ть  поиски
затонувшего  корабля.  Но,  как  всегда,  старик  проявил   осторожность   и
благоразумие.
   - Нет, нырять будете только все вместе, - сказал он и ехидно добавил: - К
тому же я отстранил вас на несколько погружений, не так ли?
   Место, где нашли  осколок  амфоры  с  головой  Медузы  Горгоны,  отметили
ярко-красным   буйком,   хорошо   заметным   издалека.   Потом   разведчики,
распрощавшись с нами, переправили нас на шлюпке  на  берег.  Предстояло  еще
добираться до ближайшего селения, где можно  найти  попутные  автомашины  до
Тамани.
   А наутро мы уже были в Керчи.
   Надо ли рассказывать, какую сенсацию вызвало наше сообщение. Все  рвались
сейчас же, немедленно отправиться в море. Но на чем?
   - На катере выходить в открытое море нельзя, - остановил  нас  Кратов.  -
Надо   подготовиться   как   следует,   запастись   врачом,    прожекторами,
продуктами...
   А для этого  необходимо  звонить  в  Москву,  связываться  с  институтом,
просить денег - мы уже чувствовали., что сборы затянутся на месяц,  если  не
дольше.
   Но полоса везения продолжалась. Через неделю в  Керчь  вернулся  "Алмаз".
Перед новым рейсом на катере предстояло обновить покраску и провести текущий
ремонт машины. Мы поговорили с моряками,  а  они  упросили  свое  начальство
разрешить им провести всю эту работу не в гавани, а в открытом море. Так что
мы могли снова отправиться к банке Марии Магдалины.
   Больше  того:  в  управлении  рыбной  разведки  было  решено  только  что
прибывшую из Москвы новенькую подводную телевизионную установку проверить  и
наладить на "Алмазе" во время поиска затонувшего судна,
   Не прошло и двух недель, как все сборы  были  закончены.  Рано  утром  мы
покинули Керчь, отправляясь навстречу неведомому.
   "Одинокие в ночном море"
   Наш буек оказался целым и невредимым. Возле него мы  и  стали  на  якорь.
Солнце уже склонялось к закату. Но всем, конечно, не терпелось начать поиски
сегодня же. Василий Павлович на этот  раз  не  возражал,  только  сам  начал
осматривать у каждого снаряжение. Особенно придирчиво проверял он меня.  Все
осмотрел: и компас, и часы, и новенький  кинжал,  многозначительно  заглянув
при этом мне в глаза. Неужели он снова вспомнит о своем  приказе  отстранить
меня от погружения?
   Но вот уже подана команда к погружению.
   Спускались мы по двое. В первой паре Михаил со Светланой, во второй мы  с
Павликом. Наташа и Борис оставались на борту  в  полной  боевой  готовности,
чтобы в случае опасности прийти нам на помощь.
   Мы ныряли как бы у них на привязи: к  поясу  каждого  из  нас  прикреплен
тонкий тросик. Дергая за него, с борта  можно  подавать  сигналы  водолазам.
Плавать  на  такой  привязи  неудобно,  но  не  спорить  же  с   начальником
экспедиции...
   Нырять предстояло довольно глубоко, поэтому каждому из нас прибавили вес,
нацепив на пояс свинцовые грузила. А то вода вытолкнет, не даст добраться до
дна.
   Стоя на трапе,  я  следил,  как,  оставляя  за  собой  серебристый  хвост
воздушных пузырьков, все глубже погружаются Михаил  и  Светлана.  Вода  была
такой прозрачной, что они были отчетливо видны даже  на  глубине  пятнадцати
метров. Мне показалось, будто они держатся за руки. Но вот они  разошлись  в
разные стороны и  словно  растворились  в  воде.  Только  пузырьки  воздуха,
вскипавшие на поверхности, "сообщали", где находятся наши товарищи.
   Теперь была моя очередь отправляться вслед за ними. Восемнадцать метров -
это не то что в Керченском проливе.  Я  покрепче  зажал  зубами  мундштук  и
нырнул.
   Примерно на глубине шести метров я почувствовал боль  в  ушах  и,  прижав
маску к носу, попытался сильно выдохнуть воздух  через  нос  и  одновременно
сделал несколько глотков. Уши были  "продуты".  Боль  уменьшилась,  а  через
некоторое время я и совсем перестал ее замечать.
   Так бывает только при погружении на первые десять  метров,  где  давление
возрастает вдвое  по  сравнению  с  атмосферным.  Дальше  оно  увеличивается
медленнее.

