Владислав КРАПИВИН

                          САМОЛЕТ ПО ИМЕНИ СЕРЕЖА



                                          Памяти  старшего  брата  Сергея,
                                       научившего меня в детстве мастерить
                                       бумажные самолетики.



                 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТИШИНА БЕЗЛЮДНЫХ ПРОСТРАНСТВ


                             БАЛКОННЫЙ ЖИТЕЛЬ

     Прошлым летом нас чуть не обокрали. Случилось это около десяти  часов
утра. Я к тому времени как раз прибрался, вымыл всю посуду,  сел  смотреть
передачу "Утренняя звезда", и тут у двери затренькал сигнал.
     Я выбрался в нашу тесную прихожую. Глянул  в  глазок  (он  сделан  на
уровне моего  лица).  За  дверью  топтался  плюгавый  лысоватый  дядька  в
клетчатой рубахе  и  с  полевой  сумкой  через  плечо.  Он  мне  сразу  не
понравился.
     - Кто там?
     - Телеграмма, - сказал он тонким голосом.
     Вот новости! У меня и у мамы нигде нет  родных.  А  мамины  друзья  и
знакомые телеграмм не шлют, звонят, если надо, по междугороднему телефону.
Даже с днем рождения так поздравляют.
     - Опустите в ящик внизу. Мама придет и возьмет...
     - Да не положено в ящик! Расписаться же надо!..  Слышь,  мальчик,  ты
чего боишься-то? Разносчик я с телеграфа, меня тут все знают!  Уж  который
год хожу...
     Ишь ты, уже по голосу определил, что мальчик. А то, что с  телеграфа,
явно врет. Если бы часто ходил в наш дом, я бы видел его с балкона. Я всех
знаю: и почтальонов, и слесарей, и электриков.  И  они  меня  знают,  даже
здороваются иногда...
     - У меня ключа нет! Мама ушла и меня заперла.
     Он закричал и злым и плачущим голосом, громко.  Видно,  знал,  что  в
соседних квартирах никого нет, все на работе.
     - Чего ты мне мозги-то пудришь! Я же вижу,  какой  у  вас  замок,  он
изнутри без  ключа  отпирается!..  Эй,  парень,  открой  по-хорошему!  Мне
расписка нужна!
     - Тогда приходите, когда мама будет дома!
     - Да когда она будет-то? Небось к вечеру!
     - Нет, она на обед придет!.. - И тут я спохватился: вот  балда!  Надо
было сказать, что мама ушла в магазин и появится очень скоро...
     Разносчик сказал уже негромко и с удовольствием:
     - До обеда-то еще ого  сколько...  Тогда  ладно.  Не  хочешь  добром,
открою сам. А ты сиди и не пикай, а то придавлю как таракана. Усек?
     Я обмер. Потом дернулся, щелкнул запасной  задвижкой.  Но,  если  это
настоящий взломщик, что ему жиденькая щеколда.
     Грабитель хмыкнул за дверью и зацарапал  в  замке  чем-то  скребущим,
железным...
     Дорогих вещей у нас не было. Золотые сережки мама носила на себе. Так
что и красть-то  особенно  нечего.  Но  ведь  последнее  унесет,  гад!  И,
наверно, даже телевизор! Как тогда жить?.. Да и  придется  ли  жить  после
этого? Хорошо, если только заткнет рот и  привяжет  к  креслу,  а  если...
самое жуткое...
     - Не смейте! - завопил я. - Убирайтесь! Я... в милицию позвоню!
     - Звони, звони, - выдохнул он сквозь скрежетанье.
     Телефон был у моей постели. Я, отчаянно  дергая  колеса,  ворвался  в
комнату, схватил трубку. Надо набрать "ноль два", крикнуть, что ломятся  в
комнату, назвать адрес... Но в трубке - ни  гудка,  ни  шороха.  Этот  тип
оборвал провод!
     Но все же одного он не учел. Того, что с южной  стороны  дома  у  нас
балкон.
     Я  толкнул  подножкой  дверь.  Обычно  это   была   такая   возня   -
протискиваться с креслом на балкон, а тут, с перепугу, в один миг.
     На дворе - как назло, ни души. Даже бабок на лавочке нет. Что же  мне
делать? Валиться вниз через перила и калечиться окончательно? Или  заорать
изо всех сил? Но кричать я не мог. И страшно было,  и...  несмотря  ни  на
что, стыдно...
     У  гаражей  стоял  коричневый  жигуленок.  Я  пригляделся  -   из-под
жигуленка торчали дяди Юрины ноги. Дядя Юра - наш сосед с пятого этажа.
