ки побежали по спине
при виде этого <танца>.  Геолог понял, что механический человек именно
танцует,  причем  очевидно,  что  делает  он  это  без   приказа,   по
собственной  <воле>.  Мальчик  сидел  в позе бесконечного отчаяния,  а
железная махина вышагивала возле него,  с грохотом притопывая  в  такт
марша металлическими подошвами по блестящему полу.  Наконец Суо поднял
голову,  скорбно взглянул на танцующего  механического  слугу  и  тихо
произнес:
     - Уру... им...
     И тотчас  же  танец Уру прекратился.  Механический человек уронил
поднятые клешни и застыл неподвижно...
     Эта сцена  поразила Берсеньева настолько,  что он несколько минут
не мог прийти в себя.  Уже в той картине,  где он впервые увидел  Уру,
Берсеньев   решил,   что  механизм,  сооруженный  в  образе  человека,
очевидно,  реагирует на голоса  своих  хозяев,  а  сочетание  каких-то
звуков   означает   для   него  команду  к  выполнению  тех  или  иных
манипуляций. Но в сцене <танца> Уру явно действовал самостоятельно: он
как  бы  понял,  что  его маленький хозяин убит горем,  что необходимо
развлечь его,  и в качестве развлечения угостил мальчика  танцем.  Для
этой  цели  железный  истукан  даже  соответствующую  музыку включил в
<пагоде>.  Затем уже последовал приказ Суо: <Уру... им...> Видимо, это
значило: <Уру, прекрати!> - и гигант перестал танцевать.
     <Неужели он соображает? - думал Берсеньев. - Но это же чудовищно!
Это  противоестественно...  Уру  только  механизм.  Как  же  может  он
реагировать на одно лишь мрачное настроение человека,  да еще при этом
самостоятельно  включить  какой-то  музыкальный  инструмент,  а  затем
танцевать или даже ритмично  маршировать  перед  живым  человеком,  не
обращающим на него никакого внимания? ..>
     Ответа на  свой  вопрос  Берсеньев  не  находил,  мелькнула  лишь
неясная  мысль  о  каких-то электрических флюидах,  исходящих из мозга
человека,  переживающего  сильное  горе,  и,   видимо,   непроизвольно
включающих   в   механизме   Уру   определенную   программу  действий,
равносильную команде:  <Развлекать!>  Но  эта  мысль  в  представлении
Берсеньева  ассоциировалась со спиритизмом и прочей чертовщиной,  и он
отбросил ее.
     Как бы то ни было,  геологи теперь знали, что Суо спасся во время
извержения,  что весь остальной экипаж погиб  и  что  мальчик  остался
один,  погребенный вместе со звездным кораблем-городом в потоках лавы.
Умер он потом где-то здесь,  но останков его найти пока не  удавалось.
Бесследно исчез вместе с мальчиком и Уру...
     Берсеньев инстинктивно чувствовал,  что Суо перед смертью укрылся
в  <музыкальной  пагоде>.  Проникнуть  в <пагоду>,  казалось,  не было
никакой возможности: ее стены, ее крыша не реагировали ни на тепло, ни
на  звуки.  И  тем  не  менее именно там,  вероятно,  крылась разгадка
исчезновения Суо и Уру,  - в этом ни Берсеньев,  ни Петя, ни остальные
уже не сомневались.
     - Но эта музыка?  Неужели она звучит  уже  сотни  лет?  -  сказал
как-то Берсеньев.
     Арнаутов ответил:
     - Я  бы не удивился,  Клавдий Владимирович.  Ведь горят же здесь,
под куполом,  неугасимые фонари.  Я не думаю,  что музыку и свет здесь
кто-то  включил  по  случаю  нашего  появления на палубе межпланетного
корабля...
     Пока Берсеньев  с  Петей  возились  с  <иллюзионами>,  Арнаутов и
Майгин штурмовали машинные отделения корабля-города.  Арнаутов занялся
задачей  чрезвычайной  важности:  выяснить,  какие  источники  энергии
питали и питают  все  многочисленные  установки  этого  чуда  техники,
начиная  с  его  чудовищно  мощных  двигателей и кончая осветительными
шарами,  <музыкальной  пагодой>,  вентиляцией  и  так  далее.  Попутно
инженер  и  геолог  тщательно  исследовали несколько больших аппаратов
непонятного назначения,  расположенных в помещении рядом  с  ракетными
отсеками.   Если   ракетные   двигатели   корабля-города   замерли   и
бездействовали,  видимо,  уже несколько  веков,  то  эти  таинственные
аппараты  -  громадные  шкафы  с  бесчисленными оконцами - явно жили и
продолжали  какую-то  бесшумную,  непонятную  и  бесконечную   работу.
