у необъяснимому долготерпению,
сколько  необычайно молодой улыбке во время монолога, чистому блеску больших
черных  глаз  Михайловны, которая, как она сама говорила, жизнь прожила, что
за  забор  выбросила,  еще с молодых лет видела все, да надеялась на лучшее,
думала,  что опомнится когда-нибудь... И все подшучивала над собой, дурехой,
и  открыто, как и многие рабочие люди, смотрела в глаза, и не думала бросать
свое горе, ибо тогда он и совсем под забором пропадет...
     В  конце  разговора,  когда  неожиданно  я  ловил во взгляде Михайловны
что-то   виноватое,   будто   она  уже  заранее  просила  прощения  за  свою
откровенность,  что  на  люди вынесла свое горе, за терпение и вообще за то,
что  поступает  совсем  не  так, как многие нынешние женщины поступают: чуть
что  не  по  нраву  -  пальцем  на дверь, чтобы и духу твоего рядом не было,
паразит  ты  этакий...  и  тут  что-то  щемящее  обрывалось  в  моей  душе -
насовсем,  начисто  отлетало от меня неизвестно куда это движение чего-то, я
выбирался  из сетей на свободу и наконец мог подниматься и не спеша выходить
на  городскую  улицу,  чувствуя,  как в груди время от времени прокатывается
это щемящее и берущее за душу.
     ...Как мороз по коже.


     Будь  благословен рабочий, своими руками, трудом своим дарящий людям то
конкретное  и  реальное,  что в любое время можно потрогать, почувствовать и
даже попробовать!
     Будь  благословен  творец,  который  своим творчеством утешает уставшую
душу  человека  близкой  радостью, и потому - не печалься, не отчаивайся, не
вешай носа, человек!
     Будь  благословен общественный деятель, если знает он, куда и как вести
народ,  и  если  знание  его  совпадает  с  мечтой,  желанием и устремлением
народа!
     Но  трижды  будь  благословен  ученый, который ежедневно сталкивается с
неизвестностью,  словно с черной бездушной бездной, и который не отчаивается
и  не  теряется,  находя  поддержку  в  чем-то  более  существенном  и более
надежном,  нежели  страшная  неизвестность, что так отчетливо стелется перед
глазами!
     За что он держится?
     За что все мы должны держаться?"


