се наши знания о древних греках?!
   Ну, а если вода проникла в  футляр  и  рукопись  превратилась  в  грязную
кашицу? Или вовсе растворилась в морской воде, как и тот неведомый  корабль,
на котором ее везли двадцать веков назад?
   - Нет, крышка засмолена хорошо, - сказал Кратов.
   Он словно читал мои мысли!
   Затаив дыхание мы следили, как профессор  начал  Потихоньку  соскабливать
слой за слоем окаменевшую смолу. Потом попробовал отвернуть крышку.  Но  она
не поддавалась.
   - Огня! - скомандовал  Кратов.  -  Налейте  спирту  и  подожгите.  Только
осторожно!
   Светлана сбегала к нему в каюту и принесла спирт. Его налили  на  блюдце.
Капитан, который примостился рядом с Василием Павловичем, торопливо  чиркнул
спичкой. Спирт загорелся голубоватым пламенем.
   Кратов  поднес  к  огню  крышку  цисты.  Смола  зашипела.  Еще  несколько
поворотов - и крышка начала отвинчиваться.
   Кратов снял ее, перевернул футляр, и из  него  медленно,  словно  нехотя,
выполз толстый сверток.
   Пергамент! Я никогда в жизни не видел пергамента, по сразу догадался, что
это именно он.
   Профессор дрожащими пальцами начал его  разворачивать.  В  трубочку  были
скатаны два больших листа, слипшихся вместе. Кратов осторожно разделил их  и
положил перед собой на бумагу, тут же с  помощью  Светланы  придавив  куском
толстого стекла.
   По серому листу неровными строчками рассыпались буквы. Неужели  можно  их
расшифровать? Буква наскакивала на букву, видно,  писали  во  время  сильной
качки.
   Но наш старик ни на минуту не растерялся. Он сразу начал читать с  листа,
словно текст ему был давно знаком:
   - "От Аристиппа, сына Мирмека, дорогому другу Ахеймену  -  привет!  Спешу
тебя порадовать, дорогой друг  и  покровитель,  славными  новостями..."  Это
может читаться и как известие, и как новость... "Грозная опасность, нависшая
над  благословенным  Боспором,  к  счастию,   миновала.   Славный   Диофант,
присланный к нам сюда мудрым царем Митридатом - да продлят боги его жизнь! -
в решительном сражении разбил мятежного раба Савмака..."
   Профессор остановился, посмотрел на капитана и перечитал снова, точно  не
веря себе:
   - Да, совершенно несомненно:  сигма,  альфа"  ипсилон,  мю...  Савмак!  И
Диофант, конечно, тот самый!
   Он снова склонился над пергаментом:
   - Где я остановился? Да... "Подлый раб схвачен живым и будет отправлен ко
двору великого Митридата. Я надеюсь, что вы подберете ему наказание,  какого
он заслуживает. Жаль, что его  ближайшим  помощникам,  коварному  Бастаку  и
нечестивцу Аристонику, удалось ускользнуть от нас.  Это  случилось  поистине
чудесным образом, чему сам я оказался свидетелем.
   Произошло это так. Мы окружили последнюю  группу  мятежников  в  крепости
Тилур, расположенной, как ты помнишь, в дикой и суровой местности  на  самом
берегу Понта Евксинского..."
   Василий Павлович остановился и задумчиво произнес, цодняв глаза к потолку
каюты:
   - Тилур... Крепость Тилур на берегу Черного моря, Не знаю такой.
   Покачав головой, он продолжал чтение:
   - "Мятежники спрятали в крепости, где у скифов  было  древнее  святилище,
много награбленных ими сокровищ, поэтому ты понимаешь,  как  стремились  все
наши воины овладеть  его.  Мы  взяли  крепость  после  трехдневного  штурма.
Представь наше удивление, дорогой Ахеймен: среди убитых и захваченных в плен
мы не нашли никого из вожаков мятежа.  Не  обнаружили  мы  и  сокровищ.  Они
исчезли совершенно бесследно. Сразу  же  среди  воинов  прошел  слух,  будто
защитники  крепости  в  самый  последний  момент  вознесены  их   проклятыми
варварскими  богами  на  небо.  Разум  отказывается  верить  таким   нелепым
суевериям, но согласись со мной, что  дело  это  поистине  удивительное.  Мы
обсудим его подробнее при скорой встрече, а пока я  кончаю,  ибо  начинается
буря и писать становится трудно. Твой Аристипп".