Доказательством  тому  служили  короткие  световые и звуковые сигналы,
похожие на работу телеграфа.  Заглянув  внутрь  одного  такого  шкафа,
Арнаутов   увидел   там   тысячи  тысяч  тончайших  цветных  волосков,
перепутанных и тянувшихся по всем направлениям.  Было  ясно,  что  это
провода,  которые приводят в действие все сигналы. Но что означали эти
сигналы и где находится аккумулятор,  который их питает,  понять  было
невозможно...


     Утром того дня,  когда ламут принес письмо от  Нины  Росс,  между
Арнаутовым   и  Майгиным  произошел  весьма  знаменательный  разговор.
Арнаутов снимал план какого-то сложного устройства в ракетном  отсеке,
Майгин помогал ему,  и вдруг Арнаутов, сунув карандаш в карман куртки,
спросил:
     - Если не ошибаюсь,  вы, Майгин, слышали о моем проекте ракетного
корабля еще задолго до нашего знакомства?
     - Да.  Еще до вашего осуждения.  Но я,  Константин Платонович, по
правде  сказать,  считал  ваши  идеи  столь  же  осуществимыми,  сколь
осуществимо второе пришествие господа нашего Иисуса Христа.
     - Понятно.  Вы незнакомы с  их  технической  стороной  и  научным
обоснованием.  У меня не было возможности опубликовать свои труды. Ну,
а сейчас?..
     - Сейчас,  когда я многое узнал, я верю в то, что ваша идея будет
осуществлена в самые ближайшие двести или триста  лет,  -  с  усмешкой
ответил Майгин.
     - Через двести-триста лет?  - Арнаутов впился в глаза собеседника
яростным,  почти ненавидящим взглядом.  - Вот как? А мне казалось, что
вы, Майгин, умнее и смелее...
     - Что  вы,  Константин  Платонович!  -  трясясь  от сдерживаемого
хохота,  запротестовал  Майгин.-  Я  труслив   и   глуп,   как   любой
гостинодворский приказчик.
     - Я хочу говорить с вами серьезно, Майгин, а вы шутите...
     - Извольте, Константин Платонович... Кстати, вы меня не поняли. Я
верю в то,  что люди будут совершать межпланетные полеты,  но это дело
не близкого будущего...
     - Послушайте,  Майгин!  - нетерпеливо прервал его Арнаутов.  - Вы
нашли в земле это сооружение. По праву оно принадлежит вам, Берсеньеву
и студенту. Но что вы собираетесь с ним делать?
     - Не  знаю.  -  Майгин озадаченно почесал затылок.  - Ни мне,  ни
Берсеньеву этот вопрос и в голову не приходил.  Пока  мы  считали  его
археологическим  объектом,  мы  предполагали  передать дальше это дело
археологам для  изучения.  А  сейчас...  право,  не  знаю.  А  вы  что
предложили бы?
     - А я,  - не задумываясь,  ответил Арнаутов,  будто только и ждал
этого вопроса, - я полетел бы на нем в мировое пространство.
     Майгин молчал,  внимательно и серьезно  глядя  в  угольные  глаза
Арнаутова. Наконец, отведя взгляд, он в раздумье сказал:
     - А,  собственно говоря,  что же иное с ним можно сделать, как не
полететь  на  нем?  Если  это действительно звездный корабль и если он
действительно может взлететь,  будучи погребен  под  модными  пластами
лавы, туфа, песчаников и прочего...
     - Это действительно звездный корабль, и он действительно взлетит,
- твердо сказал Арнаутов. - А пласты - это чепуха.
     - Дай бог!  Хотя,  откровенно говоря,  мне и моим  друзьям  жалко
будет  расставаться  с  этим  подземным  чудом.  Мы  привыкли  к нему,
полюбили его.
     - А  зачем  вам  с  ним расставаться?  - в упор глядя на Майгина,
спросил Арнаутов.
     Молодой геолог с удивлением поднял брови:
     - То есть?..
     - То  есть  мы можем полететь все вместе и даже еще кого-нибудь с
собой прихватить.  Я, например, возьму в полет жену. Я очень люблю ее,
и мне тяжело было бы с нею расставаться надолго.
     - Лететь?..  Я?  ..  Вы  что,   Константин   Платонович,   шутить
изволите?..
     - Я не умею шутить!  - резко ответил Арнаутов,  но тут же смягчил
тон:  -  Я  понимаю,  что  оглушил вас своим неожиданным и необычайным
предложением.  Но вы все же подумайте и,  когда  придете  к  какому-то
решению, ответьте мне.