ИЗ ДНЕВНИКА ОЛЕШНИКОВА

     "Только  женившись, я ощутил и осознал то непреложное, над чем когда-то
смеялся: наука требует жертв...
     А  тем  более  мне  никогда  не верилось, не снилось даже, что одной из
таких жертв могу стать и я. У меня мысли такой не было.
     Когда  Валесский  с  самого  начала  был один - еще тогда, в юности, он
заранее  сжег  за  собой все мосты для отступления, ибо, замкнувшись в круге
одиночества,  чтобы  никого не тревожить и чтобы его не беспокоили, он начал
тот  сложный  эксперимент над собой, в котором сам был исполнителем и судьей
-  это  только  мне  казалось,  что  я - более счастлив, что у меня, как и у
всех,  во  всяком  случае  как  и  у большинства, будет семья, рядом со мной
будет  тот  близкий  и  дорогой  человек,  с  которым  я в любое время смогу
поделиться своей горечью и отчаянием.
     В  юности  я  часто  вспоминал ту идиллическую картину, которую видел в
детстве   на   бумажных   ковриках,  привезенных  с  березовского  базара  и
развешанных  на  стенах:  два  белых лебедя плавают посреди лесного озера, а
вдали,  за  зеленым камышом и деревьями, возвышается на холме чудо-дворец, в
котором,  видимо,  так  хорошо  и  радостно жить, ежедневно любуясь озером и
белыми  лебедями с длинными гордыми шеями... Что-то подобное мерещилось мне,
когда  мечтал  о  семейной  жизни, и поэтому ничего иного не оставалось, как
обеими  руками  ухватиться за то чистенькое, не отравленное сигаретным дымом
и  бесконечно  длинными  пустыми  разговорами о высокой миссии искусства, не
задетое  эстрадно-джинсовой  лихорадкой  и  многим  другим, чем так увлечены
многие ее одногодки...
     После  длительных  поисков  я нашел такое или почти такое. Как когда-то
говорили в Житиве, кто что ищет, тот то и находит.
     В  ту  розовую  пору,  когда  мы  с улыбкой стояли на пороге загса, мне
показалось,  что  рядом  с  ней  я  буду жить так же счастливо, как и те два
лебедя,   что  вечно  плавают  посреди  лесного  озера,  не  зная  тревог  и
сладостных  искушений того огромного мира, что начинается сразу же за лесом,
за  прекрасным  чудо-дворцом.  Мне казалось, что она поняла, она должна была
понять меня тем женским чутьем, которое не поддается логическому мышлению.
     Поначалу  все  было  именно  так или приблизительно так, как я когда-то
мечтал:  и  белая  легкая лебяжья фата, и частная квартира, показавшаяся мне
тем  чудо-дворцом, что маячил за камышами и деревьями, и сама она, улыбчивая
и ласковая...
     А  потом  я  однажды  стал  чувствовать, что мне не хватает слов, чтобы
рассказать ей, чем занимаюсь целыми днями на работе.
     Это было начало.
     Я  ничего  не  понимал.  Даже  того,  что попадаю в круг одиночества, в
который  до  меня  попадало  столько  ученых, когда они месяцами и годами не
могли говорить с родными о смысле своей работы.
     Ибо,  сказав ей, что я конструирую сверхновый микроскоп для Валесского,
я  еще  ничего  не  сказал,  это было почти то же самое, что на вопрос: "Как
живешь?"  -  отвечают:  "Нормально".  В  моем  бодром  работаю скрывалось то
неведомое, к чему я даже и ее, жену, не мог подпустить.
     Сначала   я   этого  и  сам  не  понимал,  наивный,  я  надеялся  легко
перескочить  через  границу  между  моим  и ее пониманием и поэтому сразу же
стал  объяснять  ей захватывающий мир формул и графиков, на листках бумаги я
рисовал  для  нее  схемы  электронного  микроскопа  и  объяснял  принцип его
работы.   Она   слушала,  смотрела,  согласно  кивала  головой  и  сразу  же
засыпала...
     Тогда  я  понял,  что  все,  из-за  чего  я  не сплю ночами, из-за чего
просиживаю  днями  в  лаборатории и в институтской библиотеке, - ей чуждое и
далекое,  мои  формулы  и графики, мои варианты схем электронного микроскопа
ей неинтересны, как ребенку неинтересны мысли о бытии и смерти.
     И  незачем  мне  было  удивляться, а тем более обижаться на нее, я ведь
сам  когда-то хотел этого: чистенького, беленького, ничем не запятнанного...
Все  было  правильно и логично, как всегда, житивцы говорили правду: кто что
ищет,  тот  то и находит... А поэтому скажите, пожалуйста, зачем ей вереницы
запутанных  сложных  формул,  от  которых ей ни жарко ни холодно, зачем ей и
сам  сверхновый  электронный  микроскоп,  зачем  ей моя раздражительность от
неудач,  которых  в  жизни  - не мной придумано и не мной заведено - намного
больше,  чем  удач,  зачем ей готовить завтраки для меня - зачем ей все это,
может,  ей  все это нужно не больше, чем тем красивым белым лебедям, которые
беззаботно плавают посреди лесного озера.
     Она  была  такой  же, какой была и до моего знакомства. Она и не думала
менять  свои  идеалы  беззаботности. Какой она была, такой и осталась. И что
же тогда нужно мне от нее, какого дьявола?
     И  поэтому  все остальное было логическим и простым, чему не стоит даже
удивляться:  угрожающая  неуютная  тишина  в  квартире, холод рядом с женой,
который  ощущался  всем  телом  как  жарким  летом, так и зимой, бесконечная
купля-продажа  мебели,  посуды,  которыми  все  больше  и  больше забивалась
квартира,  -  как  и  многие,  мы поначалу наивно верили в сказку о счастье,
которое может прятаться между коврами, сервантами, хрусталем и фарфором...
     А  потом  мы поняли, догадались наконец, что же нас могло по-настоящему
объединить:  телевизор...  Не  потому ли, как и многие, мы старались достать
телевизор  как можно больших размеров, сначала черно-белый, а потом цветной,
чуть ли не на полстены..."