   В каюте воцарилась тишина, только скрипели переборки и было  слышно,  как
воет на палубе ветер. Все мы, наверное, думали об одном и том же: о событиях
далекой старины и о судьбе людей, которые плыли много веков назад в шторм по
этому морю. Сквозь века до нас словно донесся на миг их живой голос. Донесся
- и оборвался на полуслове.
   Мне  было  немного  обидно,  что  вместо  драгоценных  творений   древних
философов и поэтов в цисте оказалось самое обыкновенное письмо...
   - А тут какие-то стихи, - вывел меня из задумчивости взволнованный  голос
Кратова.
   Он- рассматривал уже второй листок пергамента, вынутый из цисты.
   - "Муза... ты расскажи каждому... всем о муже,  который,  полный  отваги,
стремясь навстречу... на свидание с другом..." - бормотал Кратов  и  покачал
головой. - Пожалуй, подражание Гомеру,  но,  надо  сказать,  весьма  слабое.
Вероятно, этот Аристипп увлекался поэзией и, попав  в  бурю,  возомнил  себя
вторым Одиссеем,  Стихи,  конечно,  вряд  ли  содержат  важные  исторические
сведения, а художественной ценности, совершенно очевидно,  не  представляют.
Мы ими займемся на  досуге.  А  зато  письмо  чрезвычайно  интересно.  Новые
сведения о восстании Савмака! Первое революционное восстание  на  территории
нашей родины, а мы о нем почти ничего  не  знаем.  Если  бы  нам  найти  эту
крепость и там как следует покопаться! Тилур... Вы  случайно  не  слышали  о
таком месте? - повернулся он к капитану.
   Тот пожал широкими плечами и, словно извиняясь, ответил:
   - Нет; профессор, плаваю по Черному морю вот  уже  тридцати  лет,  такого
порта не знаю.'
   - Да, и откуда же вам знать, - спохватился Кратов, - ведь  все  это  было
двадцать веков назад! Но и ни  в  одном  из  источников  такая  крепость  не
упоминается... Нет, не помню...
   Он опять склонился над письмом.
   - Посмотрим, может  быть,  что-нибудь  даст  текстологический  анализ....
Автор письма, конечно, грек. Пишет он некоему Ахеймену. Судя по имени,  это,
вероятно, перс. Скорее  всего,  придворный  Митридата  Евпатора.  Диофант  -
известный полководец, руководивший операциями против  Савмака.  О  нем  есть
введения в источниках. А вот весьма любопытны  имена  сподвижников  Савмака.
Бастак - имя, пожалуй, скифское;  Аристоник,  несомненно,  грек.  Значит;  к
восставшим примкнула и  какая-то  часть  греческого  населения.  Это  важное
свидетельство!
   Он опять забыл обо всем окружающем, снова и  снова  вчитываясь  в  каждую
букву и бормоча:
   - Если бы еще хоть какой-нибудь намек... Найти эту крепость...
   Капитан осторожно потянул его за локоть.
   - Вы меня извините,  профессор,  но  больше  задерживаться  нельзя.  Надо
уходить в Керчь, а то якоря не выдержат.
   Только тут, мы заметили, что свист ветра  перешел  в  глухой,  монотонный
рев. Я заглянул в иллюминатор. Море стало  белым  от  пенистых  гребней,  по
стеклу катились хрупкие брызги.
   - Да, да, конечно, капитан, - торопливо  закивал  Кратов.  -  Пожалуйста,
командуйте, вам виднее.
   Мы помогли перенести цисту и найденные в ней записки в каюту и  вышли  на
палубу.
   Ветер пронизывал .до костей, всю палубу то и дело обдавало брызгами.  Нос
судна то проваливался вниз, то взлетал под самое  небо.  Наташа  побледнела;
жалобно  пискнула  и,  схватившись  рукой  за   горло,   убежала,   Светлана
продержалась дольше, но вскоре сказала:
   - Куда это Наташка подевалась? Плохо ей стало, что ли? Пойду поищу ее...

   Все убыстряя шаги, она тоже помчалась в каюту и больше не появлялась.  Мы
покурили, любуясь разбушевавшимся морем, а потом поспешили  вниз,  где  было
тепло и сухо.
   Павлик с Борисом уселись играть в шахматы, падавшие поминутно на  пол,  а
Михаил сказал, что хочет немного вздремнуть, и лег на койку.  По-моему,  его
тоже начинало укачивать, только он не хотел признаваться.
   Достав из чемодана Павлика все книги по античной истории Крыма,  я  начал
искать сведения о восстании Савмака.
