е
неосознанно,  вовсе  не думая об открытии - как, кстати, делались и делаются
многие   открытия.  Говорили  еще,  что,  имея  в  своей  лаборатории  такой
совершенный  электронный  микроскоп,  который  спроектировал  и  изготовил в
своем  конструкторском  бюро  Олешников,  даже дурак на моем месте увидел бы
адаманов.
     Возможно, это и так, а возможно, и нет.
     Однако это ли главное?
     Главное  ли  это  для  меня  сейчас, когда я сижу на берегу Житивки, по
которой  когда-то  в  застывшей  белизне  бегал  на  коньках,  не думая ни о
работе, ни о существовании каких-то там адаманов.
     ...И был счастлив.
     Главное  ли  это  сейчас,  если пойти мне некуда, если я прошел все эти
круги,  или  колеса - назовите, как хотите, - и я думаю сейчас, что открытие
мною  адаманов  - всего лишь логическое продолжение моих поисков, когда я со
всей  настойчивостью  и  упрямством  летел  из  дому,  минуя  Березово с его
знаменитым  базаром,  на  котором  чего и кого только не встретишь: и цыган,
продававших  глиняных котов и медвежат, в которые надо было бросать копейки,
чтобы  незаметно  разбогатеть,  и  пожилых евреек, торговавших у деревенской
бабы  курицу,  и  толстую,  как  обхватить,  мороженщицу  в белом с грязными
пятнами  халате,  и деревенских старух да бабушек, стоявших за прилавками, с
поджатыми  губами  -  свидетельство  не  упрямства  и  отчаяния,  а большого
терпения,   и  даже  картавого  Ицку  на  том  именитом  базаре  можно  было
встретить,  потому  что  он всегда в трудный час мог помочь человеку продать
корову,  -  и  еще дальше побрел я по той крутой дороге, по которой когда-то
торговец  Заблоцкий  вез  продавать  полный  воз  мыла, и вдруг как из ведра
полил  дождь, и с тех пор под Березовом говорят: заработал, как Заблоцкий на
мыле,  -  и  еще дальше, оставляя позади не только житивские ссоры, сплетни,
песни,  не  только  большое,  как  свет,  Березово,  но  и все то, что успел
получить  за годы детства и что начинало щемить и саднить в душе до тех пор,
пока впереди не замаячил город.
     Тот  большой огромный город, который сразу же затмил и сделал маленьким
не  только малозаметное тихое Житиво, спрятавшееся где-то меж лесов и болот,
а  даже  в  Березово  со  своим  именитым  базаром,  с березовскими улицами,
которые  когда-то  казались  такими  красивыми,  что  лучше  нельзя  было  и
придумать,  потому  что  на  них  было  много  магазинов  и  даже  кинотеатр
красовался  возле  базара,  и кино в нем можно было смотреть даже днем, а не
только  вечером,  с  березовским  парком,  где среди сосен белела популярная
веранда,  на  которой  танцевали  и знакомились березовские парни и девчата,
где  были  еще  железные  качели,  на которых за деньги качайся сколько душа
пожелает...
     В  молодости я думал, что вот-вот разберусь в вечном хороводе быстрых и
шумных  машин, которые днем и ночью носятся по улицам, где полно магазинов с
огромными  витринами,  кинотеатров,  где  каждый день звучали новая музыка и
новые  песни,  думал,  что  разберусь  в сути бесконечных монологов о чем-то
сверхоригинальном  и  сверхкрасивом, что мне, деревенщине, не то что понять,
а  даже  и  представить  невозможно.  Я  думал:  еще чуть-чуть, и я найду ту
единственную  ниточку,  потянув  за  которую  можно  размотать  весь клубок,
название которому город.
     О, слепая уверенность молодости, как и ее категоричность!
     Скоро  я понял, что истина спрятана не в этом хороводе, не в грохочущих
машинах  или  станках,  не  на заводах и фабриках, нет, этот вечный хоровод,
как  и  все то, название чему город, - результат того, что невидимо спрятано
в  нас,  в  каждом из нас. И потому без долгих колебаний и сомнений надо как
можно  скорее отречься от этого запутанного клубка, название которому город,
и остаться один на один с Наукой...
     Ее Величеством Наукой...
     Бог  моего  поколения,  а  может,  и не только моего поколения, а всего
двадцатого  рационалистического  века - Ее Величество Наука, как свято верил
я  тебе,  как пылко убеждал себя и других, что только ты одна можешь открыть
ворота  в  царство  вечности,  возле  которых  многие  столетия бестолково и
настойчиво толпится столько желающих.
