этот вопрос, даже  если  тебе  только
двенадцатый год, ответ может быть только один:
   - МУЖЧИНЫ! - не задумываясь ни на мгновение,  выпалили  Валерка  и  Юрка.
Опять хором.
   - Там может уже звездная война началась, а мы тут на  лодке  катаемся!  -
высказала неожиданное предположение Лика.
   Вот это да!
   И как же это им такая очевидная мысль в голову не пришла?! Ну, Лика дает!
Просто молоток, а не девчонка. Правда, она не совсем обычная,  а  как  никак
"звезда", но в конце концов, все равно  женщина.  А,  стало  быть,  в  таких
мужских делах, как звездные войны, по всем  статьям,  должна  понимать,  как
заяц в  геометрии...  "Хотя  смотря  какой  заяц",  -  вспомнив  Чингизхана,
подумали они...
   - Бежим! - взволнованно предложил Юрка.
   - Может еще успеем! - с надеждой прошептал Валерка.
   - Вперед! - скомандовала Лика,  которая,  как  настоящая  женщина,  сразу
начала прибирать власть к рукам.
   - А как же лодка?! - вдруг всполошился Валерка.
   - Не пропадет! - решительно отвергла его опасения Лика.  -  Куда  она  из
озера денется?!
   - И то верно! - согласился Валерка.
   Между тем, Лика ловко причалила к острову и ребята  спрыгнули  на  землю.
Юрка привязал лодку к дереву, Валерка вытащил корму подальше на берег.
   - Чего вы возитесь! - торопила их Лика. - За мной!
   Ребята, вслед за Ликой, пробежав по мосткам, нырнули в лес. И моментально
в их воображении зона отдыха превратилась в зону особого внимания.  Соблюдая
осторожность, как настоящие разведчики, они перебегали от дерева  к  дереву,
как будто за каждым из них затаился инопланетянин с лучевым пистолетом.
   И, надо сказать, что их предосторожность не была лишней. После  одной  из
перебежек, Лика вдруг  прижалась  к  дереву  и  подала  мальчишкам  знак  не
двигаться. Не понимая что происходит, друзья тем не менее слепо  подчинились
приказу и залегли за развесистым кустом.
   Некоторое время ничего не происходило и Юрка было уже собрался встать  на
ноги, как вдруг из-за поросли молодого папоротника высунулась  рыжая  голова
Бульона. Он, кося глазом, подозрительно огляделся и,  высоко  задирая  ноги,
важно прошествовал буквально в двух шагах  от  притаившихся  заговорщиков  и
скрылся за деревьями. Вслед за ним показалась и бабка Мотря. Она шла,  держа
в левой руке веретено,  которым  прямо  на  ходу  сучила  шерстяную  нить  и
наматывала ее на хорошо знакомую нам банку.

   Глава 19
   ПО ЗАКОНАМ ЖАНРА
   Быть директором картины - это значит сочетать в себе талант  руководителя
с талантом подчиненного
   Ф. Кривин
   "Двенадцать часов, а у нас еще конь не валялся!" Сколько раз в  жизни  он
произносил эту фразу? Не сосчитать. И сразу вслед за ней: "Кого ждем? Почему
не снимаем?" В том смысле: кто виноват? Потому что главное  всегда  -  найти
виноватого. На иных фильмах весь творческий процесс сводился к этому. И, как
правило, поиски его обычно начинались с такой, с виду  невинной  фразы.  Так
что с годами, прежде чем произнести ее, он начал очень хорошо  задумываться,
стараясь учесть все возможные последствия. Иногда его мудрость  простиралась
настолько далеко, что фильм, несмотря ни на что, получался.
   Так что его принято было считать хорошим директором. Официально. А иногда
и самым лучшим. Это когда  он  вытягивал  заведомо  безнадежные  картины.  С
которыми было все ясно еще тогда, когда с автором заключали договор.  Уже  в
этот момент, он мог полностью предсказать, чем это кончится. И не только он.
Потому что для этого не нужно было быть семи пядей во  лбу.  Одного  взгляда
достаточно;
   Тем не менее все закрывали глаза и договор заключался. Фантастика!
   Но за долгие годы работы  в  кино  он  и  не  такое  видел  и  постепенно
смирился. Единственное к чему  он  так  и  не  мог  привыкнуть,  так  это  к
двусмысленности своего положения: отвечаешь за все ты, а командует режиссер.
Чаще всего в мегафон. До боли в ушах.