ИЗ МОНОЛОГА ЛАБУТЬКИ

     "С  появлением сына моя жизнь обрела именно тот смысл, к которому я так
стремился.  Часто  я  насмехался  над Валесским и Олешниковым, часто говорил
им,  счастливый  и  уверенный  в своей правде, что они не понимают, не хотят
или не могут понять главное: счастье наше - в наших детях, в семье...
     Поначалу  я  был  счастлив: и когда усердно подсчитывал, сколько недель
сыну,  когда  учил  его ходить, когда обучал словам, услышанным от матери, и
даже  позже  был  я  счастлив,  когда  по  утрам водил сына в детский сад, а
вечерами,   забирая  из  сада,  по  дороге  рассказывал  сыну  увлекательные
истории, похожие на сказку, которые, однако, сказкой не были...
     Месяцами  я  пропадал  в  командировках.  Возвратившись,  с  удивлением
отмечал,  как неожиданно быстро подрастал, тянулся вверх сынишка, словно рос
он  как  раз  тогда,  когда  я  был  в командировке. Я снова заводил с сыном
разговоры,  которые  начал еще раньше, когда отводил его в детский сад. И не
замечал,  занятый  своей  отцовской  радостью,  что сейчас мои разговоры для
сына  -  всего  лишь  разговоры,  которые  он  и  без  меня  слышал и слышит
ежедневно  бесчисленное множество: в школе, на улице, с экрана телевизора, в
кинотеатре,  в кругу друзей-ровесников. И все чаще и чаще, не дослушав меня,
сын  срывался  из  квартиры  к  своим  ровесникам,  к той молодой загадочной
жизни,  от  которой  я  не  мог  его  оградить.  И  когда я пытался в чем-то
перечить  сыну,  он  как-то излишне спокойно и убежденно говорил мне: "Батя,
так  ты  ведь  тоже  срываешься  от  нас  на  целые  месяцы.  Так  что - все
нормалево. Чао, батя..."
     Я  оставался  один  и все размышлял, стоит ли его ограждать. И школа, и
улица,  и город, и все остальное, среди чего вырос сын, начиная с дискотеки,
которую  они организовали в школе, было для него естественным и простым, все
это было для сына тем, чем для меня когда-то было Житиво.
     И все же Житивом оно не было...
     Все  в  мире  повторяется:  когда-то  я  вырвался  из Житива, а он, сын
мой...
     Куда он мог пойти, к чему или к кому - вот что не давало мне покоя.
     И  вот,  наконец,  наступил  тот  неожиданный  для  меня день, который,
видимо,  бывает  у  всех родителей, когда я совсем другими глазами посмотрел
на  сына,  на  его  темные усики, на узкие адаманистые джинсики, на тонкие и
высокие,  как  у  женщины,  каблуки,  и,  словно  на стену, натолкнувшись на
холодный  уверенный  взгляд  сына,  на  мое  удивление: "И ты, мой сын?.." -
услышал  такой  монолог,  на который вначале ничего не мог ответить или хотя
бы возразить.
     - Батя,  - так начал сын свою правдивую исповедь, - батя, может, хватит
заниматься  черепками  да  горшками,  которые  нынче никому не нужны? И меня
тоже  незачем  тянуть  туда,  в  глухую  минувщину. Все, чем ты занимаешься,
батя,  это  хорошо  и,  может,  даже интересно, как бывает интересна сама по
себе  наука. Однако неужели ты не понимаешь, что все, на что ты тратишь свою
жизнь,  -  это  детская  игра,  только имитирующая реальную жизнь?.. И ты, и
Олешников,  и  Валесский  - вы будто с ума посходили из-за науки. Вам хотя и
поют  хвалу  в мировой печати, однако вы совсем оторвались от реальной жизни
и  поэтому  не чувствуете и не замечаете, что мир нынче не таков, каким был,
когда  вы  босиком  бегали по своему глухому заштатному Житиву. Неужели и на
самом  деле  вы  не  понимаете,  что ваша одержимость никому не нужна? Батя,
когда  бы  все  в  мире  было  так,  как  ты  мне  заливал  пятнадцать  лет,
человечество  и до сих пор ходило бы в лаптях и до сих пор люди сидели бы по
деревням...  Батя,  опомнись,  пока  не  поздно, услышь иную правду, хоть от
меня.  Сейчас  другой век и всяческим пророкам и гениям с их категоричностью
здесь  нечего делать. Сейчас наступил новый век - век посредственностей, ибо
человечеству  надоели гениальные призывы, которые все чаще противоречат друг
дружке,  нынче  мы все вместе - заметь и запомни хотя бы это - все вместе, и
праведники,  и грешники, ищем истину. Коллективно. Как коллективно создается
ныне  высший  вид  искусства  -  киноискусство, так же коллективно люди ищут
истину...  И  в  дискотеках,  и  в научных лабораториях, и во время праздных
шатаний   по   улицам,   и  в  вечернем  кайфе,  когда  наши  уставшие  души
расслабляются    от   коктейля   и   сигаретного   дыма,   теми   балдежными
сладострастными  вечерами,  которых вы, взрослые, почему-то боитесь как черт
ладана  -  все и везде ищут истину. И ты. И я. Ваше поколение пускай ищет ее
в  чем  угодно - в археологии, в вирусологии, как Валесский, а мы, молодежь,
будем  искать  ее  в другом и по-другому... И, пожалуйста, пускай вас это не
колышет. И не удивляет.
     Батя,  выйди  на  улицу, взгляни хотя бы одним глазом, что происходит в
подъездах,  на  танцевальных  площадках,  в магазинных очередях, пройдись по
ресторанам,  хотя  бы  раз съезди в Сочи и кутни по-настоящему, а не копайся
месяцами  в  своих  никому не нужных Курганах... Надо жить как набежит, а не
утешать себя вымыслом или сладкой легендой. Эх, батя, батя...
     - Как  же это случилось, сын мой? Когда все это вошло в тебя? - наконец
выдохнул  я.  Я ничего не понимал. Ошеломленный, я ничего не мог сообразить.
А тем более - не мог ему перечить.
     И  тогда  сын стал неторопливо объяснять мне все, как когда-то на уроке
Гаевский  объяснял строение Земли: вот она, будто железный прут, земная ось,
а  вот  и  сама  Земля  -  круглая, день и ночь вращающаяся вокруг наклонной
оси...
     - Батя,  вы  же  сами все время выпускаете джина из бутылки. Не кто-то,
не  чужой  дядя,  а  вы  - ты, Валесский, Олешников, открыли адаманов, после
чего  все  в мире и завертелось. Так что же ты сейчас кричишь и удивляешься?
Не  кто-то,  а  сами вы, наши родители, протаптываете нам стежки-дорожки, по
которым  мы  смело  и уверенно топаем. И не наша беда, что вы боитесь шагать
по этим стежкам-дорожкам.
     Эх, батя, батя, как же отстаешь ты от современной жизни!..
     Все  это  настолько  меня  удивило и оглушило, что я совсем не заметил,
когда  жена  успела  снюхаться с гениальным режиссером. После услышанного от
сына это меня уже не волновало.
     ...А  тем  более  у  меня  не  было  желания  выслушивать  ее  такой же
правдивый и такой же правильный монолог".