     - А я и думать не стану,  - с улыбкой сказал Майгин.- Я  из  тех,
что  ползают,  Константин  Платонович.  Я крот,  в земле роюсь...  Про
таких,  как я,  Максим Горький сказал:  <Рожденный ползать  летать  не
может>...
     - С вами трудно говорить,  Майгин,  - холодно сказал Арнаутов.  -
Когда вы чувствуете слабость вашей позиции,  вы отшучиваетесь. А между
тем вы не шут и не трус.  Я успел вас узнать немного...  Подумайте над
моей идеей,  дело стоит того,  чтобы над ним задуматься.  Смотрите, мы
останемся здесь на год,  разберемся в механизмах  и  управлении  -  не
может быть,  чтобы мы не смогли разобраться, - затем вы отправитесь на
материк, подберете нескольких подходящих спутников...
     - Вот  это  я  могу  даже сейчас обещать,- улыбнулся Майгин.  - Я
думаю, что любителей сильных ощущений вроде вас найти будет можно...
     - Но вы подумаете над моим предложением?
     - Да на что я вам?
     - Я вас спрашиваю, Майгин...
     - Экий вы, право!.. Ну хорошо, подумаю, не волнуйтесь.
     Два дня  слова  Арнаутова  не  выходили  у Майгина из головы.  Он
сердился, смеялся над собой, сто раз отмахивался от этой мысли.
     <Да ну его к дьяволу!  Дался мне этот полет! Арнаутов маньяк, а я
голову над его бредом ломаю.  Зачем мне лететь в  какую-то  бездну,  к
черту на рога?  Мне и на земле неплохо.  Здесь у меня есть мои пласты,
недра, у меня есть родина, которую я люблю... Хватит с меня!..>
     Но суровый   облик  Арнаутова  через  минуту  вставал  перед  его
глазами,  и Майгин сам мысленно произносил по  своему  адресу  все  то
нелестное,  что,  казалось бы, Арнаутов должен был произнести, если бы
знал его мысли.
     <Трус!.. Обыватель!..  Ты считаешь себя человеком науки?..  Какой
же ты ученый,  если боишься участвовать в исключительной  исторической
экспедиции?  На Дальний Восток поехал в земле ковыряться, а на большее
отважиться не смеешь...  <Рожденный ползать летать не может>!  А  ведь
подумать только,  что можно было бы увидеть <там>! Как можно обогатить
науку!..  Не часто выпадало на долю ученых за все время  существования
Земли счастье участвовать в подобных экспедициях>.
     Но тут же,  заслоняя  Арнаутова,  вставал  перед  Майгиным  образ
Ниночки Росс, и пыл его остывал.
     <Нет! Не могу!  Аллах с ними, со звездами и планетами... Да и как
это  лететь?..  В бездну,  на верную смерть,  с завязанными глазами...
Чепуха!..  А впрочем,  я напрасно ломаю себе голову.  Совершенно ясно,
что   даже   этот   маньяк  Арнаутов  никуда  не  полетит...  Если  мы
действительно нашли в земле звездный или межпланетный корабль,  то его
невозможно  освободить от многовековых напластований.  Для этого нужны
большие  деньги,  тысячи   рабочих...   Фантастика!..   Но   допустим,
какой-нибудь  Рябушинский  раскошелится  - мы откопаем корабль...  Что
дальше?..  Разве Арнаутов в силах проникнуть в тайну  его  управления,
постигнуть   секреты   его   машин?   <Останемся   здесь   на   год...
Разберемся...> Черта с два ты разберешься,  инженер!  И за сто лет  не
разберешься. На что ты рассчитываешь, если сейчас авиаторы летают чуть
ли не со скоростью елизаветинской кареты на своих  нелепых  этажерках?
Куда направишь звездный корабль, если даже поднимешь его, и как будешь
управлять им в безвоздушном океане?>
     Все эти  мысли  не давали покоя,  будоражили воображение молодого
геолога,  но они же и успокаивали иногда  Майгина:  <Никто  никуда  не
полетит,  пока  человек  сам,  своими  силами,  не  построит сказочный
звездный  корабль...  А  Арнаутов?  Трудно  понять,  кто   он   такой,
сумасшедший,   чудак   и   беспредметный   мечтатель?  Или  -  ученый,
прокладывающий новые пути в науке?  А что,  если он  разгадает  секрет
управления  загадочными  машинами подземного города,  что,  если вдруг
запустит их и,  разметав древние пласты лавы и песчаника,  взовьется в
звездную   высь?..>  И  вновь  вспоминались  гневные  слова  Горького:
<Рожденный ползать летать не может>...  <Неужели  я  и  в  самом  деле
только крот?..>
     К концу третьего дня Майгин с сердцем отбросил блокнот, в который
записывал под диктовку Арнаутова описания механизмов, и выпалил:
     - Ладно. Лечу с вами.
