их   цвета   темного   золота,   колыхаясь,   проплывали    перед
иллюминаторами. Под водорослями можно было различить темную  вязкую  массу
грунта,  так  густо  усеянную  маленькими   разноцветными   существами   -
голотуриями, осундиями, ежами и ехинодермами, как весной в  Англии  берега
рек усеяны первоцветом и гиацинтами. Эти живые цветы  морских  глубин,  то
ярко-красные,  то  темно-пурпурные,  то  нежно-розовые,  сплошь   устилали
угольно-черное дно.  Там  и  сям  из  выступов  подводных  скал  вырастали
гигантские губки, изредка проносились рыбы, обитатели более верхних  слоев
воды, мелькая, как разноцветные искры, в лучах наших прожекторов.
   Как зачарованные смотрели мы  на  это  феерическое  зрелище,  когда  по
телефону донесся встревоженный голос:
   -  Ну,  как  вы  себя  чувствуете  на  дне?  Все  ли  благополучно?  Не
оставайтесь слишком  долго:  барометр  падает,  и  мне  это  не  нравится.
Достаточно вам воздуха? Нужно ли вам что-нибудь?
   - Все в порядке,  капитан!  -  весело  откликнулся  Маракот.  -  Мы  не
задержимся. Снабжаете вы нас всем чудесно. Комфортабельно,  как  в  каюте.
Распорядитесь потихоньку двигать нас вперед.
   Мы вступили в область светящихся рыб  и,  потушив  свет,  в  абсолютной
темноте, где даже светочувствительная пластинка могла бы висеть  часами  и
не запечатлеть ни единого ультрафиолетового лучика, с величайшим интересом
наблюдали жизнь фосфоресцирующих обитателей  океана.  Как  будто  на  фоне
черного бархата, медленно проплыли блестящие искорки: казалось,  это  идет
ночью большой  пассажирский  пароход,  выбрасывающий  потоки  света  через
иллюминаторы. У некоторых чудищ были светящиеся зубы,  пылавшие  в  полном
мраке, у других - длинные золотистые усы, у третьих язычок пламени качался
над головой. Повсюду, насколько хватал глаз, мерцали  блестящие  точки,  и
каждое  животное  спешило  по  своим  делам,  освещая  себе  путь,  -   ну
точь-в-точь таксомоторы на Стрэнде в час театрального разъезда.
   Потом мы снова зажгли свет, и доктор стал обозревать морское дно.
   - Мы опустились на огромную глубину, и  все  же  недостаточно  глубоко,
чтобы увидеть характерные породы низших слоев океана, - сказал  он.  -  Но
ничего не поделаешь. Может быть, в другой раз, с более длинным канатом...
   - Типун вам на язык! - взвыл Билл. - Бросьте и думать об этом!
   Маракот улыбнулся.
   - Ну, вы скоро привыкнете к этим глубинам, Сканлэн. Ведь этот спуск  не
последний...
   - Черт знает что! - возмутился Билл.
   - Да, привыкнете, и это вам покажется не опаснее, чем спуститься в трюм
"Стратфорда". Вы увидите, мистер Хедли, что дно здесь, насколько мы  можем
рассмотреть его сквозь плотный слой животных и губок, состоит из  пемзы  и
черного базальта, а это указывает  на  вулканическое  происхождение  этого
хребта. Пожалуй, это вполне подтверждает мое первоначальное предположение,
и мы действительно находимся над вершиной древнего вулкана,  а  Маракотова
бездна, - он произнес эти слова с явным удовольствием, - не что иное,  как
его внешний склон. Мне пришло в голову - и это будет  весьма  любопытно  -
медленно двигать нашу кабинку до  края  бездны  и  посмотреть,  какая  там
геологическая формация.  Я  надеюсь  увидеть  обрыв  невероятной  глубины,
уходящий перпендикулярно вниз к самому дну океана.
   Этот опыт казался мне опасным: кто знает, насколько крепок  наш  канат,
выдержит ли он, если мы попадем в сильное подводное течение. Но когда дело
шло о научных исследованиях, Маракот  не  думал  об  опасности.  Я  затаил
дыхание, когда легкое содрогание стальной  кабинки,  раздвигавшей  длинные
плети колыхавшихся водорослей, показало, что канат натянут крепко и  тащит
нас за собой.  Канат  блестяще  выдержал  нашу  тяжесть,  и  с  постепенно
возрастающей скоростью  мы  стали  скользить  по  дну  океана.  Маракот  с
компасом в руке отдавал по телефону  распоряжения  переменить  направление
или  подтянуть  кабинку  повыше,   чтобы   перескочить   через   подводные
препятствия.