   Чем глубже я погружался, тем заметнее менялось освещение вокруг меня.  Не
то   чтобы   становилось   темнее,   но    постепенно    пропадали    теплые
красновато-оранжевые оттенки. Теперь меня окутывал синевато-зеленый  сумрак,
и, наверное, поэтому начало казаться, будто вода становится холоднее.
   Но она и впрямь стала заметно холоднее, словно я  внезапно  провалился  в
прорубь.  Это  я  миновал  слой  температурного  скачка,  как  называют  его
океанографы. Температура воды  на  определенной  глубине  в  зависимости  от
многих условий меняется на несколько градусов. Граница между двумя слоями  и
называется слоем температурного скачка. Я посмотрел на глубиномер: здесь она
сегодня проходила на глубине шестнадцати метров.

   А снизу уже наплывало дно. И сразу стало  немного  светлее.  Это  всегда-
бывает, когда приближаешься ко. дну. Вероятно, оно отражает  часть  световых
пучой, и поэтому получается как бы добавочный источник освещения  не  только
сверху, от поверхности воды, но и снизу
   Я ухватился рукой  за  кустик  водорослей  -  судя  по  длинным  лохматым
веточкам, это была  цистозира,  "бородач",  как  называют  ее  рыбаки,  -  и
огляделся вокруг.
   Какая-то тень скользнула по дну., Я поднял голову. Это спускался  Павлик.
Когда он приблизился, я  предложил  ему  двигаться  направо,  а  сам  поплыл
налево.
   После Керченского пролива вода казалась идеально прозрачной, и  скалистое
дно покрывал не противный. липкий ил, а тонкий слой светлого  песка.  Каждый
камешек отчетливо выделялся на  его  фоне.  Но  я  все-таки  плыл  медленно,
раздвигая руками водоросли и разрывая каждый песчаный холмик: не прячется ли
под ним амфора или обломок корабля? Найти обломок  деревянного  борта  было,
конечно, маловероятно, потому что  дерево  за  двадцать  веков  должно  было
давным-давно истлеть, раствориться в морской воде. Но  амфоры  вполне  могли
сохраниться, да и металлические части тоже - скажем, якорь.
   Вдруг мое внимание привлек небольшой овальный  бугорок.  Сердце  радостно
затрепыхалось: неужели амфора?
   Я уже занес руку, собираясь разгрести песок, и тут же торопливо  отдернул
ее. Песчаный бугорок  внимательно  смотрел  на  меня  огромными  выпученными
глазами!
   Глаза были  явно  живые.  Я  выхватил  кинжал  и  осторожно  ткнул  им  в
загадочный бугорок. В тот же миг, вихрем взметнув песок и замутив вокруг всю
воду, прямо перед моим носом шмыгнула крупная рыба. Я только успел заметить,
что  у  нее  длинное  золотисто-желтое  тело,   усеянное   темными   пятнами
неправильной формы. Это она,  оказывается,  так  ловко  пряталась  в  песке,
выставив только глаза.
   - Твое счастье, что вовремя отдернул руку и не погладил  ее,  -  говорили
мне потом рыбаки, когда я, поднявшись на борт, рассказал об  этой  подводной
встрече. - Это же морской дракон, самая,  можно  сказать,  вредная  рыба  на
Черном море. У  нее  такие  ядовитые  иглы  в  плавниках  -  как  наколешься
невзначай на несколько дней рука отнимается...
   Сигнальный конец, привязанный  к  моему  поясу,  резко  дернулся  трижды.
Увлеченный столкновением с морским драконом, я даже не сразу понял, что  это
значит. Неужели прошло сорок пять минут  и  меня  вызывают  на  поверхность?
Дольше на этой глубине. работать не полагалось.
   Я отметил место, где прервал поиски, выложив на песке  крест  из  камней.
Потом, в свою очередь, три раза сильно  потянул  за  сигнальный  конец.  Это
означало, что сигнал я понял и сейчас выхожу на поверхность.
   Подниматься следовало не спеша, чтобы  пузырьки  азота,  растворенного  в
крови, не закупорили  кровеносные  сосуды.  Иначе  водолаза  может  поразить
кессонная болезнь - об этом меня предостерегали еще при учебных погружениях.
Чтобы не  огорчать  Кратова,  который  наверняка  сейчас  стоит  у  трапа  с
секундомером в руке и придирчиво проверяет, соблюдаем ли  мы  инструкцию,  я
поднимался, как и требовалось, ровно три минуты.