     Арнаутов радостно  улыбнулся.  В  то  же мгновение где-то наверху
послышался крик Пети:
     - Константин  Платонович!  Андрей Гаврилович!  Где вы?  Выходите!
Нина приехала!


                 <Второе заседание научного общества>


     Майгин, не говоря ни  слова,  повернулся  и  побежал  к  <лифту>.
Арнаутов последовал за ним.
     - Кто приехал? - спросил инженер.
     - Наши... анадырцы. Нина Росс и Венберг. И еще доктор какой-то...
Да вы не беспокойтесь,  Константин Платонович,  это все свои.  Правда,
доктора я не знаю... Тоже ссыльный, наверное.
     - А я и не беспокоюсь.  -  Арнаутов  усмехнулся.  -  Меня  теперь
голыми  руками не возьмешь...  Кстати,  Венберг...  Это не Григорий ли
Николаевич?
     - Да, Григорий Николаевич Венберг. Вы его знаете?
     - Встречались... - неопределенно сказал Арнаутов.
     На <верхней палубе> корабля-города их ждал Петя.
     - Приехали! - сказал он. - Ниночка загорела, обветрилась...
     - Где они? - спросил Майгин.
     - Там, в лагере.
     Они столкнулись  с  новоприбывшими  у  входа  в  пещеру  - тем не
терпелось поскорее взглянуть на <подземное чудо>. Нина Росс, студентка
и однокурсница Пети,  тоже практикантка,  высокая девушка лет двадцати
трех,  испуганно отшатнулась,  когда из мрачного подземелья  к  ней  с
восторженным  ревом  бросился  запыленный,  заросший щетиной человек в
расстегнутой куртке.
     - Господи,   Майгин,   нельзя   же   так!   -  хмурясь  и  смеясь
одновременно,  говорила она,  пока Майгин, сверкая белыми зубами, тряс
ее руки. - У меня даже сердце остановилось...
     - Извини,  извини,  Ниночка...  Это  я  нечаянно.  Наконец-то  вы
приехали!   Мы   вам   здесь  такое  покажем...  Здравствуй,  Григорий
Николаевич!  - Майгин  отпустил  наконец  руки  Нины  и  повернулся  к
Венбергу,  который  стоял  рядом и с улыбкой глядел на него:  - Давай,
брат, обнимемся на радостях...
     Друзья расцеловались.
     - Вот, - продолжал Майгин, - позволь представить тебе Константина
Платоновича Арнаутова.
     - Арнаутов?  - Венберг шагнул к инженеру.  - Костя! Ты? Глазам не
верю!.. Как ты сюда попал?
     Несколько лет  назад  Арнаутов  и  Венберг   учились   вместе   в
Петербургском университете.  Правда, Арнаутов занимался на инженерном,
а Венберг - на геологическом,  но  жили  они  в  одной  комнатушке  на
Выборгской  стороне,  делились  последней  копейкой,  горячо спорили и
крепко дружили.  Вскоре после окончания университета они потеряли друг
друга из виду. Встреча эта была для них поистине неожиданной.
     - Вот ты какой стал!  - проговорил Венберг, положив руки на плечи
инженера и оглядывая его с головы до ног.  - Подсох,  вытянулся...  Не
узнаешь ведь. Так ты как здесь?
     - Беглый ссыльный, - невесело усмехнулся Арнаутов.
     - Да что ты говоришь? За что? Политика?
     - Нет, за поджог...
     - Ах,  да, да, помню... Конечно... Ракеты эти твои, да? Ну ладно,
это   потом.   Познакомься,  вот  доктор  Васенькин  Сергей  Иванович.
Отличнейший человек, рекомендую...
     Доктор, маленький  сухой человек с чеховской бородкой и в пенсне,
поклонился.
     - Тоже ссыльный, - сказал он тонким голосом. - Правда, не беглый.
     - И тоже за поджог? - не удержался веселый Майгин.
     - Нет... За политику. Я социал-демократ.
     - Ну хорошо,  хорошо,  - вмешался Берсеньев.  -  Господа,  будете
отдыхать с дороги?
     - Какой там отдых!  - воскликнул Венберг.  - Показывайте нам, что
вы нашли...
     - Да, да, пожалуйста, Клавдий Владимирович! - подхватила Нина.
     Берсеньев оглядел всех, схватился за бороду и сказал:
     - Хорошо, друзья. Пойдемте.
