прим В одном
из ключевых эпизодов происходящих в Пещере егерь-Тритан охраняет от хищников
больную сарну -- свою пюоимую, Павлу. При этом как-то ускользает от внимания
тот  факт что наш  chevalier  sans  peur el sans  reproche  в  данном случае
попросту использует свое служебное положение в личных целях;  значит и такое
возможно?  А  отсюда следующий вопрос, вполне  уже риторических  достоинств:
ежели  бы у них  с  Павлой родился ребенок -- позволил бы он, будучи егерем,
какому нибудь схрулю сожрать этого детеныша? А  ведь  дети, любимые и друзья
есть  у всех сотрудников Триглавца. И не надо быть  семи  пядей во лбу чтобы
понять:  идеалисты  (или  фанатики идеи),  не желающие во время  дежурств  в
Пещеpe "порадеть родному человечку", естественным образом вымрут в первом же
поколении  и Триглавец автоматом  переродится  в  банальную  мафию, спаянную
доступом к незаконным привилегиям.
     Надо заметить что проверки не выдерживает и  чисто внешний антураж мира
"Пещеры". Сочетание сотовых телефонов и компьютеров с саблями (огнестрельное
оружие  пребывает там в зачаточном состоянии) вообще смотрится довольно дико
-- но при этом Тритан еще и осведомлен, что такое "вакуумная бомба". Откуда?
Ага -- существуют страны, где  нет  Пещеры, люди  воюют,  а  военная техника
развивается обычным образом...  И при  этом страна, где полицейский при виде
убитого плачет навзрыд не  стала  жертвой завоевателей? --  не верю,  так не
бывает А ежели  даже  те другие страны столь щепетильны  (непонятно, правда,
зачем им тогда оружие  массового уничтожения) -- рядом достоверно существуют
разбойничьи  Горные княжества;  эти-то куда смотрят?[  ]Кстати: а
иностранные подданные обязаны лазить в Пещеру? Ведь ежели чужой посол помрет
во  сне --  это  ж  такой  повод  для  войны, что  лучше не  выдумаешь;  или
дипломатов в Пещере специально охраняют егеря? А ежели какая барышня выходит
замуж за "непещерного" иностранца и  принимает его гражданство...  -- да нет
это уж просто балаган.
     Это  -- что касается фантастической  линии романа; с детективной линией
дело  обстоит  не  лучше. Суть  ее  сводится к тому,  что  "непутевая  Павла
Нимробец" -- тридцать три несчастья в дневной жизни -- взамен того немыслимо
везуча в  Пещере,  в  ипостаси  сарны  Триглавец  начинает  изучать  феномен
Павлиного везения (какова конечная цель  этих исследований -- так и остается
неясным);  этими  сверхзасекреченными   работами   руководит   сокоординатор
Познающей главы Тритан  Тодин; по  ходу  исследований приключается любовь  и
даже  свадьба.  Параллельно за  девушкой начинают охотиться  некие  зловещие
"наследники Доброго Доктора", желающие выделить из тканей ее головного мозга
некий  химический  фактор,  ответственный  за  везучесть  в  Пещере  и потом
"юрговать  готовым везением". Напуганный этими происками Триглавец принимает
решение ликвидировать Павлу (помните -- "Сознательное  причинение  страданий
невин  ному человеку...  "?),  ибо  означенный фактор явно угрожает взорвать
ststus quo.  Тритан посыпает на хрен служебный долг и присягу (или что у них
там), спасает любимую, а сам при этом гибнет от рук коллег.
     Павлу  (находящуюся  под опекой Триглавца)  трижды  пытаются  похитить.
Последнюю из  этих  попыток  предотвращает лично Тритан. Красочное  (на  три
страницы)  опнсание  драки  в  ночном  саду,  по ходу которой  сокоординатор
Познающен главы  дает  подчиненным команду  "Не  щадить!" и  собственноручно
замачивает  двоих нападающих  в хирургических масках. Очень  романтично!  --
если забыть о том, что эта попытка  по  хищения уже третья  по  счету;  козе
понятно, что в Конторе завелся  предатель, причем где то на самом верху, и в
этой ситуации профессионал находящийся при исполнении служебных обязанностеи
обязан вывернуться  наизнанку  но брать этих  ребят  в  хирургических масках
живыми. (Помнится сотнею страниц раньше Тритан -- в ту пору  агент-нелегал в
одном из горных княжеств, лишенном  благ Пещеры -- уже демонстрировал навыки
рукопашного  боя:  четверо  разбойников  собирались  порешить его  самого  и
изнасиловать его двенадцатилетнюю  спутницу -- ну и, ясное дело,  огребли по
полной программе.  Там  он однако  никого  не  убивал -- ограничился тем что
попереломал им вы ступающие части тела...) В предыдущий раз в руки Триглавца
тоже попал лишь труп: похититель по ходу дела неосмотрительно заснул -- и до
него  "дотянулись  через Пещеру".  Местоположение  же  Павлы  известно  лишь
Познающей  главе,  в  чьем  распоряжении  она  находится, ибо Тритан  весьма
предусмотрительно отодвинул от этих работ Охраняющую главу (контрразведку).