                              Раздел четвертый

КОМУ - СМЕХ, А КОМУ - БЕДА

     Адаманами  интересовались  разные  люди,  и богатые и бедные, и умные и
дураки, и верующие и неверующие.
     Представитель  Ватикана,  известный  теолог святой римской католической
церкви  Иоанн  XXI, обратился к верующим всех континентов с очередным важным
посланием, опубликованным в средствах массовой информации.
     Приводим начало этого послания.

                       Адаманы - испытание веры нашей

     Не  первый  год  и  не  первое  столетие вера наша искушается дьяволом,
который  в  образе  Змия  искусил  когда-то  Еву, за что человек был наказан
Всевышним, и сказано было человеку:
     - Проклята  Земля  за  тебя;  со скорбию будешь питаться от нее, во все
дни  жизни  твоей.  Терние  и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться
травою  полевою. В поте лица своего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься
в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься.
     И  на  этот  раз,  мои дорогие братья и сестры, мы снова сталкиваемся с
испытанием,  которое Всевышний посылает нам за грехи наши и за блуд наш, как
в  делах  земных,  так  и  в  мыслях  наших.  Снова  и снова Всевышний хочет
испытать  Веру  нашу  и  показать нам, что кара Его всегда поджидает слабого
человека  как  ныне,  при  жизни земной, так и потом, на Великом Суде, когда
ничего не изменишь...
     С   не   менее   важными   посланиями  выступили  представители  других
вероисповеданий и религий.
     "О  мудрый  из мудрейших Богов, о Великий Аллах, ты когда-то послал нам
Магомета,  а  ныне, посылая адаманов, ты испытываешь нашу Веру", - так начал
свое послание всемирно известный представитель ислама Али Махмуд III.
     А  вот  что,  например, писал верующим представитель всемирно известной
Йоги прославленный Радж Синг:
     "Великий  и  мудрый  Патанджали  когда-то  говорил  нам,  что  в каждом
человеке  есть  Атман*,  которая  все время стремится к слиянию с Брахман**.
Великий  Патанджали  в своей "йога-сутре" показал нам реальные пути перехода
Атман  к Брахман. Мудрость великого Патанджали в том, что он, ничего не зная
о  существовании  адаманов,  своей  "йога-сутрой"  показал нам самый краткий
путь  к  Брахман,  и  поэтому, с помощью "хатха-йоги" овладев "раджа-йогой",
каждый  человек  уже  в  реальной  жизни  - и в этом доказательство сущности
нашей  веры  и преимущество ее перед другими верами мира - может становиться
малым  и  невидимым  или  разрастаться  до огромных размеров, переноситься в
любое  место как на земле, так и во вселенной, знать как свое прошлое, так и
будущее, разговаривать с умершими и слушать их советы..."
     ______________
     * Атман - индивидуальная душа.
     ** Брахман - мировая душа.