     Я оглянулся. В длинном деревянном ящике росли лук, горох и помидорная
рассада. Это был мамин "огород",  она  любила  возиться  с  землею.  Среди
помидорных листьев висели два зеленых  шарика.  Мама  часто  говорила:  "В
августе покраснеют, и съедим в полное  удовольствие.  Хотя  и  мало,  зато
свои..." Ладно, сейчас не до лакомства! Я сорвал помидорчик и очень  точно
(видимо,  со  страха)  угодил  им  в  крышу  жигуленка.  Дядя  Юра  вылез,
недовольно заоглядывался. Вторым помидором я попал ему  по  башмаку.  Дядя
Юра вскинул глаза, и я с  отчаянным  лицом  замахал  руками:  идите  сюда,
скорее! Он прибежал под балкон. Тогда я сделал рупором  ладони,  сдавленно
сказал:
     - Какой-то мужик в коридоре ломает у нас замок...
     Дядя Юра стоял всего секунду. Потом выхватил из машины монтировку - и
в подъезд. За дверью почти сразу - шум, вопли. Дядя Юра показался на дворе
опять. Монтировку держал под мышкой, а взломщика - за шиворот и  сзади  за
штаны. Нес по воздуху. Грабитель верещал и  барахтался,  да  от  дяди  Юры
разве вырвешься!
     Дядя Юра запрокинул голову, закричал:
     - Гриша, а ну давай сюда, мигом!
     Гриша - он тоже наш сосед, с четвертого этажа.  Недавно  вернулся  из
армии. Он вылетел из дома - в тельняшке, трусах и с недоеденной  воблой  в
руке (наверно, пил с утра пиво). Вдвоем с дядей Юрой они запихали пленника
в машину (он выл и ругался  по-черному).  Гриша  втиснулся  рядом  с  ним.
Пленник взвыл последний раз и притих. Дядя Юра помахал мне:
     - Ромчик, не бойся, мы скоро!
     Дверца хлопнула, автомобиль рванул...
     Возвратились дядя Юра и Гриша не очень скоро. Где-то через  час.  Все
это время я сидел на балконе, не смел вернуться в квартиру, хотя, казалось
бы, чего теперь бояться...
     Когда жигуленок прикатил, Гриша бегом бросился допивать пиво, а  дядя
Юра поднялся ко мне.
     Он  сказал,  что  милиция  была  очень  довольна,  домушника   этого,
оказывается, давно уже искали. А еще милиционеры веселились от  того,  что
Гриша появился там  без  штанов.  Но  веселились  не  обидно  и  наперебой
благодарили Гришу и дядю Юру.
     - И тебе просили передать громадное спасибо.
     - Мне-то за что? - Я вспомнил, какой был перепуганный.
     - Отважный, говорят, парнишка...
     - Ага, чуть лужу не напустил...
     - Не скромничай. Вон как ловко поднял меня по тревоге...
     Дядя Юра в два счета починил замок, который успел попортить  незваный
гость. Соединил телефонный провод... И тут примчалась  мама.  Оказывается,
она целый час звонила с работы, чтобы узнать, как у меня дела.  Звонит,  а
ответа нет!
     - Я чуть с ума не сошла! Что случилось?
     Дядя Юра объяснил, что именно  случилось.  Весело  так  объяснил,  со
смехом, чтобы мама не очень переживала. Но она все равно побледнела и  все
трогала меня за плечи: в самом ли деле я цел и невредим. Чтобы ее  отвлечь
от страха, я сказал:
     - Все хорошо, только помидоры не вырастут... Ты уж не сердись... -  И
вдруг разревелся. Сразу. Неожиданно для себя.
     Мама опять испугалась, но дядя Юра стал говорить,  что  это  пустяки,
просто  результат  нервного  переживания.  Такое  бывает  и  со  взрослыми
мужчинами - после боя или сильной опасности. Главное,  что  в  решительную
минуту я вел себя как герой.
     С этого дня мы с дядей Юрой подружились. Он часто катал меня на своей
машине, даже в лес возил. Два раза мы были с ним на рыбалке. Правда сам  я
не рыбачил  (откровенно  говоря,  жаль  рыбешек,  когда  они  трепещут  на
крючке), но сваренную на костре уху лопал с удовольствием.
     Стал дядя Юра заходить и к нам домой. Оно и понятно, был он холостяк,
скучал один в своей квартире.  С  нами  он  пил  чай,  смотрел  телевизор,
разговаривал о том о сем со мной и с мамой. Мама говорила,  что  он  очень
славный и порядочный. И я стал даже думать...  Ну,  а  почему  бы  и  нет?