     Отсюда  совершенно  очевидно, что  человек  из  руководства  Триглавца,
работающий  на  "наследников  Доброго  Доктора"  --  не  кто  иной  как  сам
координатор  Познающей павы: он  снабжает врага  информацией, а при  провале
акций заботится  о том, чтобы  их участники  не  попадали в  руки  следствия
живыми.  Точнее  сказать -- это очевидно настолько,  что  в  более или менее
приличном детективе наверняка оказалось бы  ложным следом. Либо, к  примеру,
выяснилось бы, что Тритан, загодя предвидя решение Триглавца убрать девушку,
затеял  на собственный  страх и риск хитроумную оперативную комбинацию, цель
которой -- спасти любимую  от дражайших  коллег руками преступников.  Или --
что   Охраняющая  глава  (которой  на  результаты  Тритановых   исследований
наплевать) ведет двойную игру, сознательно "засвечивая" Павлу и используя ее
как приманку,  дабы выйти на  главное  гнездо "наследников Доброго Доктора".
Обо всех этих возможностях, однако, остается  только гадать, ибо детективную
линию  романа  авторы  просто оборвали на полуслове, так что  в итоге вообще
ничего не ясно -- "заинтриговали и бросили".
     Кстати когда Павла  после одной из попыток похищения резонно вопрошает,
отчего  бы Триглавцу  не  достать этих  "наследничков" через Пещеру,  Тритан
отвечает, что те -- вот ведь мерзавцы! -- в Пещеру просто  не захаживают. Ну
и что с  того? Ведь в этом тоталитарном  государстве, как мы помним,  ночной
зверь каждого человека заложен в компьютер -- так  неужто трудно, исходя  из
этого, вычислить  тех, кто таковых зверей  не имеет вовсе?  Как выражаются в
сходных случаях герои Александра Громова -- "Детский сад штаны на лямках!"
     Так какой же будет общий вывод -- "Роман никуда не годится"? Да  ничего
подобного! Все  эти фантастико-детективные "навороты", на мой взгляд, просто
не  имеют отношения к  делу;  их  можно "откинуть на дуршлаг"  -- после чего
спокойно читать  "Пещеру"  как хорошую, абсолютно  реалистическую повесть. В
этой повести есть отличныи  мужик  -- сотрудник спецслужбы, принужденный  по
роду  своей деятельности  возиться с дерьмом и  кровью;  он  любит  чудесную
девушку,  которую  должен  был  "разрабатывать"  и  которую, в  свой  черед,
связывают странные отношения  с великим режиссером, наперекор всему ставящем
главный  спектакль  своей жизни -- спектакль, прямо с телеэкранов уходящий в
бессмертие. Повесть о Любви и Смерти, о Свободе и Долге, о Цели и Средствах,
о том,  что  "мы навсегда  в  ответе  за  тех,  кого  приручили". Совершенно
великолепна  вся   "театральная"  линия   (каюсь   --   люблю   качественные
"производственные  романы"!);  а  кульминация  когда  запрещенный  спектакль
"Первая  ночь"  прорывается  в эфир... Н  Мазова совершенно права -- ".такое
надо читать самому!"
     Дяченко,  повторю  еще раз, пишут не фэнтэзи, а настоящую Литературу; в
этом  их сила --  и  их  слабость. Создается  впечатление, что  они  сначала
написали повесть с вышепоименованными тактико-техническими характеристиками,
а  уже  потом  решили  для  "занимательности"   добавить  в   нее  все   эти
маловразумительные Пещеры, Триглавцы и прочую фантастическую лабуду. Не могу
понять  -- зачем?  ну  зачем  жарить роскошный  кусок вырезки  на прогорклом
комбижире?
     Н.Мазова  завершает  свою  рецензию  словами:  "Спасибо  вам,  Марина и
Сергей!" А  я закончу цитатой  из  того же  Жванецкого -- "ТщательнЕй  надо,
ребята! ТщательнЕй. ."