   Их оказалось поразительно мало. Кратов не  преувеличил:  все  достоверные
исторические сведения, дошедшие до нас  об  этом  первом  в  пределах  нашей
страны  восстании  рабов  против  угнетателей,  в  сущности,  заключались  в
одной-единственной надписи на триумфальной плите, найденной археологами  при
раскопках Херсонеса. Эту стелу жители Херсонеса воздвигли в честь полководца
Диофанта. Надпись была длинная, Но о Савмаке в ней говорилось совсем мало.
   Сначала идут всякие  традиционные  фразы,  восхваляющие  Диофанта.  Я  их
пропускаю.
   Слова, взятые в скобки,  подставили  исследователи  этой  надписи,  чтобы
сделать белее связным ее текст:
   "...скифы, с Савмаком во главе,  произвели  государственный  переворот  и
убили боспорского  царя  Перисада,  выкормившего  Савмака,  на  Диофанта  же
составили заговор; последний, избежав опасности, сел на отправленное за  ним
[херсонесскими] гражданами судно и, прибыв в [Хероонйс], призвал  на  помощь
граждан. [Затем], имея ревностного сподвижника в лице  пославшего  его  царя
Митридата Евпатора, Диофант  в  начале  весны  [следующего  года]  прибыл  с
сухопутным и морским войском и, присоединив  к  нему  отборных  херсонесских
воинов на трех  судах,  двинулся  из  нашего  города,  овладел  Феодосией  и
Пантикапеем, покарал виновников восстания; Савмака же, убийцу царя Перисада,
захватив в свои руки, отправил в царство [то есть в Понт] и  снова  приобрел
власть [над Боспором] для царя Митрич дата Евпатора". Вот  и  все,  что  нам
известно о восстании Савмака. Кроме того, как я узнал  из  книг,  археологам
удалось найти две мелкие  серебряные  монеты  тех  времен.  Надписи  на  них
полустерлись, сохранились  только  четыре  греческие  буквы:  сигма,  альфа,
ипсилон, мю. По-русски они читаются как начало имени вождя восставших рабов:
САВМ... Но действительно  ли  эти  монеты  чеканились  от  его  имени,  пока
восставшие держали власть в своих руках, - ученые не сошлись во мнениях.
   А восстание, видно, было значительным. Целый год рабы владели Боспором.
   Если бы узнать обо всем этом побольше! А мы не знаем  почти  ничего.  Как
выглядел Савмак? Где он родился, как  провел  свою  юность?  Каким  страшным
казням предал его царь Митридат Евпатор, прославившийся даже  в  те  времена
своей непомерной жестокостью? Ведь он, пробиваясь  к  власти,  убил  родного
брата и заточил в темницу собственную мать. Митридат, не задумываясь, убивал
своих детей, лишь стоило ему только заподозрить их в  стремлении  к  власти.
Можно представить, как расправился он с рабом, осмелившимся восстать  против
империи, которую сорок лет не мог победить Рим!
   Теперь я начинал понимать радость Василия- Павловича.  Раз  мы  так  мало
знаем о восстании Савмака, каждый новый документ бесценен для науки. Если бы
еще разузнать,  где  находилась  эта  крепость,  ставшая  последним  оплотом
восставших! Вдруг там  сохранились  какие-нибудь  рукописи,  оружие...  Хотя
преследователи, конечно, все перерыли в поисках спрятанных сокровищ, об этом
же говорится в письме.
   Но куда делись последние защитники крепости? Не улетели же, в самом деле,
на небо! Чертовщина какая-то! И вряд ли мы когда-нибудь узнаем об их судьбе,
Попробуй теперь разобраться, через двадцать веков...
   Мои размышления прервал матрос, позвавший нас на ужин.
   За ужином капитан спросил Кратова:
   - Ну как, профессор, наверное, вы уже. порылись в книгах? Не  нашли,  где
была эта самая крепость... простите, забыл ее название.
   - Тилур. Представьте себе, нет. Никаких упоминаний.  Конечно,  источников
здесь у меня под рукой мало, но и вспомнить, главное, я ничего  похожего  не
могу. Судя по названию, это какое-то скифское укрепление. А может быть,  его
построили тавры.  Они  обычно  обитали  в  прибрежных  районах  и  частенько
промышляли пиратством.  А  вот  стишки  я  разобрал.  Они  действительно,  к
сожалению, дрянные.
   С этими словами он вынул из кармана лист  бумаги  и,  надев  очки,  начал
заунывно читать:
   Муза, расскажи всем об отважном муже,
   Который, к другу стремясь, вышел в разгневанный океан,
   Много испытаний выпало на его долю,
   Но он их все перенес, богами хранимый.