Появился бы у меня отец! Пусть не родной, но зато жили бы мы с ним душа  в
душу.
     Потом я узнал, что и дядя Юра думал так же.  Оказывается,  в  августе
случился у них с мамой об этом  разговор.  А  дальше...  Дальше  все  было
плохо. Дядя Юра очень быстро обменял квартиру и уехал в другой  город,  на
какую-то стройку, где ставили дома для беженцев. Приятелю Грише он  сказал
перед отъездом: "Я теперь и сам как беженец, такое вот дело..."
     Мне дядя Юра оставил подарок: пластмассовый  конструктор  для  сборки
модели спортивного самолета. Правда, коробку принес  не  сам,  а  попросил
передать Гришу. Наверно, боялся, что при прощании  я  разревусь.  Так  бы,
наверно, и случилось...
     Я открыл коробку, потрогал тонкие крылышки и элероны, потом лег рядом
с коробкой щекой на стол. И глаза намокли.
     Тут как раз пришла мама.
     - Ромик, что с тобой?.. Откуда у тебя эта игрушка?
     "Тебе все игрушки", - подумалось мне. И я сказал сипло:
     - Сама небось догадалась. От дяди Юры...
     Мама только вздохнула. Я не выдержал:
     - Конечно, он тебе не  пара.  Какой-то  прораб...  А  у  тебя  высшее
образование...
     Мама спросила тихо:
     - Это он тебе так сказал?
     - Ничего подобного... Он даже не зашел...
     Мама села рядом, проговорила устало:
     - Ну причем здесь образование? Просто нельзя жить  вместе,  если  нет
любви. Конечно, Юрий Андреевич очень хороший, но... - И замолчала.  Потому
что и так все ясно.
     Тогда я сделал, как говорится, ход конем:
     - А ко мне-то у тебя есть любовь?
     - Рома...
     - Нет, ты скажи!
     - Неужели ты считаешь, что нет?
     - А тогда почему ты хочешь сплавить меня в интернат?
     Я понимаю, это вышло у  меня  совсем  не  ласково.  Даже  беспощадно.
Однако выхода не было: я боролся за свою судьбу.
     Потому что не хотел я в интернат! Изо всех сил не хотел!!
     Мне казалось, что интернат похож на больницы, в которых я лежал много
раз и подолгу. И которые  мне  тошно  вспоминать.  Опять  будут  палаты  с
кроватями в ряд, белые халаты, запах лекарств и кухни, который не исчезает
в коридорах. Короче говоря, казенный дом. И ни единого уголка,  где  можно
остаться одному.
     Я же там зачахну от тоски!
     Мне надо,  чтобы  вокруг  были  родные  стены,  которые  я  люблю  до
последней трещинки. Чтобы рядом все было привычное,  мое.  Мой  стеллаж  с
книгами, мой телевизор, мой булькающий и  ворчливый  кран  на  кухне,  мой
пылесос, с которым я управляюсь не хуже мамы. Мой балкон  и  мой  двор  за
окнами. И чтобы мама была рядом каждый день. Вернее, каждое утро и  каждый
вечер... Неужели она этого не понимает?!
     А мама снова и снова заводила разговор об интернате:
     - Тебе  нужен  коллектив,  товарищи.  Такие  же,  как  ты.  Чтобы  ты
чувствовал себя равным среди равных...
     Но я не хотел быть таким равным.
     Нет, не подумайте, что я как-то по-нехорошему относился к  инвалидам.
Если бы я сам умел ходить, я мог бы вполне подружиться с больными ребятами
и помогал бы им во всем. От души, а не из жалости. По-моему, такие  ребята
всегда должны быть с обыкновенными мальчишками и девчонками. И  среди  них
стараться чувствовать себя равными.
     Если сильно захотеть, можно добиться многого!
     Я, например, твердо решил, что, когда вырасту, то  заработаю  деньги,
куплю машину с ручным управлением и отправлюсь  в  путешествие  по  разным
странам. И потом напишу про это путешествие книжку и  сделаю  к  ней  свои
собственные рисунки.
     А если не хватит денег на автомобиль, куплю мотоцикл.
     Я видел телепередачу про безногого американца, который  на  мотоцикле
путешествовал вокруг света! И его всюду встречали как героя.  Даже  всякие
воюющие стороны пропускали его сквозь свои позиции.
     А еще я читал про слепого яхтсмена, который  под  парусом  отправился
через Атлантику. А летчик Маресьев даже воевал без ног, самолет водил!
     Но о самолете - это особый разговор, дальше...