     Я  был  не  одинок  в своих чистых устремлениях. Нас было много. Все мы
одержимо   бросились   в  технические  вузы,  создав  огромные  конкурсы  на
физические,   химические,   биологические,  экономические  и  многие  другие
факультеты.  Мы  не думали о выгоде, о больших деньгах, о славе и должности,
все  мы  поначалу были готовы добровольно отречься от всех земных радостей и
удовольствий,  как  когда-то  фанатики верующие, и потому так усердно, как и
верующие,  по  восемь  часов  слушали  проповеди-лекции  и в перерывах между
лекциями,  почти  не  пережевывая,  глотали  вкусные  пятикопеечные пирожки,
настоящий  вкус  которых  мы  почувствовали  спустя годы, от зари до зари мы
просиживали  в  библиотеках  и  лабораториях,  -  все это у нас было, может,
серьезнее  и  жертвеннее,  чем  когда-то  у верующих, которые постили и били
поклоны   у  молчаливых  икон,  ибо  они,  верующие,  все-таки  представляли
Всевышнего,  оставившего  правила  и  обещавшего  появиться в трудную пору и
лицо  которого  они  могли увидеть воочию. А что могли увидеть, услышать или
почувствовать мы?..
     С  помощью  Ее  Величества  Науки мы хотели всего лишь - не больше и не
меньше - ухватиться за невидимую истину...
     Сколько  судеб  было  сломано,  сколько  пролито  слез, сколько горьких
разочарований!  И  полагали  те, кто не выдержал вступительных экзаменов или
не  прошел  по  конкурсу, что в мире нет более несчастных и отвергнутых, чем
они,  ибо  там,  за  высокими  дубовыми  институтскими  или университетскими
дверями,  у  загадочно  поблескивающих  приборов  в  белых и голубых халатах
прохаживаются  профессора-фокусники,  время  от времени, когда им захочется,
демонстрируя свое могущество над матерью-природой.
     Мы  не  можем  ждать  милостей  от природы, взять их в свои руки - наша
задача!
     В  то  время  все это считалось правильным. Мы и на самом деле не могли
да  и  не хотели ждать милостей от природы, мы верили, что там, где пробирки
с  разноцветными  растворами,  где  красные  доски  с бесконечными строчками
мудрых  формул,  настолько  мудрых  и  всесильных, что, кажется, мир и все в
мире  может  двигаться  и свершаться только с разрешения этих формул, там, в
институтах  и  университетах, словно за каменной стеной, через которую ни за
что  не  перелезть,  не  сдав  вступительных  экзаменов  или  не  пройдя  по
конкурсу,  скрывались  врата  в  царство вечности, почти такое же царство, о
котором  много  столетий  шептали  наши  малограмотные  деды  и  прадеды и в
которое  мы,  умные  и  энергичные,  ни  в  чем  не сомневающиеся, надеялись
прорваться не молитвами и послушанием, а с помощью Ее Величества Науки.
     Как  говорили  когда-то  в  Житиве,  кто  знает,  где  найдешь,  а  где
потеряешь,  кто знает... И еще говорили, кабы знал, где упадешь, постелил бы
соломки...
     Нынче  я  думаю, что те, кто не выдержал вступительных экзаменов или не
прошел  по  конкурсу и потому целыми днями заливался горькими слезами, могли
стать, а может, и стали, намного счастливее меня. Однако все это - сейчас.
     А тогда...
     Тогда  мы  были  словно  на  вершине  горы - далеко внизу, под ногами -
облака,   зеленые   долины   с   маленькими  извилистыми  ниточками-речками,
небольшие,  со  спичечный  коробок,  дома и совсем маленькие люди, настолько
озабоченные  и  занятые  делом,  что  нет  у них времени даже на миг поднять
голову  и  взглянуть  на  ту вершину, где стоим мы, счастливые, как боги или
космические  пришельцы, которым давным-давно все ясно в жизни и устремлениях
этих людей.
     Я  занялся  медициной  так  же  одержимо,  как  Олешников  физикой, как
Лабутько  историей.  В  то  далекое  время  мы  не  знали,  куда выведут нас
стежки-дорожки,  мы  всего лишь верили во всемогущество Ее Величества Науки.