   На борту, свесив ноги, сидели Миша Аристов и Светлана. Михаил, отдуваясь,
с наслаждением пил горячий чай, обернув  ручку  алюминиевой  кружки  носовым
платком. А Светлана уплетала шоколад, который нам выдавали опять-таки строго
по инструкции после каждого погружения. По их лицам я сразу понял, что и они
тоже ничего не нашли.
   В бесплодных поисках прошло три дня. С утра до вечера мы ныряли, метр  за
метром обшаривая дно. Несколько раз нас снова  обманывали  морские  драконы,
зарывшиеся в песок до самых глаз.
   Между прочим, коварные драконы оказались на редкость вкусными. Они  часто
попадались в сети, которые  наши  матросы  забрасывали  каждый  день,  чтобы
разнообразить скудноватый ("спартанский", как утешал нас  Василий  Павлович)
судовой  рацион.  Но,  прежде  чем  отправить   пойманных   дракончиков   на
сковородку, судовому коку приходилось обстригать их ядовитые иглы ножницами.
   Для лакомок наш кок каждый раз к обеду  выставлял  также  на  стол  целый
тазик свежезасоленных барабулек. У этих рыбешек есть  еще  и  другое  имя  -
султанки, и рыбаки нам объясняли, что, дескать, получили они его потому, что
служили любимым лакомством какому-то легендарному турецкому султану.
   - А почему у них такая окраска разная, у живых барабулек и у  соленых?  -
заинтересовалась Светлана.
   Действительно, у живых  барабулек,  которых  мы  каждый  день  встречали,
рыская под водой, окраска скромная,  под  цвет  песка.  Только  вдоль  боков
тянется красноватая или зеленовато-бурая полоска. А на стол вам подают будто
совсем другую рыбу - вся чешуя у нее покрыта красивыми ярко-алыми пятнами.
   - Это она от испуга краснеет, - уверяли нас рыбаки.  -  Как  попадется  в
сеть  или  на  крючок,  начнешь  ее  вытаскивать,  сразу  красными   пятками
покрывается.
   - Сказки! -  недоверчиво  отмахнулась  Светлана.  Но  рыбаков  неожиданно
поддержал профессор Кратов.
   - Совершенно правильное объяснение, -  сказал  он.  -  И  эта  любопытная
особенности барабулек - менять свой цвет в  минуты  сильного  возбуждения  -
была, к вашему сведению, известна еще в древности. Сенека, Цицерон и Плиний,
как, впрочем, и другие авторы, рассказывают, будто  многие  римские  гурманы
даже приказывали приносить этих рыб в стеклянных посудах в  триклиний  перед
обедом, чтобы гости могли полюбоваться, как будут они менять цвет, когда  их
станут вылавливать.
   Через несколько дней  мне  довелось  увидеть  собственными  глазами,  как
живая, гордая барабулька от испуга переменила свою окраску.
   Как обычно, я плыл, у самого Дна, заглядывая под каждый кустик зостеры  и
разгребая  песок  всюду,  где  попадался  хоть  малейший  бугорок.  За  мной
увязалась стайка барабулек. Видно, они смекнули, что незачем самим трудиться
и разгребать песок в поисках корма, когда я  делаю  это  гораздо  быстрее  и
успешнее.
   И вдруг откуда-то сбоку к нам метнулась  рыбина,  похожая  на  диковинную
птицу, чудом залетевшую в подводное царство. У нее были два  больших  темных
крыла, отороченных удивительно красивой лазоревой широкой каймой.
   "Знаменитый морской петух!" - сообразил  я,  вспомнив  вечерние  рассказы
рыбаков на баке о всяких причудливых обитателях подводных глубин.
   Я знал, что эта рыба безобидна, и повернулся к ней, стараясь  рассмотреть
ее получше и в то же время не вспугнуть. И  тут  увидел,  как  замешкавшаяся
барабулька, оказавшаяся между  мною  и  морском  петухом,  так  перепугалась
двойной  опасности,  что  действительно  моментально   покрылась   кровавыми
пятнами. Но стоило ей только стремительно  отскочить  в  сторонку,  как  она
снова приняла свой обычный цвет и стала невидимой на  фоне  желтовато-серого
песка.
   А морской петух неожиданно издал ей вслед  укоризненный  скрипящий  звук!
Неужели он  способен  "разговаривать",  как  многие  рыбы,  или  мне  только
показалось?