     Мама слушала мои такие разговоры и говорила "да, конечно". Однако тут
же сворачивала к тому, что будущие путешественники, журналисты и художники
сперва должны много учиться.
     А я разве не учился? Пятый класс закончил без единой троечки! Учителя
из соседней школы раз в месяц принимали у меня зачеты: и по русскому, и по
математике, и по всяким другим предметам. Даже по музыке. Потому что у нас
дома было пианино и я вполне освоил нотную  грамоту  и  научился  бренчать
разные мелодии. Плохо только, что педалями пользоваться не мог...
     Учиться было совсем не трудно.  Случалось,  что  месячное  задание  я
делал за три-четыре дня.
     Но все равно мама снова и снова, при  каждом  удобном  (и  неудобном)
случае  начинала  беседы  об  интернате.  В  глубине  души  я  давно   уже
догадывался, почему она это делает.
     Мама у меня  молодая  и  красивая.  И  вдруг  ей  такое  наказание  -
сын-калека! Я слышал однажды мамин  разговор  с  подругой  тетей  Элей.  С
балкона слышал. Они думали, что дверь на балкон закрыта, а там просто была
задернута штора.
     - Брось,  Элечка,  -  говорила  мам.  -  Кто  меня  возьмет  с  таким
приданым...
     "Элечка" в ответ неразборчиво молола языком.
     Мама опять сказала:
     - Нет уж, такая судьба. Этот крест мне суждено нести до конца дней. Я
одного боюсь: если со мной что случится, как он будет один-то?  Совсем  не
приспособленный к жизни.
     Но разве с мамой может что-то случиться? Нет, я об  этом  даже  самым
краешком мозга думать боялся.
     И  разве  я  такое  уж  скверное  "приданое"?   Почему   "совсем   не
приспособленный к жизни"?
     Я же дома все делал сам. И прибирался, и  суп  умел  сварить  и  даже
знал, как стирать в машине "Малютка". И  электрический  утюг  чинить  меня
дядя Юра научил...
     И я вовсе не считал, что моя жизнь совсем плохая. У нас  дома  полным
полно замечательных книг, и телевизор, и проигрыватель  с  пластинками.  И
всяких конструкторов у меня куча...
     И не бойся, мама, не буду я твоим "крестом". Вот вырасту, выучусь  на
географа или корреспондента, заведу машину - и в дальнюю дорогу!
     Однажды накопились во мне обиды, и я в упор все  это  высказал  маме.
Она тоже не выдержала и много мне наговорила в ответ. Что я эгоист, что до
взрослости мне еще  тянуть  и  тянуть,  и  что  никакой  путешественник  и
журналист из меня не выйдет, если все детство проведу в своей комнате и на
балконе.
     - И получится из тебя балконный житель! Потому что с этого балкона ты
не вылазишь!
     Ну и что  же?  Да,  я  любил  наш  балкон.  Он  был  для  меня  будто
капитанский мостик.
     Наша пятиэтажная "хрущевка" стоит на  краю  панельного  квартала,  на
взгорке. За сараями и гаражами видны старые березы, тополя и голубятни.  И
старинная колокольня.
     Но самое интересное - наш двор. Он большой, зеленый, есть где  играть
и в мяч, и в пряталки, и в разные другие игры. Ребята  почти  каждый  день
играли, особенно летом. И я  всех  их  знал,  и  они  меня  знали,  и  все
относились ко мне по-хорошему. Случалось, мы перебрасывались мячиком:  они
мне на балкон, я - обратно. А иногда мальчишки выносили  на  двор  меня  и
кресло, катали по соседним улицам, брали с собой на берег ближнего  пруда.
А еще меня назначали судьей  в  волейбольных  встречах.  Судить  никто  не
любил, все хотели играть, а я  -  всегда  пожалуйста.  А  бывало,  что  на
широком крыльце соседнего деревянного дома мы играли в шахматы, в лото и в
подкидного дурака, хотя бабка  Тася  и  бабка  Шура  на  ближней  скамейке
ворчали:
     - Ишшо че надумали! От горшка два вершка, а уже в карточные игры... И
хворого мальчонку с пути сбивают.
     Однажды  я  участвовал  в  стрелковых   соревнованиях.   Все   ребята
понаделали себе луки и мне тоже дали черемуховую палку, чтобы я  смастерил
оружие. И я смастерил. И стрелы  сделал  с  наконечниками  из  жести  и  с
перьями. Мы стреляли с двадцати шагов по разноцветным  картонным  мишеням,
прибитым к забору. И я занял третье место. И получил приз - большую спелую
грушу.