   Почему он сам не стал режиссером? По наивности и  душевной  честности.  В
молодости он наивно полагал, что для того, чтобы снимать кино нужен  талант,
а, трезво глядя на себя, он такового не находил. Позже, когда  он  убедился,
что талант вовсе не обязателен, а зачастую просто вреден, так как мешает его
обладателю доделать ленту до конца, следуя  рекомендациям  Госкино,  все  же
порядочность пересилила соблазн.
   Но без кино жизнь казалась ему бессмысленной и он стал директором фильма.
Сначала одного, потом другого, потом десятка... Талантливым!
   Говорили, что он на этом деле собаку съел. Возможно. Никто этой собаки не
видел. Так что может и не ел он ее. Но то, что он на этом  деле  поседел,  а
потом и полысел сомнению  не  подвергается.  Результат  был  налицо.  Всегда
улыбающееся. Нет, он не был весельчаком. Просто любил делать невозможное.  А
поскольку кино почему-то делали не "благодаря", а  "вопреки",  то  есть  "не
смотря ни на что...",  а  чаще  всего  "не  глядя",  это  была  единственная
возможность добиваться успеха в безнадежном предприятии.
   Звали его подходяще - Михаил Аркадьевич. Вот только фамилия  подкачала  -
Бялый, почему-то через "я".
   Какой это был неунывающий человек ясно из того, что  он  единственный  за
три недели беспрерывных гроз не утратил присутствия духа и ни одной из своих
улыбок.
   Киностудия в эти дни напоминала  большой  аэропорт,  в  котором  нелетную
погоду объявили сразу по всем направлениям. По коридорам слонялось без  дела
немыслимое количество народа, вступая в ненужные разговоры,  переходящие  во
взаимные оскорбления, припоминались обиды двадцатилетней давности,  то  там,
то тут локальные конфликты перерастали в коллективные скандалы, доходящие  в
отдельных случаях до рукоприкладства. Товарищеский суд заседал  все  рабочее
время, а так как у творческих работников оно не  нормировано,  то  заседания
длились практически круглосуточно. К концу третьей недели анекдоты все  были
давно рассказаны, отношения выяснены, разговоры переговорены -  хоть  студию
закрывай вместе со всеми картинами. Ведь  такой  простой  никакая  смета  не
выдержит. При ее  составлении,  а  также  при  утверждении  плана  стихийные
бедствия в расчет не принимаются. И, главное, не ясно сколько это безобразие
продлится.
   Никто на этот вопрос ответить не мог, даже  Михаил  Аркадьевич,  ведь  не
Господь же он Бог.  Больше  всего  по  этому  поводу  шумели  каскадеры,  их
давным-давно ждали в Ялте, где они должны были прыгать в море с Ласточкиного
Гнезда. Там тоже свои сроки.
   Режиссер, ссылаясь на директора, как всегда умыл руки. Михаил  Аркадьевич
не отпускал. Чего  ему  это  стоило.  Ведь  ему  противостояла  численность,
молодость и тренировка. Михаил же  Аркадьевич,  не  то  что  с  Ласточкиного
Гнезда, со стула не спрыгнет. Что он мог им противопоставить?  Улыбку...  На
него кричали, а он улыбался. Просительно, обезоруживающе, непреклонно...
   Режиссер был спокоен. "Миша устроит", - думал он. Миша устраивал.  И  это
устраивало всех. Даже ялтинскую  группу.  Действительно,  Ласточкино  Гнездо
столько стояло, недельку еще простоит, пусть море  как  следует  прогреется,
чего ради ребяткам в холодную воду сигать, тем более с такой высоты?..
   Одним словом, каскадеры согласились. И начали ждать.
   Но сколько же можно? И те в Ялте на дыбы. Чего им без каскадеров  у  моря
сидеть? Погоды ждать? Так у них  погоды  хоть  отбавляй.  Солнце  жарит  как
ненормальное. Снимай, не хочу. Вот только некого... Ну  и  стали  телеграммы
слать. Сначала простые, а потом срочные. Так что молнии  стали  сверкать  не
только за окном...
   Короче, не удержал. Надо сознаться, был  грех.  Впервые  в  жизни.  Взяли
билеты на одиннадцать ноль пять, а тут с рассвета солнце. Михаил  Аркадьевич
в полвосьмого уже был на студии, лично всю группу  обзвонил,  все  как  часы
явились и... закрутилось.
   Михаил  Аркадьевич  перво-наперво  с  другой  группой  схлестнулся  из-за
героини. Те твердят, что им без нее зарез,  а  он  им  улыбается.  Слово  за
слово, к директору студии пошли. Вышли минут через десять...