Каждый  из  нас искал свои пути к вратам царства вечности, каждый был, как я
понимаю   сейчас,  по-своему  сумасшедшим,  однако  в  ту  далекую  пору  мы
чувствовали  себя  так,  как  чувствуют  заговорщики, мы были членами единой
невидимой и тайной организации...
     Мы   целыми   днями   просиживали  в  библиотеках,  в  лабораториях,  в
аудиториях,  а потом, когда встречались в университетском скверике, сразу же
схватывались:  до  изнеможения  спорили  о  сущности  вечного, к чему упорно
стремились и что, как нам казалось, вот-вот откроется каждому...
     - Старики,  -  так обращался к нам Олешников на первом курсе. На первом
курсе  все мы были очень и очень старые, а старые, как всем известно, должны
быть  мудрее и рассудительнее, должны знать все на свете. - Старики, вы хотя
бы   представляете,  что  открывает  и  может  открыть  физика  современному
человеку,  всему  человечеству?  С помощью физики человек может стать Богом,
физика  - то божественное, к чему мы можем прикоснуться. Как к антивеществу,
в  существование которого я верю. О-о, старики, там, в бесконечных просторах
космоса,  упрятана загадка нашего бытия, наша загадка. Недаром ведь оставили
мы  глухое Житиво, мы в этом не виноваты (в тот розовый час молодости и я, и
Олешников,  да  и  тот  же  Лабутько,  никогда  ни  в чем не были виноваты и
поэтому  так  часто  любили козырять: "Мы не виноваты в том, что..."), у нас
уже  от  рождения, помимо нашей воли и желания, заложено неодолимое влечение
к   космическим   далям,   заметьте,   старики,   это  влечение  неосознанно
проявлялось  во  все  времена  у  всех  людей,  и как доказательство этого -
высокие  пирамиды,  храмы,  церковные купола, которые тогда, столетия назад,
возвышались  на  холмах,  будто  современные  ракеты... Скажите мне, почему,
почему  человечество  все  время  стремится  вверх, к звездам? Почему, я вас
спрашиваю?  Сказки  о  коврах-самолетах,  дирижабли,  самолеты,  космические
корабли  с  космонавтами  -  это  единая цель... Догадываетесь ли вы, что за
всей   этой   деятельностью  скрывается  что-то  большее?  Ибо  только  там,
далеко-далеко  от  нас,  от  этой грешной земли сумеем приобщиться мы к тому
вечному,  что  каждому  из  нас дано почувствовать в детстве и что потом всю
жизнь  маячит у человека впереди, к чему мы стремимся, покидая обжитые хаты.
И  вот  с  помощью  физики,  построив скорые космические корабли, мы наконец
сумеем  докопаться до загадки нашего бытия. Только в этом выход для человека
и  для всего человечества. Только через космос сумеем мы выйти к бессмертию.
Старики,  оглянитесь:  все,  что  делает  человечество,  как  раз и является
доказательством  моих  размышлений,  -  так  категорично  заканчивал монолог
Олешников  и  решительно  отбрасывал со лба длинные волосы (о чем-либо ином,
кроме судьбы человечества и бессмертия, мы в ту пору и не заикались).
     Проходил  день-другой,  и  во время очередной встречи в университетском
скверике  Олешников не менее решительно и не менее категорично начинал новый
монолог:
     - Старики,  -  при  этом  Олешников  неторопливо  поглаживал  жиденькую
бородку  и  смотрел  мимо нас куда-то далеко-далеко. Он, казалось, даже и не
мимо  нас  смотрел,  а сквозь нас, будто сквозь стекло. В тот год почти весь
первый  курс  отпустил бородки, что само по себе было признаком гениальности
и  озабоченности  мировыми  проблемами,  так что мне порой становилось не по
себе  от  мысли,  что  же  делать  с  таким количеством гениев? - Старики, я
считаю,  что  тайна бытия недалеко, она совсем рядом, возможно, она в каждом
глотке  воздуха,  которым  мы,  не  задумываясь,  дышим. Задумывались ли вы,
старики,  о том, что чем глубже в микромир залезает человек с помощью физики
и   техники,  тем  больше  загадок  открывает  он  в,  казалось  бы,  пустом
пространстве?  И  вот  недавно  я  стал догадываться - пока что эта гипотеза
принадлежит  только мне, но вскоре я докажу ее всему образованному миру, она
станет  теорией,  -  что  микромир  и  макромир,  даже  и не макромир, а вся
Вселенная  не  просто  где-то  граничат,  а переливаются друг в друга... Это
трудно  объяснить,  как  трудно  объяснить  и  то,  что  представляет  собой
электрон  -  частичку-волну... Вы хотя бы понимаете, что я хочу сказать? Чем
глубже  мы  залезаем  в  микромир,  тем,  как это ни удивительно, все больше
энергии  пробуждается  в мертвой пустыне. Ядерные реакции, термоядерные. Все
это  -  только  врата,  только  начало,  только  цветочки... Если мы взорвем
нейтрино  -  мы  взорвем  и  всю  Вселенную.  Микромир  не подпускает к себе
человека.  Вы-то  догадываетесь,  что  в этом как раз и есть загадка? Здесь,
там  (Олешников  начинал  указывать  пальцем  вокруг  себя, и в это время он
казался  сумасшедшим),  в  каждом глотке воздуха таится та страшная энергия,
которая  в  любой  миг  может  взорвать,  разнести  на кусочки не только всю
Землю,  но и всю галактику. В космос к загадке нашего бытия мы если и сможем
добраться,  то  только с помощью того таинственного и грозного, что спрятано
внутри ядра...