     Ну, может,  главный  судья,  девятиклассник  Владик  Ромашкин,  когда
считал очки, малость поколдовал над ними, чтобы у меня  получилось  третье
место (я уж потом догадался). Но четвертое-то было точно! Из двенадцати...
     Изредка ребята приходили ко мне домой. Пластинки слушали, играли моей
железной дорогой, болтали о  том  о  сем.  И  я  в  это  время  совсем  не
чувствовал себя не таким, как они...
     А еще ребята любили, когда я пускал с балкона бумажных голубей.
     Точнее говоря, это были не совсем голуби. Я научился делать из бумаги
птичек, похожих на летающие блюдца. Совсем  круглые,  только  со  складкой
посередине и с треугольным клювиком. Они здорово летали, плавными широкими
кругами. Иногда ветер подымал их на высоту и уносил со двора.
     Ребята толпой гонялись за  каждым  голубком  -  кто  первый  схватит!
Потом, чтобы не было свалки, я стал заранее говорить, какого голубка  кому
посылаю.
     Дело в том, что каждого голубка я разрисовывал фломастерами. На одном
рисовал всякие узоры, на другом -  кораблики  среди  моря,  на  третьем  -
сказочные города, на четвертом - цветы и  бабочек.  И  всякие  космические
картинки. И еще много всего. Ребятам это нравилось.
     А потом оказалось, что не только ребятам. В  нашем  доме  живет  Анна
Платоновна, заведующая клубом при домоуправлении. Она  выпросила  у  ребят
моих голубков, штук тридцать, и устроила в клубе  выставку  под  названием
"Фантазии Ромы Смородкина". Про  эту  выставку  даже  в  городской  газете
заметку напечатали. Там было сказано, что "у юного художника  удивительное
чувство цвета  и  очень  своеобразное  понимание  перспективы,  словно  он
пытается расширить привычное  трехмерное  пространство".  А  я  ничего  не
пытался! Просто так рисовал...
     Мама была рада, что я прославился. А я не очень. Потому что в  газете
написали и то, что  я  "прикован  к  инвалидному  креслу".  А  причем  тут
рисунки? И мне после этого  расхотелось  пускать  с  балкона  голубков.  Я
сделал последнего и - сам  не  знаю  почему  -  нарисовал  вечернее  небо,
оранжевое солнце на  горизонте  и  дорогу,  по  которой  идут  рядом  двое
мальчишек.
     Хотя нет, я знал, почему нарисовал такое.  Хотелось,  чтобы  появился
друг. Не случайный, не на час,  когда  забегает  поиграть  в  шахматы  или
послушать Пола Маккартни, а настоящий.
     Я пустил голубка с балкона, и ветер унес его за тополя. И я  подумал:
вот найдет кто-нибудь, догадается, придет ко мне.
     Но ничего такого  не  случилось.  Наступила  осень.  От  интерната  я
очередной раз отбился (да мама уже почти и не  настаивала).  Потом  пришла
зима и потекли обыкновенные дни: с уроками, с книгами,  с  телевизором,  с
прогулками, на которые по выходным вывозила  меня  мама  (тяжело  ей  было
вытаскивать со второго этажа меня и кресло, но она крепилась).
     За зиму я прочитал толстенный  шеститомник  Купера,  все  романы  про
Тарзана (их мне приносил Владик Ромашкин), книгу "Загадки Космоса",  поэмы
Пушкина,  "Путешествие  на  "Снарке"  Джека  Лондона  и  большую  "Историю
авиации".
     И вот тогда, прочитавши эту книгу, я наконец склеил самолетик из дяди
Юриной коробки.
     Это был спортивный одноместный биплан L-5. Судя по знакам на крыльях,
французский. Славный вышел аэропланчик  -  просто  как  настоящий,  только
крошечный. Я подвесил его на нитке над своей тахтой и часто им  любовался.
И даже воображал, что я там, в кабине...
     Только этот самолетик пробыл у меня не долго. Под Новый год пришла  к
нам в гости тетя Эля со своим семилетним племянником  Ванюшкой.  Конопатый
такой первоклассник, любитель книжек (вроде меня), в космических  вопросах
разбирается. Мы  с  ним  хорошо  поиграли  и  поболтали  про  много  всего
интересного. Но я видел, что самое интересное для  Ванюшки  -  моя  модель
L-5. Поговорит, поговорит, а потом опять подойдет к ней, тронет пальцем  и
смотрит, как она качается на нитке. Ну... я  вздохнул  про  себя,  отрезал
нитку:
     - Это тебе подарок на Новый год...
     Ох и засиял Ванюшка!
     И м