   - Да, с Бялым только свяжись! - обиженно бубнил их директор.
   - Учись! - потребовал их режиссер.
   - Учись не  учись,  -  завистливо  вздохнул  их  оператор,  который  тоже
умудрился встрять в склоку, - а Миша есть Миша...
   Все втроем они еще раз вздохнули и уехали снимать без Лики.
   Михаил же Аркадьевич покатился все утрясать дальше. И утряс. Чем оправдал
свою любимую присказку, что трясти нужно умеючи.
   И вот, когда вся группа уже стояла на главной аллее,  готовая  к  выезду,
режиссер вдруг вспомнил, что каскадеры в лучшем случае через  два  часа  уже
будут в воздухе, а летать они должны со всех дел у него в  кадре,  иначе  он
снимать отказывается.
   - Понимаешь, Миша, - твердил он, - у каждого жанра есть свои  законы!  Мы
же не детектив снимаем! Ты мне скажи, в сказке должна нечистая  сила  летать
или не должна? Должна или не должна?
   - Должна! - коротко ответил Михаил  Аркадьевич  и,  ни  слова  не  говоря
больше, помчался в аэропорт. Через всю Москву.
   Что долго рассказывать, каскадеров он вытащил из зала  спецконтроля.  Под
честное слово, что отправит их сегодня последним рейсом.  Багаж  улетел.  Но
Михаил Аркадьевич  и  здесь  все  уладил:  номерки  передал,  в  Симферополь
позвонил, с начальником аэропорта договорился, что багаж до прилета ребят  у
него в кабинете побудет, их самих в машину и на съемочную  площадку  обратно
через всю Москву.
   А там, хоть шаром покати. Ничего не готово. А он каскадерам честное слово
дал, которое привык держать железно. Ну, тут он не удержался  и  про  лошадь
сказал, хотя точно знал, что ни к чему хорошему это не приведет.  Просто  не
удержался.
   Ну, тут началось. Все как ждали. И тут же  отношения  выяснять  кинулись.
Стенка на стенку и индивидуально. Все что за три недели накопилось  друг  на
друга выплеснуть норовили.
   У Михаила  Аркадьевича  было  железное  правило:  "Гаси  пожар,  пока  не
разгорелся". Оно его и не из таких передряг выручало. И он с  разбегу  начал
эти  стенки  разводить.  Каскадеры,  как  могли,  помогали.  Как-никак   они
заинтересованная сторона. Через полчаса разобрались.  Малой  кровью.  Только
режиссер охрип. Или в мегафоне батарейки сели.
   Начали каскадеры со своим хозяйством разбираться, а оно, как назло, ни  в
какую. То ли не учли чего-то при рассчетах, то ли то, чего нужно, с  багажом
в Ялту улетело - этого никогда никто не узнает. Так как, не успел главный  у
каскадеров, Валера Павлатос, приказать крайнюю избу  ломать  (тоже  не  ясно
нужно ли это было или просто, чтобы время оттянуть),  как  вдруг  откуда  ни
возьмись мужичонка перед Михаилом  Аркадьевичем  возник  и  ну  чемоданчиком
перед носом размахивать. Только он захотел его успокоить, объяснить, что это
все  съемка,  как  вдруг  вокруг  земля  закрутилась,  каскадеры  на  воздух
взлетели, а за ними и массовка, которая, честно  говоря,  летать  не  должна
была и сам Михаил Аркадьевич, чего он ни от себя  самого,  ни  от  кого-либо
другого не ожидал, полетел без всяких приспособлений,  как  летал  только  в
детстве во сне.
   Сколько все это длилось,  сказать  трудно,  но  ощущение  было  настолько
странное и  волнующее,  что  запомнилось  на  всю  жизнь.  Когда  же  Михаил
Аркадьевич, наконец, опустился на землю,  то  первое  что  он  услышал,  как
режиссер хрипит в восторге в микрофон:
   - Ай, класс, ребята! Высокий класс! Ай, браво! Всем спасибо! Снято!
   Ребята же в недоумении смотрели друг на друга,  не  совсем  понимая,  что
произошло. Но для Михаила Аркадьевича произошло самое главное - этот эпизод,
который костью в горле стоял столько времени,  наконец-то  снят.  И  тут  он
вспомнил о мужичонке. Огляделся, а его  и  след  простыл.  Нет  ни  его,  ни
чемоданчика. Как корова языком слизала. Почудился он что ли от жары? Впрочем
в такой неразберихе, как сегодня, и не такое померещится. Хотел у  режиссера
спросить, но раздумал. Еще разговоры пойдут... А тут ему под  ноги  какая-то
банка подвернулась и он в сердцах отшвырнул ее ногой в сторону.