     У входа в пещеру Майгин схватил Венберга за рукав.
     - А доктора зачем сюда притащил? - шепотом спросил он.
     - На всякий случай,  - сделав страшные глаза, ответил Венберг. Он
покосился по сторонам и добавил:  -  Сергей  Иванович  умный  человек,
можешь не беспокоиться. И он здесь не в профессиональном качестве.


     Новоприбывшие ночевали в корабле-городе. Но едва ли кто-нибудь из
них сомкнул в эту ночь веки.  Слишком  необычайно  было  все,  что  им
пришлось  увидеть  и  услышать,  -  чудесные дома с самооткрывающимися
дверями,  лаборатории  с  диковинными  приборами,  непрерывная   тихая
музыка,  <витно>  и  цветные  лепешки,  гигантские недра,  заполненные
необычайными   механизмами,   наконец,   сцены   и   живые    картины,
воспроизводимые   <иллюзионами>...   Венберг   чуть   не   до   смерти
перепугался,  когда из белого овального зеркала  над  <саркофагом>  на
него  глянула  <снежная  красавица>,  и  долго потом стоял оглушенный,
осеняя себя мелкими крестиками. Нина откровенно плакала, размазывая по
лицу  слезы,  когда  в  клубящемся пару и багровых отсветах извержения
гибли гордые и прекрасные  хозяева  города-корабля.  Доктор  Васенькин
метался  между  <живыми  портретами>  и  сценой  танца Уру,  хмурился,
протирал пенсне и ворчал себе под нос что-то о гальванических токах  и
о   шарлатанстве.   Одним   словом,  новоприбывшие  были  потрясены  и
подавлены.  Если у них и было какое-то сомнение относительно здравости
ума  Берсеньева,  Майгина  и  Пети,  то  с  момента,  когда  они  сами
перешагнули порог подземного города,  это  сомнение  исчезло.  Правда,
зато возникли сомнения совсем другого рода...
     На следующий день в полдень Берсеньев пригласил  всех  в  здание,
расположенное   в   центре   города,   -   белую  красивую  постройку,
напоминающую по форме сахарную голову. Все собрались в обширном зале с
блестящими  зеркальными  стенами  и  высоким  куполообразным потолком.
Слово взял Берсеньев.
     - Господа...  -  сказал  он  и  сейчас  же поправился:  - Друзья!
Теперь,  когда наши <анадырцы> с нами,  мы должны совместно  обсудить,
что нам делать дальше с нашим открытием.
     Арнаутов вздрогнул и переглянулся с  Майгиным.  Майгин  подмигнул
ему.
     - Я и большая часть здесь присутствующих,  - продолжал Берсеньев,
-  убеждены,  что  мы  находимся на звездном или межпланетном корабле,
залетевшем на Землю несколько веков назад из мирового пространства.
     - Это  еще  следует  доказать,  Клавдий  Владимирович,  -  сказал
негромко Венберг.
     - Да,  - согласился Берсеньев.  - Прямых доказательств тому у нас
нет,  но многое,  что мы здесь видим, не допускает другого объяснения.
Впрочем,  гораздо  лучше  меня  осведомлен  в  этом наш новый товарищ,
господин Арнаутов. Может быть, вы выступите, Константин Платонович?
     Арнаутов встал и заговорил, глядя на Венберга исподлобья:
     - Некоторые из вас,  господа,  знают,  что я являюсь приверженцем
идей   Циолковского,   создавшего   теорию   ракетного  движения.  Это
единственный вид движения,  способный преодолеть  земное  тяготение  и
сделать  в  конце концов реальностью мечту человечества о межпланетных
полетах...
     - Первый,  кто публично  высказал  эту  идею,  по-моему,  был  не
Циолковский,  а  знаменитый  французский  писатель и дуэлянт Сирано де
Бержерак,  - насмешливо заметил Венберг.  - Правда,  его  книга  <Иной
свет,  или  Империи Луны> была всего лишь шуткой остроумного человека.
Французы очень ценят юмор...
     - Да,  Григорий Николаевич,  в эпоху Людовика Четырнадцатого  это
звучало как шутка,  но в наши дни,  когда весь ученый мир взбудоражила
новая механика Эйнштейна,  когда даже политические деятели,  например,
известный  марксист  Ленин,  пишут  о  новой  физике  как  о <снимке с
гигантски быстрых реальных движений>,  идея  ракетного  движения  сама
становится   реальностью...   Так  вот...  как  изобретатель  ракетных
летательных снарядов я здесь тщательно присматривался к  механизмам  в
донной  части  этог