   Я осторожно подплыл к петуху  поближе.  Он  задумчиво  рассматривал  меня
печальными глазами. Я протянул к нему  руку.  Петух  немного  отодвинулся  и
снова  протяжно,  недовольно  заскрипел.  А  потом  плавно  взмахнул  своими
крыльями и, словно птица, легко поднялся вверх.
   Мы. ныряли день за днем, любовались  подводными  жителями  и  порой  даже
затевали веселую игру с барабульками, но никаких следов затонувшего  корабля
не находили.
   На судне между тем шла своя будничная работа.  Механики  возились  внизу,
перебирая  машину.  Матросы  в  одних  трусах,  покачиваясь  на  подвешенных
скамеечках, покрывали борта краской. Они так привыкли к нашим неудачам,  что
на третий день даже не поворачивали головы, когда кто-нибудь из нас всплывал
- опять с пустыми руками.
   Время на борту текло размеренно и спокойно. Мы втянулись  в  этот  режим.
Меня и Бориса только огорчало довольно странное расписание  работы  судового
камбуза. Завтракали мы в восемь утра, в полдень обедали, а в пять часов  уже
ужинали - и все, до следующего утра. Часам к десяти вечера зверски  хотелось
есть, а приходилось ложиться на голодный желудок.
   Василий Павлович считал такой режим весьма разумным. Но мы  не  разделяли
его мнения.
   Спали мы на палубе, каждый вечер раскладывая рядком на  баке  матрацы.  В
полночь свет на судне гасили. Оставались только  белые  сигнальные  огни  на
носу и на корме. Они означали: "Стою на якоре". В ночные часы судно окружала
такая тишина и тьма, что я понимал,  почему  греки  называли  своих  моряков
"одинокими в ночном море".
   Представляю, каково было им плавать на неуклюжих судах за тысячи миль  от
родных городов у  этих  чужих  берегов,  населенных  враждебными  племенами.
Ночами они обычно отстаивались на якорях,  ожидая  рассвета,  -  одинокие  в
ночном море...
   Мы  надеялись,  что  нам  поможет  в  поисках  подводный  телевизор,   но
Костя-акустик все никак не мог его наладить.  Отгородив  уголок  палубы,  он
целые дни напролет возился там с лампами, трубками, прожекторами. Постепенно
вырастало довольно неуклюжее сооружение: большая рама, похожая на  виселицу,
а на ней, в паутине проводов, телевизионная камера и три сильных прожектора.
   Наконец он объявил, что все готово  и  можно  провести  первую  передачу.
Приемник установили в кают-компании, завесив все иллюминаторы, кроме одного.
Через него Костя командовал матросами у лебедки, в какую  сторону  повернуть
стрелу с подвешенной к ней на длинном тросе установкой.
   Народу в кают-компании набилось битком. Те, кому не удалось занять  место
заранее, расположились в дверях. Но их скоро  прогнали:  свет,  падавший  из
двери, мешал смотреть на экран.
   Экран засветился призрачным  голубоватым  сиянием.  Сначала  трудно  было
понять, просто ли он светится или уже идет передача из  морских  глубин?  Но
вот в уголке экрана появилась барабулька с вытаращенными глазами  -  значит,
аппарат работал нормально. Мы, не выходя из каюты, как бы сразу  все  вместе
нырнули под воду. Для нас, уже совершивших немало погружений, изображение на
экране было, конечно, лишь тусклой и серой копией подводного  мира.  Но  для
тех, кто никогда не нырял с аквалангом, все  это  выглядело  феерически.  Со
всех сторон раздавались возбужденные возгласы и вскрики:
   - Смотри, кефалька!
   - А вон медуза!
   - Ух, как удирает!
   Действительно, медуза почему-то промчалась через весь экран снизу  вверх,
как ракета. Мне никогда не приходилось видеть под водой, чтобы эти противные
существа так быстро плавали.
   "Да ведь это не медуза так быстро всплывает, - сообразил я, - а наоборот,
-погружается  все  глубже  телевизионная  камера!  Так,  пассажирам   поезда
кажется, будто бегут за окном столбы и деревья, на самом деле неподвижные".
   Промелькнул бычок, быстро работая широкими плавниками, В середине  экрана
он на миг задержался, поведя выпученными глазами в  нашу  сторону,  а  потом
юркнул в темноту. Появились две довольно крупные кефали.  Но  они  держались
вдалеке, не приближаясь к аппарату. Сверкнув чешуей, они тоже скоро скрылись
из глаз.