   - Базальтовый хребет  вряд  ли  больше  двух  километров  в  ширину,  -
объяснил он. - По моим соображениям, пропасть  расположена  западнее  того
места, где мы опустились. А если так, то мы очень скоро доползем до нее.
   Мы  беспрепятственно  скользили  над  вулканическим   плато,   поросшим
золотыми водорослями и сверкавшим тысячами фантастических красок.
   Вдруг доктор схватил трубку телефона.
   - Стоп! - закричал он. - Мы на месте!
   Внезапно нам открылась чудовищная пропасть. Жуткое место, такое увидишь
разве  что  в  ночном  кошмаре!  Блестящие  черные  грани  базальта  круто
обрывались вниз, в неизвестное. По краю пропасти росли мохнатые водоросли,
как растет папоротник на краю обрыва где-нибудь на поверхности  земли;  за
этим колышущимся,  точно  живым,  бордюром  шла  гладкая  блестящая  стена
бездны. Мы не знали, сколь широка эта  пропасть,  ибо  даже  наши  сильные
прожекторы не могли одолеть мрака.  Мы  зажгли  мощный  сигнальный  фонарь
Лукаса и направили вниз сильный сноп  параллельных  лучей.  Они  падали  в
бездну все ниже и ниже, не встречая препятствий.
   - Поистине поразительно! - воскликнул Маракот,  и  на  его  худом  лице
появилось радостное выражение. - Нечего и думать, что такую глубину  можно
найти еще где-нибудь.  Существует  пропасть  Челленджера  в  восемь  тысяч
метров у Ландронских островов, есть открытая "Планетой" пропасть в  десять
тысяч метров  близ  Филиппин  и  ряд  других,  но,  по  всей  вероятности,
Маракотова  бездна  совершенно  исключительна   по   крутизне   спуска   и
представляет тем больший интерес, что  она  укрылась  от  наблюдений  всех
гидрографических экспедиций - а  их  было  немало,  -  составлявших  карту
Атлантики. Едва ли можно сомневаться, что...
   Он замер на полуслове, и на лице его застыло  выражение  любопытства  и
удивления. Мы с Биллом бросились  к  иллюминатору  и  окаменели  при  виде
поразительного зрелища.
   Какое-то крупное животное поднималось к нам  из  глубины  по  световому
тоннелю. Оно было еще далеко и освещено слабо, и мы едва  могли  различить
огромное черное тело, медленными хищными движениями поднимавшееся все выше
и выше. Оно загребало  каким-то  непонятным  образом  и  вот  уже,  тускло
отсвечивая, появилось у края пропасти,  и  теперь,  при  ярком  свете,  мы
смогли его рассмотреть. Это было существо, неизвестное науке, но в нем был
ряд особенностей, известных каждому из нас. Это чудовище, слишком  длинное
для гигантского краба и слишком  короткое  для  гигантского  рака,  больше
всего походило на морского рака: две огромные клешни  торчали  у  него  по
бокам, а пара тяжелых громадных усов вибрировала  над  черными,  круглыми,
злыми глазами навыкате. Панцирь светло-желтого  цвета  имел  в  окружности
метра три, а в длину, не считая  усов,  чудовище  было  не  меньше  десяти
метров!..
   - Поразительно! - воскликнул Маракот,  лихорадочно  черкая  в  записной
книжке.  -  Глаза  на  подвижных  члениках,  эластичные  суставы   -   род
crustaceae, вид неизвестен. Crustaceus Maracoti. Почему бы и не так, а?
   - Черт с ним, с его именем! Ей-ей, оно  лезет  прямехонько  на  нас!  -
закричал Билл. - Слушайте, док [сокр. от "доктор"],  а  не  лучше  ли  нам
выключить свет?
   - Одну минутку! Только набросаю его очертания! - воскликнул натуралист.
- Да, да, теперь тушите.
   Он щелкнул выключателем, и мы  снова  очутились  в  непроглядной  тьме,
прорезаемой  фосфоресцирующими  точками,  пролетавшими,  как   метеоры   в
безлунную ночь.
   - В жизни не видал более мерзкой скотины, - проворчал Билл, вытирая пот
со лба. - Чувствуешь себя, как наутро после попойки.
   - Он и в самом деле страшен на вид, - заметил Маракот, - но,  вероятно,
еще страшнее иметь с ним дело  и  испытать  силу  его  клешней.  Однако  в
стальной кабинке мы в полной безопасности и можем  наблюдать  его  в  свое
удовольствие...