     Новый  мощный  толчок  получило  кришнаитское  движение,  по  городам и
деревням,  по  бесконечным  дорогам  бродили  кришнаиты  и в полузабытьи, не
обращая  внимания  на  человечью суету, шептали сутру*, в которую само собой
вплелось новое слово:
     ______________
     * Сутра - молитва.

     - Харе кришна, кришна харе, адаманы, кришна харе, адаманы...

     Как  видно  из  вышеприведенных  отрывков, верующие не открещивались от
факта  реального существования адаманов, иное дело - отношение к адаманам...
Представители  различных  религий  и вероисповеданий по-разному относились к
адаманам;  побаиваясь  справедливого гнева верующих, вызванного оскорблением
их  глубоких первородных чувств веры, помня, что романист Салман Рушди из-за
подобного  оскорбления  и до сегодняшнего дня вынужден скрываться неизвестно
где,  мы  в  своем  правдивом  сочинении не беремся навязывать читателю нашу
оценку   этих   сложных  отношений,  отметим  лишь  главную  тенденцию:  так
случилось,  что  существование  адаманов  словно  бы  лишний  раз доказывало
истинность и неповторимость всякой веры и религии...
     Атеистический  мир  тоже  реагировал  на  открытие  адаманов  не  менее
заинтересованно  и  не  менее  оригинально. Появилось бесчисленное множество
научных    статей,   научно-популярных   книг,   проводились   международные
конференции  по  проблеме  адаманов.  В газетах, журналах как публиковались,
так   и   продолжали   публиковаться  дискуссионные  материалы  по  проблеме
адаманов.
     А  сколько  защищено кандидатских, докторских диссертаций, темы которых
в  той  или  иной  мере  были  связаны с адаманами! Конечно, как и следовало
ожидать,  все  эти кандидатские и докторские защищались в специализированных
научно-исследовательских институтах по изучению адаманов (НИИИА).
     Для  интересующихся товарищей приводим типичный материал одной из таких
дискуссий,  которая  в  свое  время  велась  во  всемирно  известном журнале
"Literature and life". Дискуссия началась под броским заглавием:


                            Адаманы: против и за

     Учитывая   огромный   интерес   наших   дорогих   умных   читателей   к
многочисленным  проблемам,  связанным  с  фактом  открытия  адаманов,  форма
которых,  как  всем  известно,  напоминает  людей,  в этом номере журнала мы
начинаем  новую  очередную  дискуссию,  которая,  надеемся,  заинтересует не
только  литераторов,  художников,  композиторов,  но  и  вообще  всех людей,
озабоченных  судьбой  современного  человека  в сложном противоречивом мире,
всего человечества в целом.
     Сегодня  в  нашей  дискуссии  принимают  участие писатель Ив Мясцовый и
всемирно известный критик, публицист Эд Глоблевый.


                             Давить эту нечисть

     Помню, как сегодня...
     Деревню,  где родился и рос, широкий простор как передо мной, так и над
моей  головой,  материнская  песня за рекой, где мать собирает в лесу ягоду,
соловьиные трели в кустах у нашей хаты, туманный луг.
     Помню,  как  сегодня, помню своего отца, еще крепкого и веселого, помню
тот  день,  когда  впервые  он  взял