     P.S.  Что  же до  "Ведьмина  века",  то  я (будучи  согласен  с  каждым
отдельным пунктом WWIW!) "болел" за этот роман на Интерпрессконе,  и от всей
души желаю ему победы на "Страннике".



   Кирилл Еськов.
   Как и зачем я писал апокриф к "Властелину колец"


     © Copyright Кирилл Еськов
     Email: afranius@newmail.ru
     Date: 22 Oct 2000
     См. также: Кирилл Еськов "Последний кольценосец"


     КАК  И  ЗАЧЕМ Я ПИСАЛ АПОКРИФ К  "ВЛАСТЕЛИНУ КОЛЕЦ". МЕМУАР С ПРОЛОГОМ,
ПОСТСКРИПТУМОМ И РЕПЛИКАМИ В СТОРОНУ

     Некоторое время назад редакция "Семечек" обратилась  ко  мне с просьбой
-- "написать для нашего журнала некоторое эссе  о своей работе над книгой, о
побудительных мотивах и выборе героев". Просьба эта повергла меня в изрядное
недоумение,  ибо писать  о собственном  романе --  занятие,  согласитесь, по
меньшей мере странное. (Помнится, некогда граф  Толстой в специальном "эссе"
вздумал  разъяснить читающей публике -- чего он, собственно, имел ей сказать
в "Анне Карениной"; у кого как,  а у  меня  лично те  разъяснения вызвали  в
памяти с одной стороны армейский анекдот: "Повторяю для особо тупых!..", а с
другой --  поговорку "Промолчишь --  за умного сойдешь".)  В  этом  примерно
смысле  я и  ответствовал тогда "Семечкам"; те,  однако, от затеи  своей  не
отступились,   а,  напротив  того,   не  поленились  снабдить  меня  списком
конкретных вопросов. Итак...
     Начну я,  как ни странно, со  стандартного вопроса  "Несколько  слов  о
себе" -- и не потому даже, что он идет  первым по списку. Дело в том,  что я
не являюсь литератором -- ни формально (я  не состою ни в каких писательских
организациях,    а   гонорары    в   структуре   моих   доходов   составляют
пренебрежимо-малую часть), ни по сути (написание художественных тескстов для
меня не единственная, и  даже, пожалуй, не главная сфера деятельности). Я --
старший научный сотрудник Палеонтологического института Академии наук  (того
самого,  где  некогда  трудился   Ефремов),  в  профессиональном  сообществе
известен  как  автор   почти  сотни  работ   по  систематике  хелицеровых  и
исторической биогеографии. В последние годы, впрочем, нашел  более для  себя
интересным  возиться  не с ископаемыми членистоногими,  а с  живыми  детьми:
спецкурсы в физ-мат гимназиях, летние практики -- зимние школы, etc; написал
пару учебников, ввязался в создание принципиально нового  школьного курса по
естествознанию; и если как-то расставлять преференции,  то,  наверно, именно
этот  род  деятельности окажется  для меня  сейчас наиважнейшим.  Заканчивал
биофак Московского Университета (известный рассадник вольтерьянства), основу
жизненного  опыта  приобрел  в  экспедициях по  Сибири  и  Средней Азии;  по
жизненным устремлениям -- гедонист  и  эпикуреец, по жизненным установкам --
рационал и скептик. Картинка ясна?
     Я  это,  собственно,  к тому, что "Кольценосца" (равно как и предыдущий
свой роман, "Евангелие  от  Афрания")  писал  исключительно для собственного
удовольствия  и для  развлечения приятелей;  в  этом смысле  меня, вероятно,
следует  называть "графоманом". А графоман  может  писать хорошо  или  плохо
(бывали,  между прочим, и гениальные графоманы -- Грибоедов с Кэрроллом, для
примера), но он  никогда не станет  писать конъюнктурно, т.е. применяясь  ко
вкусам  издателя  либо  некого  обобщенного  "читателя-покупателя"; графоман
всегда пишет --  "для своих" (для членов некой тусовки,  или персонально для
Алисы Лидделл -- неважно).
     Так вот, и  "Кольценосец"  писан для вполне определенной аудитории: это
просто еще одна "сказка для научных сотрудников  младшего возраста", к числу
коих принадлежу и я сам. Для скептиков и агностиков, которые  были воспитаны
на Стругацких  и Хемингуэе, и  для  которых Толкиен  --  всего лишь неплохой
(хотя  и  нудноватый)  детский   писатель.  Именно  эта  публика  и  поимела
максимальный кайф от романа; именно в их отзывах  и повторяется с наибольшей
частотой  столь  милое сердцу любого автора  словосочетание,  как "бессонная
ночь"...