   Только что он произнес эти слова, как по внешней стенке  кабинки  точно
киркой ударили. Потом царапанье, скрежет и новый удар...
   - Слушайте, ему хочется к нам! - в ужасе закричал Билл. -  Нет,  право,
надо было написать на дверях: "Вход посторонним воспрещается".
   Он старался шутить, но дрожащий голос выдавал его  волнение.  Сознаюсь,
что и у меня поджилки затряслись, когда я убедился, что чудовище ощупывает
нашу кабинку, размышляя, что это за странная банка и  найдется  ли  в  ней
съестное, если ее умеючи вскрыть.
   - Он не может нам повредить, - сказал  Маракот,  но  в  голосе  его  не
чувствовалось уверенности. - Пожалуй, лучше его стряхнуть.
   И он крикнул в телефонную трубку капитану:
   - Поднимите нас на десять - пятнадцать метров!
   Через несколько минут мы поднялись над равниной из лавы и закачались  в
спокойной воде. Но дьявольский рак не отставал. Вскоре мы  снова  услышали
царапанье и постукивание клешней, которыми он продолжал ощупывать кабинку.
Было жутко сидеть в темноте и чувствовать смерть в  двух  шагах  от  себя.
Выдержит ли стекло, если по нему стукнет огромная клешня? Этот  безмолвный
вопрос волновал каждого из нас.
   Но вскоре выявилась новая страшная опасность. Постукивание  перешло  на
крышу, и мы почувствовали легкое покачивание.
   - Доктор! - крикнул я отчаянно. - Он задел за канат! Он оборвет его!
   - Слушайте, док, дуем наверх!  Довольно  мы  насмотрелись  всего,  Билл
Сканлэн хочет домой к маме! Позвоните мальчику, пусть поднимает лифт...
   - Но мы и половины не исследовали! - закаркал Маракот. - Мы только  еще
начали обследовать края пропасти. Измерим хотя  бы  ее  ширину.  Когда  мы
доберемся до противоположного края, я согласен вернуться на поверхность.
   И он крикнул в трубку:
   - Все в порядке, капитан! Двигайтесь со скоростью двух узлов, пока я не
скажу "стоп".
   Мы медленно двинулись над краем бездны. Раз темнота не  спасла  нас  от
нападения, мы включили свет. Одно  окно  было  совершенно  закрыто  брюхом
чудовища. Голова и огромные клешни работали на крыше, и удары  по  кабинке
звучали, как погребальный колокол. Чудовище  обладало  невероятной  силой.
Никогда еще смертному не приходилось быть  в  таком  положении:  километры
воды внизу -  и  злобное  чудовище  сверху!  Качка  усилилась.  И  вот  мы
почувствовали, что чудовище дергает канат! Трубка принесла испуганный крик
капитана, а Маракот вскочил, в  отчаянии  всплеснув  руками.  Даже  внутри
кабинки мы слышали скрежет перетираемого каната,  звон  и  свист  рвущейся
проволоки - и через мгновение мы уже падали в бездонную пропасть.
   У меня до сих пор в ушах звенит дикий крик Маракота.
   - Канат оборван! Мы пропали! Все погибло! - вопил  он.  Потом,  схватив
телефонную трубку, отчаянно крикнул: - Прощайте, капитан, прощайте все!
   Это были наши последние слова, обращенные к людям на земле.
   Падение наше не было стремительным, как вы, наверно, ожидаете. Несмотря
на солидный вес, пустая внутри  кабина  создавала  некоторое  неустойчивое
равновесие, и мы опускались в пропасть медленно  и  постепенно.  Я  слышал
протяжный скрип, когда мы  выскальзывали  из  страшных  объятий  чудовища,
послужившего причиной нашей гибели, и затем, медленно  вращаясь,  широкими
кругами, мы стали спускаться в бездонную пропасть.  Прошло,  наверное,  не
больше пяти минут, но нам они показались часом,  когда  телефонный  провод
натянулся и лопнул с тихим стоном, как струна. В ту же  минуту  лопнула  и
проводящая воздух трубка, и сквозь отверстие стала по каплям просачиваться
соленая вода. Опытные, проворные  руки  Билла  Сканлэна  мигом  перетянули
конец резиновой трубки узлами, и вода перестала течь;  а  доктор  отвинтил
пробку, и из баллона с легким свистом стал выходить сжатый  воздух.  Затем
лопнул электрический провод, и мгновенно потух свет, но доктор  в  темноте
добрался до аккумуляторов, и на потолке вспыхнули лампочки.
   - Света нам хватит на неделю, - проговорил он с кривой усмешкой.  -  Во
всяком случае, мы умрем при свете...