   Только покинули гавань, где мы одержали победу,
   Как быстровейный Зефир подхватил наш корабль.
   Бог Посейдон, в руки трезубец схватив, отправил в погоню
   Стаю различных ветров и тучами землю и море
   Густо окутал. Глубокая ночь опустилась с неба.
   Утром Зефир передал нас в лапы Борея седого.
   Лучше б в бою мне погибнуть, чем гнев испытать Посейдона.
   Ночью и днем нас бросали громадные волны,
   Чтобы на третью ночь Евру жестокому стал наш корабль игрушкой!
   Василий Павлович на миг прервал чтение, чтобы пояснить капитану:
   - Тут все образы заимствованы из мифологии, Трофим Данилович.  Посейдона,
бога морей, вы, конечно,  знаете.  Борей  -  это  северный  ветер.  Зефир  -
западный, Евр - восточный, а Нот - южный.
   - Я уже понял, не беспокойтесь, профессор, - успокоил его капитан. - Мы и
сейчас жестокий норд-ост, который частенько  свирепствует  у  этих  берегов,
называем борой.
   - Совершенно верно, - кивнул Кратов и продолжал чтение.
   Шесть носило нас дней по гороподобным волнам, Так же, как северный  ветер
осенний гоняет по равнине Колючие стебли травы, сцепившиеся Друг  с  другом.
То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, То его Евр предоставлял гнать дальше
Зефиру. Только к исходу шестого  тяжелого  дня  море  немного  утихло.  Музу
благую призвав, побившим описать злоключения ваши."
   - Описание бури в подражание "Одиссее", - заключил Кратов, снимая очки. -
Но  весьма  слабо,  небрежно.  До  Гомера  нашему  стихотворцу-мореплавателю
далеко, как до звезд. Историю древнегреческой литературы подобные  вирши  не
украсят...
   - Разрешите? - капитан взял листочек из рук Кратова и перечитал вслух:  -
"То наш корабль Нот бросал в лапы  Борею,  то  его  Евр  предоставлял  гнать
дальше Зефиру". Черт его знает, тарабарщина какая-то!..
   -  Стихи,  -  пожав  плечами,  снисходительно  сказал  профессор.  -  Так
называемые "поэтические красоты".  Чем  марать  пергамент  такими  стишками,
лучше бы этот Аристипп написал свое письмо подробнее и обстоятельней...
   По следам ветра
   В Керчи мы появились настоящими триумфаторами.  Весть  о  наших  находках
взбудоражила  город.  Здесь  всегда   работает   несколько   археологических
экспедиций, раскапывая древний Пантикапей и окрестные боспорские  городки  и
поселки. Так что нашего старика буквально с утра до вечера атаковали  старые
и молодые археологи, желавшие  узнать  все  подробности  поисков.  Во  дворе
маленькой хатки на  склоне  горы  Митридат,  где  располагалась  база  нашей
экспедиции, теперь вечно толпился народ. Мне удалось лишь пару раз вырваться
в гости к дядюшке.
   В конце концов нас замучили .бесконечными  расспросами,  и  Кратов  решил
сделать доклад в  городском  саду.  Народу  собралось  много.  Возле  летней
эстрады мы выставили найденные на дне амфоры.  Светлана  нарисовала  большую
цветную схему раскопа с примерными  контурами  корабля.  Все  это  выглядело
весьма внушительно.
   К несказанному удивлению, среди слушателей я заметил и своего дядюшку. Он
все время делал пометки в толстом блокноте.
   Со свойственной ему педантичностью,  Кратов  начал  доклад  с  нескольких
осторожных фраз: речь-де идет только о  самых  предварительных  результатах,
что какие-либо итоги подводить, конечно, совершенно преждевременно. Но лотом
он разошелся и рассказывал очень живо и интересно. Даже  мы,  все  это  сами
пережившие, заслушались.
   Когда он кончил, посыпались вопросы. И потом его еще долго не  отпускали,
окружив плотным кольцом,
   Но вот все постепенно разошлись. И тут к Василию Павловичу подошел... Кто
бы вы думали? Мой дядя!
   - Простате, профессор, не могли бы вы мне дать переписать здесь, при вас,
те стихи, что вы отыскали? - сказал он, прикладывая руку  к  козырьку  своей
морской фуражки.
   Просьба, видно, показалась совершенно неожиданной не  только  мне,  но  и
Кратову, потому что он спросил:
   - А вы что, поэт?