     И -- с другой стороны -- я где-то понимаю чувства тех "профессиональных
толкинистов",  которые  сдуру выложили  кровный тридцатник  за книжку, а там
такое!..  такое!..  Это  ж  вроде  как  тинэйджер, повернутый  на  пиратских
романах, купил  бы томик  некого  Дж.Г.Байрона, прельстившись  на  заголовок
"Корсар", и  потом разорялся  бы в  сетях: "Полная  муть  -- любви  какой-то
понаверчено,  и ни одного путнего абордажа...  А название такое -- не  иначе
как для коммерческой раскрутки,  иначе кто ж эту нудятину купит!" Ну поймите
же, ребята -- это просто не для вас писано!  И уж коли ты схватился за чужое
(а это  ведь  видно на раз, с трех абзацев, нес па?) -- так  не  надо  потом
блажить,   как  арканзасский  лопух,  которому   заезжие  прохиндеи  впарили
"Королевского жирафа"...
     Однако  реакция по-детски  разобиженных толкинистов выводит нас на одну
по-настоящему интересную проблему: о "рационализации и утилизации" вторичных
миров, созданных демиургами-предшественниками. (Так ли  уж "первичен" мир, в
котором  мы  с вами живем -- т.е. был  ли на самом деле  Ричард  III злобным
горбуном-клятвопреступником, а Александр Невский --  chevalier sans peur  et
sans  reproche  -- это  вопрос  отдельный и далеко выходящий за рамки нашего
эссе.)  У истоков этой  литературной традиции --  лицедейства на фоне  чужих
масок и декораций, --  стоит грек Дион Златоуст, живший  во  времена Римской
империи; препарируя скальпелем иронии Гомеровский текст (и строго следуя при
этом  его  "фактологии"!),  он весьма убедительно доказывал, что в Троянской
войне греки-ахейцы потерпели от  греков-троянцев  сокрушительное поражение и
отбыли  домой  несолоно хлебавши, а все  дальнейшее было, выражаясь нынешним
языком, чистейшей воды пиаром.
     Так вот, есть два варианта обращения с исходным миром. Во-первых, можно
механически раздвинуть его  во времени или  в  пространстве  -- тогда выйдет
сиквел. Сиквел -- штука принципиально вторичная и коньюнктурная, и мне лично
примеры сиквелов, ставших  сколь-нибудь  заметными  литературными явлениями,
неизвестны  (сериалы, типа похождений  лейтенанта Форкосигана или полковника
Исаева   --  это  особая  статья).  Более  того,  полноценное  "продолжение"
невозможно дописать даже к своему собственному тексту: "Двадцать лет спустя"
против "Трех мушкетеров" или "Сказка о Тройке" против "Понедельника" -- это,
согласитесь,   как   плотник   насупротив  столяра  и  Каштанка   насупротив
человека...
     Принципиально  иной вариант -- апокриф: взгляд на общеизвестные события
(реального или кем-то  вымышленного мира --  без разницы: кто  мы, собствено
такие, чтоб судить  о вторичности миров?), но  другими глазами. Естественно,
что  и сам  мир апокрифа  в  итоге оказывается,  по  факту, совершенно иным,
соотносясь с исходным -- ну, в лучшем случае как  мир д'Артаньяна и Миледи с
реальной  Францией  эпохи  Людовика XIII...  или  -- как  раз  наоборот?.. а
впрочем,  если вдуматься,  какая  разница? Важно,  что  если  мир  сиквела в
принципе являет  собой  репродукцию  (которая  абсолютно ничего не добавляет
самому оригиналу), то картины миров апокрифа и, так сказать, канона могут --
по   крайней   мере,  в  идеале  --   составить   "стереопару",   сообщающую
каноническому  миру  дополнительную  "объемность". Вот именно на этом поле и
играли все уважающие  себя авторы, начиная с  упомянутого Диона Златоуста --
получая временами  весьма достойные результаты. (И  что любопытно: сиквел  к
самому себе создать невозможно, а вот достойный апокриф -- пожалуйста; взять
хоть лемовский "Осмотр на месте"...)