   Потом он с досадой покачал головой, и его аскетическое  лицо  озарилось
доброй улыбкой.
   - Мне, собственно, все равно. Я старик, довольно пожил, и  моя  роль  в
мире сыграна. Единственно, о чем я сожалею, - зачем я вовлек двух  молодых
людей в это опасное предприятие. Я должен был рисковать один.
   Я просто и горячо пожал ему руку, не в силах произнести ни слова.  Билл
Сканлэн тоже молчал. Мы медленно опускались, измеряя скорость  падения  по
теням  рыб,  поднимавшихся  вверх  мимо  окон.  Казалось,  что  это   рыбы
поднимаются вверх, а не мы опускаемся вниз. Кабинка сохраняла  равновесие,
хотя мне казалось, что мы  каждую  минуту  можем  перевалиться  набок  или
перевернуться вверх дном. К счастью, наш вес был хорошо  сбалансирован,  и
мы шли ко дну в стоячем положении.  Случайно  взглянув  на  глубиномер,  я
увидел, что мы опустились уже на глубину тысячи шестисот метров.
   - Видите, все выходит так, как я  предсказывал,  -  заметил  Маракот  с
мрачным удовлетворением. - Не мешало бы вам ознакомиться с  моим  докладом
Океанографическому обществу о соотношении давления и глубины. Как  бы  мне
хотелось написать хоть несколько  строк  туда,  наверх,  чтобы  пристыдить
Бюлова из Гессена, который осмелился мне возражать.
   - Черт подери! Будь у меня такая возможность, я бы не стал  тратить  ее
на споры с этим тупоумным ослом! - воскликнул  механик.  -  В  Филадельфии
живет одна крошка, когда она  узнает,  что  больше  уже  не  увидит  Билла
Сканлэна, ее прелестные глазки наполнятся слезами.  Да,  что  и  говорить,
хорошенький мы выбрали путь к нашим предкам.
   - Вам не следовало опускаться с нами, - сказал я, пожав ему руку.
   - Я бы счел себя последней дрянью, если бы остался наверху,  -  ответил
он. - Нет, это моя прямая обязанность, и я рад, что исполнил ее.
   Мы помолчали.
   - Долго ли еще? - спросил я доктора.
   Он пожал плечами.
   - У нас еще будет время осмотреть дно бездны,  -  ответил  он  тихо.  -
Воздуха в баллоне хватит больше чем на полдня.  Опасность  в  другом  -  в
продуктах  выдыхания.  Они  задушат  нас.  Если  бы  мы  смогли  выпускать
углекислоту!
   - Это, по-видимому, невозможно.
   - У нас есть баллон кислорода. Я захватил его на всякий случай.  Вдыхая
его время от  времени,  мы  как-нибудь  продержимся  еще...  Взгляните  на
глубиномер: мы опустились уже больше чем на три километра.
   - Да стоит ли бороться за жизнь? Чем скорее наступит конец, тем  лучше,
- заметил я.
   - Это верно! - подтвердил Сканлэн. - Раз, два - и не копайся!
   - И отказаться от поразительного зрелища, которого еще не видел ни один
человек на свете? - возразил Маракот. - Это предательство по  отношению  к
науке! Будем до конца записывать свои наблюдения,  даже  если  им  суждено
погибнуть вместе с нами. Надо довести игру до конца.
   - Да вы молодчага, док! - воскликнул Сканлэн. - Вы нам сто очков вперед
дадите. Ладно, будем играть до последнего грошика!
   Мы терпеливо уселись втроем на диван, крепко вцепившись  в  его  ручки;
кабинка, колыхаясь и поворачиваясь, опускалась, и рыбы мелькали вверх мимо
иллюминаторов...
   - Уже пять километров, - заметил Маракот. - Я выпущу немного кислорода,
мистер Хедли. Становится очень душно. Забавно, -  сухо  усмехнулся  он.  -
Теперь-то  эта  бездна  уж  во  всяком  случае  будет  называться  Бездной
Маракота.  Когда  капитан  Хови  привезет   эти   новости,   мои   коллеги
позаботятся,  чтобы  эта  бездна  стала  не  только  моей  могилой,  но  и
памятником мне. Даже Бюлов из Гессена...
   И он стал бормотать о каких-то своих ученых обидах.
   Потом мы снова сидели в тишине и следили, как стрелка подползает к семи
километрам. Один раз мы задели за  что-то  тяжелое  и  ударились  с  такой
силой, что чуть не перевернулись набок. Может быть, это была крупная рыба,
а может, выступ скалистой  стены,  вдоль  которой  мы  низвергались  вниз.