   Михаил Аркадьевич, когда был  молод,  даже  в  самые  свои  лучшие  годы,
никогда не увлекался футболом, ни как  болельщик,  ни,  уж  тем  более,  как
игрок. Может быть всего-то раза два или три  за  всю  жизнь  ногой  по  мячу
ударил, а тут вдруг от  его  удара  банка,  как  у  какого-нибудь  Пеле  или
Марадоны  плавно  поднялась  в  воздух  и,  набирая  скорость,  скрылась  за
деревьями.
   Михаил Аркадьевич, глядя ей вслед, покачал головой и, так  ни  с  кем  не
поделившись своими мыслями  по  поводу  случившегося,  возвратился  к  своим
обязанностям.
   На площадке тем временем  для  следующего  эпизода  начали  искать  Лику.
Михаил Аркадьевич тут же включился, но, несмотря и на его усилия, ее  так  и
не нашли. Объявили обед.
   Михаил же Аркадьевич в этот  день  дал  себе  зарок:  никогда  больше  не
снимать сказки.
   Глава 20
   ВОЙНА МИРОВ
   Все смешалось в доме Облонских...
   Л. Н. Толстой "Анна Каренина"
   Оглядев разгром, Тамара Павловна остановила свой мечущий молнии взгляд на
Чингизхане,  надежно  устроившемся  у  Генки  на  руках.  Хотя  со   времени
исчезновения Хмыря прошло уже минут пять и  грозный  заяц,  слегка  поостыв,
перестал  лаять,  однако,  из  его  оскаленной  пасти  все  еще   доносилось
угрожающее рычание.
   - Я тебе порычу! - нерешительно начала Тамара Павловна.
   Но чуткое  Генкино  ухо  сразу  уловило  в  этой  нерешительности  отзвук
приближающегося цунами. Недаром  этим  душераздирающим  стихийным  бедствиям
дают женские имена, ох, недаром.
   У Генкиного же домашнего цунами кроме  имени  было  еще  и  отчество,  не
говоря уже о фамилии, так что бушевало оно, как правило, с утроенной  силой.
То  что  происходило  сегодня  с  утра,  несмотря  на   полный   разгром   и
незапланированные полеты по квартире, по  сравнению  с  ним,  можно  назвать
детским лепетом, нежным дуновением ветерка...
   Поэтому  многоопытный  Генка,  обладающий  богатой  коллекцией  жизненных
впечатлений по части взбесившихся стихий, ждать не стал. В то  время,  когда
ударила первая волна, его и след простыл. Вместе с зайцем, естественно.
   Очутившись во дворе в относительной безопасности,  отдаленный  от  Тамары
Павловны стенами, дверьми и лестничными пролетами, Генка  не  успокоился  на
достигнутом, а сразу  же  постарался  увеличить  расстояние  между  собой  и
эпицентром ее неуправляемой силы. Ближайшим оазисом, конечно же,  была  зона
отдыха. Генка туда и отправился.
   Легкой трусцой.
   Обычно, из ряда вон выходящие происшествия повергают большинство людей на
различные  размышления,   из   которых   они   делают   всяческие   полезные
умозаключения. Но Генка не принадлежал к большинству. Он не любил жить чужим
умом, как, впрочем, и своим. Не было у него такой привычки  -  задумываться.
Поэтому первые пришедшие в голову  мысли,  он  приводил  в  исполнение,  как
приговор.
   Если бы кто-то из его учителей смог бы при  помощи  какого-нибудь  нового
сверхсложного прибора стать свидетелем процессов,  происходящих  в  мозгу  у
"Саксофона", эти  наблюдения,  несомненно,  послужили  бы  темой  нескольких
докторских диссертаций: во-первых, по педагогике, во-вторых - по  психологии
и, наконец, по уголовному праву. Но на этот раз объем  информации  настолько
превысил размеры Генкиного мозга, что не поместившиеся мысли и факты  вились
вокруг его упрямой головы со стоящими дыбом волосами, как мошкара. Он от них
и отмахивался, как от мошкары. Да так  активно,  что  ни  одной  не  удалось
ужалить его настолько сильно, чтобы он хоть бы почесался.
   Однако, несмотря на это, настроение у него  сделалось  прегадостное,  что
при его наследственно-нелегком характере было  чревато  различными  тяжелыми
последствиями, социально-опасными  для  окружающих.  А  тут  еще  "Саксофон"
вспомнил,  что  за  всеми  этими  утренними  неприятностями  он  так  и   не
позавтракал. Надо заметить, что это обстоятельство  никак  не  улучшило  его
настроения. Скорее даже наоборот.