   Теперь камера, чуть наклонившись, медленно двигалась над  самым  дном.  И
все мы, затаив дыхание, не отрывали глаз от  экрана.  Ощущение  было  такое,
будто я сам опять парю над морским дном в акваланге. Зубы мои  непроизвольно
сжались, словно ' прикусывая мундштук дыхательной трубки.,.
   Мы обшаривали дно  двумя  десятками  глаз,  если  не  больше.  Но  ничего
особенного не заметили. Все те же  пучки  водорослей,  колыхавшиеся,  словно
ковыль под ветром, камни, песчаные бугорки, рыбешки, стремительно уплывавшие
в разные стороны от аппарата.
   И тут движение на экране прекратилось, как бывает  в  кино,  когда  вдруг
застрянет пленка.
   Телевизор выключили. Голубой экран померк.  Мы  зашевелились,  щурясь  от
яркого света и распрямляя затекшие шеи и спины.
   На столе разложили морскую карту, и Василий Павлович с  капитаном  начали
совещаться.
   - Мы стоим вот здесь, - пометил капитан на карге  красным  карандашом.  -
Весь этот район осмотрен. Дальше глубина  увеличивается.  А  что,  если  нам
продвинуться сюда. и осмотреть склон банки?
   - Но ведь осколок мы подняли с глубины восемнадцати метров,  -  задумчиво
сказал профессор. - Какой же смысл лезть на большую глубину?
   - Мы тут доставали такие горшки и с глубины тридцати метров.
   Горшками наш бравый капитан непочтительно называл амфоры!
   - Что же, здесь не один, а несколько кораблей утонуло?  -  пожал  плечами
Кратов.
   - Вряд ли, но даже обломки  одного  корабля  могли  оказаться  на  разной
глубине, -  капитан  острым  кончиком  карандаша  водил  по  тонким  линиям,
обозначавшим на карте перепады глубин.  -  Корабль,  если  он  тут  затонул,
видимо, наскочил на банку. Это сейчас она ограждена  вехами,  а  тысячи  лет
назад, тут, конечно, плавали наугад, вслепую. Склоны банки довольно  крутые.
Видите, как быстро возрастают глубины? Обломки судна должны  были,  конечно,
постепенно падать с уступа на уступ, и теперь  их  надо  искать  у  подножия
банки, где-нибудь вот здесь.
   - Пожалуй, резонно, - сказал после долгого раздумья  Василий  Павлович  и
посмотрел на капитана. Тот молча кивнул и стал выбираться из-за стола.
   - Сейчас перейдем на новое место. Только без меня  не  включайте.  Я  все
растолкую помощнику и сразу вернусь.
   Видно, его здорово захватили картины подводного мира. Я бы  не  удивился,
если бы наш  капитан  пожелал  принять  участие  в  следующем  погружении  с
аквалангом, хотя он, пожалуй, и староват уже для этого.
   Заработала машина. Властный голос вахтенного потребовал  на  палубу  всех
матросов. В кают-компании стало попросторнее.
   Капитан вернулся  быстро  и  снова  занял  свое  место  напротив  экрана.
Переговорные трубки с  мостика  л  из  машинного  отделения  проведены  и  в
кают-компанию, так что он мог отдавать распоряжения прямо отсюда.
   Снова засветился экран. Опять замелькали на нем рыбешки и медузы.  Но  мы
уже не обращали на них внимания. Все ждали, когда же появится дно.
   И вот оно выплывает из сумрачной глубины, постепенно заполняя весь экран.
   - Лево руля, - сказал негромко  капитан  в  переговорную  трубку,  словно
опасаясь вспугнуть очарование этой картины.
   Дно  на  экране  телевизора  начало  медленно  поворачиваться,  повинуясь
команде.
   - Так держать. Малый вперед, самый малый... Снова полная  иллюзия,  будто
это мы все, погрузившись в воду, плывем над самым  дном,  обшаривая  глазами
каждый  бугорок  и  кустик  водорослей.  И  вдруг   дно   куда-то   исчезло,
провалилось. Обрыв!
   - Стоп машина! - торопливо вскрикнул капитан. Костя склонился над пультом
управления, колдуя с бесчисленными рукоятками, чтобы приемная камера там, на
глубине, повернулась объективом к  склону  обрыва.  Кто-то  подсвечивал  ему
карманным фонариком.
   Камера повернулась, и мы  увидели  на  экране  скалистую  неровную  стену
обрыва. Местами за нее каким-то чудом цеплялись водоросли.
   - Спускайте, - дрогнувшим голосом  сказал  Кратов.  Камера,  покачиваясь,
поползла вниз вдоль