     Однако  тут сразу  возникает  трудноразрешимое  противоречие морального
характера. Сколь-нибудь интересные картины возникают лишь тогда, когда некий
мир   рассмотрен   с  непривычной  этической  или  эстетической  позиции  --
максимально далекой от позиции его  создателя. И вот ортодоксальный поборник
"либертэ,  фратернитэ  и  эгалитэ"  Марк Твен  отправляет своего янки в  мир
рыцарского идеала, убедительнейшим образом демонстрируя, что все эти Мерлины
и Галахады часто врали  и редко мылись; Сапковский  бодро  и весело обращает
Страну  Чудес  в   черный  хоррор,  да  еще  и  замешанный  на   клиническом
психоанализе  отношений профессора  Доджсона  и маленькой  Алисы  Лидделл; а
феминистка Глория  Говард,  с  позиции  жены  капитана Ахава, доказывает как
дважды  два, что вся эта дурацкая охота  за Белым Китом --  игры в солдатики
остановившихся в  своем развитии недорослей, апофеоз мужского инфантилизма и
безответственности...    Литературная   состоятельность    всех   упомянутых
произведений несомненна; а вот этично ли так обращаться с исходными текстами
Мелвилла, Кэрролла и легенд Артуровского цикла -- вопрос неочевидный.
     И,  между прочим, не  праздный.  Мне, например, прочитавшему  в детстве
"Янки  при дворе короля Артура" раньше настоящих легенд  о  рыцарях Круглого
стола, Марк  Твен  отравил своей  желчью  восприятие  этого кусочка  мировой
культуры навсегда и до полного "не могу": только откроешь что-нибудь эдакое,
возвышенно-рыцарское,  как в  памяти  немедля всплывает  нечто вроде: "Снова
встал  сэр Кэй,  и  снова  заработала  его  фабрика вранья. Но  на  этот раз
топливом был я, и тут мне стало не до шуток". (А  потом еще и Струацкие, что
называется,  углУбили  --   с   "товарищем   Мерилном"   и   "добрым   сэром
Мельниченко"...)  Так  что менее всего мне  бы  хотелось --  вот те крест на
пузе,   честное  пионерское  под  салютом!   --   тем  же  манером  отравить
какому-нибудь подростку грядущее восприятие Толкиена... Подыскивая место для
"Кольценосца"  в  длинном ряду  литературных  апокрифов,  я  бы сам  рискнул
поставить его рядом с нежно любимым мною "Розенкранц  и Гильденстерн мертвы"
(причем   именно  с  фильмом,   а  не  с  пьесой).  Изысканно-парадоксальная
постмодернистская   Игра,   затеянная  Томом   Стоппардом  в   шекспировских
декорациях, -- вот  тот  уровень отношений с первичным Текстом, к которому я
стремился; насколько это у меня получилось -- судить не мне, а читателю...
     Ну,  а теперь -- главный вопрос, который мне задают постоянно: "Чем вас
привлек мир "Властелина  Колец"  --  настолько, что  вам захотелось написать
продолжение?" Если в двух словах, то меня  привлекла логическая задача: дать
непротиворечивое объяснение  ряду очевидных несообразностей  в  той  картине
мира Средиземья, что нарисована  Профессором, и показать, что несообразности
эти --  кажущиеся. Как  это ни  парадоксально, но я опровергал именно широко
известный тезис "Профессор был неправ" (который, волею АСТ, украшает обложку
"Кольценосца")... Впрочем, по порядку.
     "Главным мотивом и основным  импульсом мифотворчества Толкина была, как
нам представляется,  радость созидания огромного целостного, развернутого  в
пространстве и во времени воображаемого  мира. Именно эта "радость творения"
лежит  в   основе  эстетико-религиозной   концепции   Толкина  --  концепции
"со-творчества",  сближающей  истинного  Художника, созидающего  собственный
мир, с самим Творцом. [...] Писатель создает, по-видимому, самую целостную в
истории  литературы  "индивидуальную" мифологию: воображаемый  мир со  своей
"книгой бытия", историей и историческими  хрониками,  географией, языками, и
т. п. Столь тщательно и подробно воссозданная вымышленная вселенная не имеет
близкого  литературного  аналога [выделено  мною  --  К.Е.]"  (Кабаков Р.И.:
(Повелитель колец  ( Дж.Р.Р.Толкина и  проблема  современного  литературного
мифотворчества)".   Короче  говоря:  мир,  созданный  Профессором,  оказался
НАСТОЯЩИМ, более того -- ЕДИНСТВЕННО НАСТОЯЩИМ на всю фэнтэзи. Ну, а ноблесс
-- оно, как известно, оближ...
     Вряд  ли  кому придет в голову всерьез  анализировать  функционировани