Прежде нам казалось, что хребет находится на страшной глубине, теперь  же,
когда мы смотрели на него из этой ужасной пропасти, он, на наш взгляд, был
чуть ли не на поверхности океана.
   Мы все плыли, вращаясь и описывая круги,  сквозь  темно-зеленые  водные
пустыни. Циферблат глубиномера показывал семь тысяч шестьсот метров.
   - Мы приближаемся к концу путешествия, - сказал Маракот.  -  Глубиномер
Скотта в прошлом году показал восемь тысяч сто сорок пять метров  в  самом
глубоком месте. Через несколько минут мы узнаем, что нас ждет. Может быть,
кабинка разлетится от удара. Может быть...
   В эту минуту мы "причалили".
   Ни одна любящая мать не опускала с такой нежностью своего  первенца  на
пуховую перинку, как мы опустились на дно Атлантического  океана.  Толстый
эластичный слой мягкого ила, на который мы сели,  сыграл  роль  идеального
буфера и спас нас от гибели. Мы  боялись  шевельнуться  на  диване,  и  не
напрасно, ибо кабина опустилась краем на выступ  скалы,  покрытый  вязким,
желатинистым илом, и на нем мы покачивались, с трудом сохраняя  равновесие
и  ежеминутно  рискуя  перевернуться.  Но  через  некоторое  время  кабина
утвердилась и застыла неподвижно.
   В это мгновение доктор Маракот, пристально смотревший в окно, удивленно
вскрикнул и выключил свет.
   Каково же было наше удивление, когда оказалось, что и без электричества
мы все видим.  Тусклый  рассеянный  свет  вливался  через  иллюминаторы  в
кабинку, как холодное сияние морозного утра. Мы поспешили к  окнам  и,  не
прибегая к свету  прожекторов,  могли  рассмотреть  окружающее  метров  на
триста во всех направлениях. Это было непостижимо, невероятно, и,  однако,
спорить с очевидностью не приходилось. Дно океана было освещено!
   - А почему бы и не так? - воскликнул Маракот после минутного  молчания.
- Разве я не предвидел этой возможности? Из чего состоит  этот  ил?  Разве
это не продукт разложения биллионов микроскопических органических существ?
И разве разложение не сопровождается фосфорическим свечением? Да где же  и
наблюдать такое свечение, как не здесь? Ах,  какая  досада,  видеть  такие
изумительные вещи и не иметь возможности сообщить об этом миру!
   - Но позвольте, - возразил я,  -  мы  вытаскивали  по  полтонны  ила  и
никогда не замечали подобного свечения!
   -  Ну  да,  очевидно,  пока  ил  поднимали  на  поверхность,  он  терял
способность фосфоресцировать. Да и что такое полтонны в сравнении с  этими
безграничными равнинами ила? И смотрите,  смотрите,  -  вдруг  возбужденно
закричал он, - глубоководные существа пасутся на этом органическом  ковре,
как земные стада на лугу!
   Стая крупных черных рыб, толстых и неповоротливых, проплыла  над  самым
дном, то и дело поклевывая что-то. Потом появилось  еще  какое-то  красное
неуклюжее существо, вроде морской коровы; оно меланхолично  жевало  жвачку
перед моим окном. Другие такие же животные паслись тут и там;  иногда  они
поднимали головы  и  посматривали  на  странный  предмет,  так  неожиданно
появившийся среди них.
   Я не мог не восхищаться Маракотом, который в этой  мрачной  обстановке,
когда слышалось уже дыхание смерти, повиновался зову науки  и  лихорадочно
записывал свои наблюдения. Не так педантично  и  углубленно,  как  он,  я,
однако, тоже наблюдал, и эта картина навсегда запечатлелась в моей памяти.
Дно океана состоит из красной глины, но здесь поверх нее лежал слой  серой
глубоководной слизи,  образовавший  волнистую  равнину.  Насколько  хватал
глаз, равнина не была ровной,  ее  пересекали  странные  круглые  холмики,
вроде того, на который мы сели, светившиеся всеми  цветами  радуги.  Между
холмиками плавали крупные стаи причудливых рыб, большей частью неизвестных
науке; они были окрашены во все цвета с преобладанием черного и  красного.
Маракот рассматривал их со сдержанным волнением и делал заметки в записной
книжке.
   Воздух в кабинке стал очень  тяжелым,  и  снова  мы  спаслись,  вдохнув
кислорода. Как ни странно, мы все чувствовали свирепый, прямо волчий голод
и с жадностью набросились на консервиро