   - Нет, я, собственно, метеоролог, - ответил дядя.
   - Зачем же вам эти стихи? - удивился Кратов.  Дядя  Илья  помялся,  потом
туманно ответил:
   - Понимаете, есть у меня одна идея, - он пошевелил  в  воздухе  толстыми,
короткими пальцами. - Но, как вы только что прекрасно выразились,  идея  эта
весьма  еще  расплывчата  и  требует  уточнения.  Так  что  мне,  с   вашего
разрешения, не хотелось бы пока распространяться более обстоятельно...
   - Пожалуйста, пожалуйста, как вам угодно! - засуетился Кратов. - Садитесь
вот сюда,  за  стол,  и  перепишите.  Я  могу  вам  предложить  и  фотокопию
греческого оригинала с условием, конечно, что вы нигде  не  будете  ее  пока
публиковать.
   - Конечно, профессор, очень вам благодарен и дай слово...
   Хотел бы я знать, на что ему эта фотокопия - ведь он не знает  греческого
языка!
   Возвращая стихотворение Кратову и снова рассыпаясь в  благодарностях,  он
неожиданно задал еще один, по-моему, довольно нелепый вопрос:
   - А вы не знаете, когда погиб этот корабль? В какое время года?
   Кратов удивленно посмотрел на него, подумал и ответил:
   - Как свидетельствует херсонесская  стела  в  честь  Диофанта,  восстание
Савмака было разгромлено, видимо, весной сто  шестого  года  до  нашей  эры.
Тогда же судя по письму, отправился в плавание и этот корабль.
   - Весной? Отлично! А в каком именно месяце?
   На подобный вопрос Василий Павлович мог, конечно, только пожать  плечами.
Да и какое это может иметь значение, тем более для моего дяди-метеоролога?!
   К счастью, он оставил Кратова в покое. А меня - в  полнейшем  недоумении;
зачем понадобились ему и эти стихи и время гибели корабля? Что он, водолазом
собирается стать на старости лет? Да ни в какую экспедицию его тетя  Капа  и
не пустит...
   Целые дни мы занимались обработкой своих  находок.  Это  оказалось  очень
кропотливой работой. Каждый осколок амфоры приходилось  подробно  описывать,
исследовать состав глины и краски. "В квадрате номер  шестнадцать  обнаружен
бронзовый  гвоздик  без  шляпки",  -  торжественно  записывал  я  в  дневник
раскопок, сидя под навесом во дворе нашей полевой базы.
   В полдень мы убирали все эти древности со стола, дежурные притаскивали из
кухни громадное ведро окрошки  и  таз  жареных  бычков,  и  начинался  обед.
Завершали мы его обычно арбузами: по половинке на брата. А  потом  снова  до
вечера корпели над черепками и гвоздиками.
   Особенно тщательному анализу подвергались неповрежденные  амфоры.  Их  не
только фотографировали, зарисовывали, описывали. Надо  было  по  возможности
разузнать, что же в них везли. В одной из амфор чудом сохранилось  несколько
тонких косточек. В них хранили рыбу, вероятно, селедку, которой и тогда  уже
славилась Керчь - Пантикапей.
   В торжественной обстановке была наконец открыта и запечатанная амфора, не
дававшая нам покою.
   Когда из нее вытащили засмоленную пробку, раздалось негромкое  шипение  и
свист, словно и впрямь вырывался на свободу какой-то таинственный дух.
   Василий Павлович осторожно наклонил амфору и  вылил  из  нее  в  мензурку
немного темной, густой жидкости с довольно резким, но приятным запахом.
   - Да это же вино! - воскликнул, принюхиваясь"  профессор.  -  Несомненно,
виноградное вино.
   - Подумать только! - ахнула Наташа, - И ему две тысячи лет!
   У нас загорелись глаза: вот бы попробовать этого вина! Ведь говорят,  оно
с годами становится лучше. А такого старого вина  не  найдется  ни  в  одном
погребе мира, Но, конечно, из этой затеи ничего не  вышло.  Он  не  дал  нам
попробовать самого старого вина на земле. А наследующий день принес какую-то
бумажку и, размахивая ею, сказал:
   - Вот вам  анализ  этого  винца.  Оно  превратилось  в  чистейший  уксус.
Представляю, какие бы вы скорчили рожи, если бы хлебнули его!
   Дня через два после  лекции  я  наведался  к  своим  родичам.  Тетя  Капа
обрадовалась и сразу захлопотала на кухне.
   - А где же дядя Илья?  -  полюбопытс