иногда казалось даже, что сердце не выдержит такой тоски.
     Может быть, и пусть? Не могу, не могу я без Сережки! Не  надо,  чтобы
делался он самолетом, не надо сказочных  миров  и  Безлюдных  Пространств.
Пускай бы только приходил иногда. Живой...
     И он пришел. Ну да! Однажды ночью, когда я совсем  изнемог  от  горя,
звякнула решетка на балконе. И открылась  балконная  дверь.  И  Сережка  -
вместе с осенним холодным воздухом шагнул в  комнату.  В  старом  обвисшем
свитере, с пилотским шлемом в руке. Сердитый.
     Я обомлел.
     Он сел рядом, на тахту.
     - Хватит уж сырость пускать... Даже разбиться нельзя по настоящему...
     - Это ты?! Ты снишься или живой?
     - Вот как врежу по загривку, узнаешь, снюсь или нет...
     Я прижался к нему плечом.
     - Не сердись...
     - Ага, "сердись"! Думаешь, это легко, когда тебя за  уши  вытаскивают
оттуда?
     - А кто тебя... за уши?
     - Он еще спрашивает! Кто, как не ваша милость!
     - Сережка, ты больше не уйдешь?
     - Я есть хочу, - сказал он.
     Я на цыпочках, чтобы мама не проснулась, пробежал на кухню. Взял  там
хлеб и холодные котлеты. И скорее назад: вдруг вернусь, а его нет!
     Сережка по-прежнему сидел на тахте. Тощий, взъерошенный, в  порванной
майке. Свитер и ботинки сбросил.
     Котлеты и хлеб он сжевал быстро и без всяких слов. И чем  больше  ел,
тем добрее делался. Заулыбался наконец:
     - Уф... наверно, лопну.
     - Ты больше не уйдешь? - опять спросил я.
     - Можно я у тебя переночую? Потому что куда мне теперь?
     - Конечно!
     До раскладушки  было  не  добраться,  мы  легли  рядом.  Сережка  был
горячий, с колючим локтем и плечом. Живой... На  плече  -  глубокий,  едва
заживший рубец. Я разглядел его прежде, чем выключил ночник.
     - Сережка, а что там было? Как?..
     Он сказал глуховато:
     - Ромка, не надо об этом. Выволок ты меня обратно и ладно...
     - Но ты правда больше не уйдешь насовсем?
     - Насовсем - не уйду...
     Я зашмыгал носом от счастья.
     - Но встречаться нам придется только по ночам. Все ведь  думают,  что
меня нет.
     Я был готов и на это. Но...
     - А где будешь жить-то?
     - Уйду в Заоблачный город, устроить как-нибудь...
     - А мы будем летать как прежде?
     - Будем... Только...
     - Что? - опять вздрогнул я.
     - Ты станешь расти и расти. А я теперь не  смогу.  Если  разбиваются,
после этого не растут...
     - Тогда и я не буду!
     Кажется, он улыбнулся в темноте.
     - Нет, Ромка, у тебя не получится.
     - Почему?
     - Ну, ты же... не разбивался насовсем.
     - Тогда я... тоже!
     - Только посмей!
     - Тогда... я не знаю что! Здесь я буду расти, а там всегда оставаться
таким, как сейчас! Как ты!
     Он сказал очень серьезно:
     - Что ж, попробуй. Может, получится...
     У меня получилось.
     Мало того, я научился притворяться.  Стал  делать  вид,  что  сплю  в
постели, а на самом деле убегал к мельничному болоту, где безотказные чуки
жгли посадочные костры.
     И туда же приземлялся Сережка-самолет.
     Вот ведь какое дело: хотя он и грохнулся очень крепко, но все же умел
превращаться в крылатую машину,  как  и  раньше.  Я  всего-то  лишь  крыло
повредил, а летать после этого не мог. Сережка же - пожалуйста!
     Наверно, в Заоблачном городе, где он теперь жил, сделали ему  ремонт.
Не разовый, а капитальный....
     Кстати, Сережка помирился со Стариком. И они вместе колдовали  теперь
над новой моделью современных Безлюдных Пространств. Старик даже  разрешил
Сережке прилетать в Заоблачный город прямо в виде  самолета,  хотя  это  и
нарушало какие-то правила...
     Итак, я рос, делался взрослым, но по ночам, при встречах  с  Сережкой
оставался прежним Ромкой Смородкиным. Нас обоих это вполне  устраивало.  И
мы летали все дальше и дальше - в такие Пространства, где Гулкие  барабаны
Космоса гудели, как набат.
     Всяких открытий и приключений у нас было столько, что хватило  бы  на
десять книг!
     Иногда я рассказываю о наших приключениях своей  дочке  Надюшке.  Она
слушает мои рассказы с таким же интересом, как долгоиграющие пластинки  со
сказками про Маугли и Синдбада-Морехода.
     Бывает, что Сойка слушает. И улыбается чуть загадочно.  Конечно,  она
все помнит.
     Но может быть, она  думает,  что  сказка  про  полеты  и  ей,  и  мне
приснились?
     Порой я и сам вздрагиваю: а вдруг ничего этого нет? И Сережки нет?
     Для доказательства, что все это правда, я ночью улетаю с  Сережкой  в
далекую-далекую степь, где всегда светит луна, и причудливые камни - идолы
и чудовища - чернеют среди высокой травы. Я рву там луговые цветы и  сними
возвращаюсь домой.
     Ромашки,  клевер  и  розовые  свечки  иван-чая,  появившиеся  в  доме
февральским застывшим утром - это разве не доказательство?
     Надюшка от удивления смешно таращит глаза, а Сойка молча утыкается  в
цветы лицом...
     Вот и все. Теперь вы сами видите,  что  слухи  оказались  пустыми.  А
слезы - напрасными. "Сказка стала сильнее  слез".  Никто  не  разбился  до
смерти.
     Никто. Честное слово...