     - Да  брось  ты  нам  головы  морочить,  Олешников, мы давно не дети, -
говорил  Лабутько  и презрительно сплевывал на асфальт дорожки, - все, о чем
ты  здесь  заливаешь,  давным-давно  было:  и  громкие  слова о космосе, и о
микрокосмосе,  и  даже,  я считаю, ядерные реакторы были... Не первые мы, не
первые.  Нам  надо  только научиться разгадывать то, что спрятано здесь, под
нашими  ногами.  Недаром ведь, недаром когда-то было сказано: из земли вышел
и  в  землю  пойдешь...  - И Лабутько так стучал ногою по асфальту, что даже
очки  сползали  ему  на  нос. И он начинал смеяться над Олешниковым, как над
ребенком.  -  История  -  вот  истинный  источник  знаний. Дай Бог, чтобы мы
разобрались  в  том,  что  было  когда-то  на  Земле  до нашего появления на
территории  той  же  Белоруссии.  Время  -  это Господь Бог. Как ты этого не
поймешь,  Олешников?  Если  мы  сумеем  понять  по-настоящему,  открыть  или
постичь  тайну  Времени,  то  станем  вечными.  Неужели ты не понимаешь, что
человек  всю  жизнь борется со временем: и пирамиды, о которых ты только что
вспоминал,  и  храмы,  и  современные  города,  и  добрые  дела,  и  плохие,
кстати...
     Все   это  только  попытка,  только  неудачная  попытка  постичь  тайну
Времени...
     А я что говорил?
     И  я,  конечно  же,  не  лыком  шит, я тоже сплевывал на серый асфальт,
исподлобья  посматривал на Олешникова и Лабутьку и не менее категорично и не
менее уверенно начинал свой монолог:
     - Оба  вы прощелыги, как вас только земля сырая носит. Вам бы не здесь,
в  городе, наукой заниматься, вам бы лучше в Житиве сидеть и никуда вовек не
высовываться.  Или, еще лучше, коров по очереди пасти, бери кнут и "выгоняй"
ори...  Как  вы  не  понимаете,  что  тайна  бытия упрятана не в космических
просторах  и  не в историческом Времени, а в человеке. Здесь она, здесь, - и
я  стучал  кулаком  в свою впалую грудь. И раз, и два. - Ты, будущее светило
физических  наук,  Олешников,  знаешь  ли  ты  хотя бы, что в мозгу человека
существует  рентгеновское  излучение,  есть  микроядерный реактор, тот самый
реактор,  который  по всем твоим научным теориям не должен да и не может там
находиться?  А  ты,  -  я  величественно поворачивался к Лабутьке и спокойно
рассматривал  его огромные очки с золочеными дужками, - ты, великий историк,
знаешь  ли  ты,  что  в  генах  человека заложена определенная программа его
развития,  от первого крика до самой старости... Будто в новейшей ЭВМ, в нас
заложена  та  информация, которую вы оба собираетесь искать. Один - в недрах
земных,  другой  -  в  просторах космических. Ах, какие же вы прощелыги, как
вас только из Житива выпустили!
     И   тут   мы   неожиданно,  как  по  команде,  замолкали,  застывали  в
университетском   скверике,   подобно  памятникам,  неподвижно  стоящим  уже
который  год... И все было так, как бывает всегда, когда человеку напомнят о
чем-то  плохом,  а  то  и  неприятном  в его личной жизни - о том, что кроме
самого человека и знать никто не должен.