   Как говорится, голод не тетка. Он, если честно,  по  характеру  напоминал
Генке скорее мать родную, Тамару Павловну, то есть... Короче, Генка  в  один
миг озверел.
   Верный  Чингизхан,  который,  в  свою  очередь,   благодаря   собственным
музыкальным  упражнениям  со  злополучной  банкой   и   вытекшими   из   них
последствиями, маковой росинки в пасти не имел, ни в чем не отстал от своего
озверевшего хозяина. Он завертелся у него на руках, зарычал и  начал  шарить
косыми  глазками  вокруг  в  поисках  какой-нибудь  мало-мальски  подходящей
собаки. На предмет учинения скандала.
   Отрицательные эмоции у этой  пары  как-то  не  держались  внутри,  стоило
только подвернуться кому-нибудь, на ком можно было их сорвать, как  они  тут
же выплескивались на неудачников в полной мере.
   И на сей раз  зайцу  с  Генкой  долго  искать  не  пришлось.  Из-за  дома
появились Валерка с Юркой. Лучших объектов  для  приложения  разбушевавшихся
отрицательных зарядов и придумать было невозможно. Во-первых, так уж издавна
повелось, что  Генка  не  упускал  случая  задеть  приятелей,  а  во-вторых,
как-никак, а проклятую банку-то они во двор прифутболили.
   Единственное, что в Генкином мыслительном процессе не составляло  никакой
проблемы - это найти повод для драки. В этом  им  с  Чингизханом  равных  не
было. Поэтому начали они одновременно...
   Генка  давно  усвоил  для  себя,  что  война  без  объявления  имеет  все
преимущества. И зайца обучил тому же. Так что теперь они: один не говоря  ни
слова, другой даже не зарычав, кинулись на предполагаемых противников.
   Первый удар, несмотря на всю его неожиданность, к их  удивлению  оказался
неудачным.  Чингизхан,  чего  с  ним  ни  разу  не  случалось  за  всю   его
заячье-собачью жизнь, промахнулся.  То  есть,  он  мог  бы  поклясться,  что
Валеркина нога прямо перед ним и он через мгновение вонзит в  нее  зубы,  он
уже даже почувствовал в пасти вкус крови... Но зубы  клацнули  в  пустоте  и
заячье тело, не наткнувшись на препятствие, пролетело по инерции шагов пять,
кувыркнулось в воздухе и застыло, распластанное на земле.
   Генка  же,  в  отличии  от  своего  длинноухого  партнера  по  нападению,
наткнулся на какую-то непреодолимую стену. А так  как  он  сделал  это,  как
делал все, со всего маха, то у него из глаз посыпались искры, на  лбу  начал
вздуваться зловещий синяк, а правая рука повисла плетью.
   - Уй-уй-уй! - завыл он.
   Валерка же с Юркой по-прежнему стояли перед ним как ни в чем ни бывало.
   Чингизхан за свою короткую жизнь испытал столько различных приключений, а
в жестокой борьбе за существование  столько  раз  выходил  победителем,  что
испугать его было практически невозможно. Но при виде этих двоих, его  вдруг
захлестнуло неведомое до сих пор темное чувство страха, которое он, правда в
меньшей степени, уже испытал сегодня утром, неся в  зубах  проклятую  банку.
Что-то неясное ему самому роднило этих двоих с нею. И то ли это родство,  то
ли собственная беспомощность перед неведомой силой выбивала его из привычной
колеи. Чингизхан сел на задние лапы и завыл,  потом  с  безумной  храбростью
отчаяния понесся на врага. Генка никаких чувств, кроме боли, не ощутил, но и
боли было достаточно, для того, чтобы он с удвоенной  энергией  бросился  на
Юрку.
   На этот раз они поменялись ролями, имеется  в  виду  Генка  и  Чингизхан:
первый полетел прямо или даже скорее насквозь, второй же наткнулся на стену.
   Юрка с Валеркой опять не пошевелились.
   Неизвестно, вспомнили ли нападающие поговорку: "Бог троицу  любит"  -  но
факт, что  они  предприняли  и  третью  попытку.  Тщетно.  И  эта  атака  не
увенчалась успехом. Их просто плавно отшвырнуло в сторону и  они  непонятным
для себя образом очутились прямо  у  своего  парадного,  то  есть  в  метрах
двухстах от Юрки с Валеркой,  к  которым  в  этот  момент  с  разных  сторон
прибл