     Каждому  из  нас вспоминалось Житиво, которое здесь, в городе, мало кто
знал,   -  та  длинная  запыленная  улица  посреди  хат  с  палисадниками  и
непременными  скамейками  у палисадников, та извилистая Житивка, где учились
плавать,  те колхозные поля, со всех сторон окруженные пущей, то - зеленые в
начале  лета,  то  -  желтоватые  от созревших хлебов, картошка на огородах,
зацветающая  посередине  лета голубовато-белыми мягкими, почему-то грустными
цветами,  вспоминался  колхозный  двор  с конюшней и водокачкой и - житивцы:
женщины  в длинных темных юбках, в кирзовых сапогах или резиновых, в которых
столь  удобно  топтать  осеннюю  или  весеннюю  грязищу, а если на коровнике
работаешь,  то  и  вовсе  не  снимай с ног те резиновики ни зимой, ни летом;
мужики  ходили  в  хлопчатобумажных  пиджаках  или  в  фуфайках,  у них были
простые,  вечно  загоревшие  лица,  открытые  пристальные  взгляды,  широкие
мозолистые  руки,  умевшие  косить,  пахать,  кидать  вилами  вонючий  навоз
(может,  все  началось  не тогда, когда мы дружно, без оглядки повылетали из
Житива,   а   намного  раньше,  когда  мы  впервые  догадались,  что  навоз,
оказывается,  воняет,  и, чтобы перебить этот неприятный запах, умные люди в
городах  придумали  специальные  сладкие духи и одеколоны, и после этого нас
уже  никакой  силой  было не удержать в Житиве), а еще житивцы умели вершить
стога,   наловчились  водить  тракторы  и  машины,  доили  коров,  пестовали
детей...  Житивцы  многое  умели, однако они не умели столь вычурно, как мы,
рассуждать   о   вечности   и  бессмертии,  может  быть,  они  и  совсем  не
задумывались  над  всем этим вечным: и над неуловимым загадочным Временем, и
над   привлекательным   бесконечным   космосом,  а  тем  более  над  тайнами
микрокосмоса,  может,  им  вместо  этих  рассуждений  по  самые  уши хватало
впечатлений  от  того  светлого  весеннего  дня,  когда они ходили на погост
проведать  своих,  может,  именно  это  и было для них тем наивысшим, к чему
могли  они  приблизиться  в  своем  разумении:  тихонько посидеть у зеленого
холмика,  под  которым  уже  ничего  и  никого  нет,  всплакнуть  и,  утерев
мозолистой  ладонью  мокрое лицо, снова взяться за свое, извечное, без конца
и  края,  это  двухсменное - в колхозе и дома, и в которое иногда вплетались
бабьи   ссоры   и  сплетни,  редкие  протяжные  песни,  все  более  и  более
заглушаемые   транзистором,  и  еще  вплеталась  надежда,  что  где-то  там,
далеко-далеко  от  Житива,  существует  иная, прекрасная жизнь, в которую их
разумные  детки, пусть только на ноги встанут, пойдут толпой, чтобы отыскать
свое счастье...
     О-о,  какие  тогда,  на  первом курсе, мы были умные! Как все мы хорошо
знали, как нам было стыдно за своих малограмотных житивцев!
     И   потому,  помолчав,  больше  ни  слова  не  сказав  друг  другу,  мы
быстренько  разбегались из университетского скверика, и снова каждый из нас,
будто  утопающий  за  соломинку,  хватался  за толстые и тонкие учебники, за
мудрые  лекции,  после  которых  на  первых  порах  мир становился простым и
ясным,  а  потом,  спустя  день-другой, он окутывался еще большим мраком, мы
хватались  за  опыты  в  лабораториях,  ибо  каждый из нас быстрее стремился
постичь  то  вечное,  чего  житивцы  -  какие они отсталые, наши житивцы, ну
прямо  тьфу  скажешь,  слушая  их  деревенские  разговоры  о поросятах или о
картофеле! - никогда не могли ощутить и понять по-настоящему.
     Ибо им все некогда.
     Да и образования у них маловато. Не то что у нас, студентов..."


                               Раздел второй

СУЩНОСТЬ ОТКРЫТИЯ

     Еще  в  древности  люди  заметили  связь  между  многими заболеваниями,
появлявшимися  у  людей  тогда,  когда  возл