и набивай  трюм  оружием.  Сам
присмотри, чтоб грузили  с  усердием  -  меч  к  мечу,  секира  к  секире.
Поплотнее. Ты понял, камышовая труха?
   - Все понял, светозарный, - закивал Эзул, остренько поглядывая  хитрыми
глазками. - Сделай милость, отведан сладкой лепешки с фазаньими мозгами, я
их сам пеку...
   - Сам печешь, сам и жуй. - Миликон покрутил крупным белым носом. - Вели
своим рабам, чтоб ходили мочиться подальше. Так и бьет в ноздри.
   - Исполню, светозарный. - Эзул вдруг захихикал.  -  Дозволь  надеяться,
что старый Эзул будет скоро вознагражден за верность и усердие...
   - Надейся, - великодушно разрешил Миликон.
   - Одну только утеху себе  и  позволяю  -  сладкую  еду,  -  жалостливым
голосом сказал Эзул.  -  Жилище  совсем  обветшало,  на  одежду  и  то  не
хватает...
   - Ну-ну, не прибедняйся, старый плут. Будто я не знаю, сколько  у  тебя
серебра накоплено. Где павлидиев сынок? Почему я должен ждать?  Было  тебе
ведено...
   - Я исполнил, светозарный! Все сделал, как ты велел. Не моя  вина,  что
он опаздывает.
   - Собачий род, -  пробормотал  Миликон  и  пнул  ногой  груду  плетеных
корзин. - Сиди тут и нюхай.
   - Светозарный, - сказал Эзул  после  недолгого  молчания,  -  никто  из
верных тебе людей не знает так хорошо торговлю и ремесла, как я.  И  когда
ты по праву займешь трон Тартесса...
   - Я сделаю Амбона верховным казначеем, - усмехнулся Миликон.
   Эзул так и подпрыгнул, затряс неопрятной бородой.
   - Амбона! - возопил он. -  Этого  толстобрюхого  навозного  червя,  чья
ослиная голова глупее зада последнего из моих рабов!
   - Может, и так, - развлекался Миликон, - но со своей ослиной головой он
оказался умнее тебя. Амбон достиг богатства, а ты...
   - Да он всю жизнь душил меня! - Эзул брызгал слюной, бил себя кулачками
в грудь. - Он потопил  в  море  мой  корабль,  он  не  подпускает  меня  к
Касситеридам!  Он  меня  разорил,  да  заворотит  ему  Черный  Бык   кишки
навыворот, да заклюют его голодные цапли!
   - Отодвинься, - прервал Миликон яростный ноток брани. - Я пошутил. Если
ты завтра сделаешь все так, как я велел, - будешь казначеем.
   - Можно ли так шутить, светозарный Миликон, - захныкал Эзул. -  Позволь
сесть... меня ноги не держат от твоих шуток... Конечно, я все сделаю,  как
велишь. Разве я когда-нибудь...
   - Ты сам будешь ведать погрузкой, потому что грека я вечером  увезу  на
охоту. Ни мне, ни ему не нужно завтра быть в городе.
   - Ты не будешь? - Эзул заметно обеспокоился, глазки у него забегали.  -
Но если...
   - Не бойся, - небрежно бросил Миликон. - Ты сделаешь дело  без  помехи.
Завтра людям Павлидия будет не до нас. - Он пропустил меж холеных  пальцев
завитую бороду. Повысил голос: - Долго еще я буду  ждать  этого  собачьего
сына?
   Тут из мастерской донеслись крики. Дверь распахнулась, в каморку шагнул
молодой человек в короткой,  до  колен,  темно-серой  одежде,  перетянутой
широким кожаным поясом, какие носили тартесские моряки. На  его  загорелых
щеках курчавился юношеский пушок, твердые губы кривились в усмешке.
   Он мяукнул вместо  приветствия,  повалился  на  корзины,  непочтительно
спросил:
   - Что нового, Миликон?
   Верховный  казначей  прикрыл  веками  глаза.  Его  коробило  от   такой
развязности, однако он не одернул юного наглеца.
   - Я привык, чтобы ожидали меня, - сухо сказал он, подчеркнув  последнее
слово.
   Юнец заворочался, устраиваясь поудобнее, корзины трещали и скрипели под
ним.
   - Я очень торопился, - ухмыльнулся он, - но  сегодня  всюду  разъезжают
глашатаи, и меня дважды задержала толпа. Я даже выучил  великое  изречение
наизусть. "Сущность не в рыбе иль мясе", - гнусаво затянул он.
   - Перестань, - Миликон поморщился.
   - А потом, -  продолжал  юнец,  пристраивая  одну  из  корзин  себе  на
кудлатую голову, - потом мне пришлось малость  проучить  палкой  нахальных
рабов, загородивших мост носилками. А потом, когда я  вошел  в  мастерскую
этого прыткого  старичка,  -  тут  он  запустил  в  Эзула  корзиной,  -  я
споткнулся о канаты. Твои рабы растянули там канаты, и мне пришлось вздуть
одного или двух... Кстати. Миликон, не твои ли  носилки  были  там,  подле
моста?
   - Я терпеливо сношу твои дерзости, Тордул, потому что...
   - Потому что побаиваешься моего грозного родителя.
   Миликон выпрямил спину.
   - Я никого не боюсь, - сказал он высокомерно. - Я столь же  светозарен,
сколь и твой отец. А ты хоть и предпочел удел простого моряка,  не  должен
забывать, что в твоих жилах течет кровь высокорожденного...
   - Пополам с кровью рабыни, - вставил Тордул. - А ваши титулы  для  меня
все равно что плевок.
   - Я сношу твои дерзости только потому, что у нас с тобой одна цель.
   - Да, - сказал Тордул, - с тех пор, как ты рассказал мне  о  несчастном
Эхиаре, у меня одна  только  цель:  восстановить  справедливость,  вернуть
Тартессу законного царя.
   - Этого хочу и я.
   - Давно уже слышу. Но дальше разговоров дело не идет.  Чего  ты  ждешь,
Миликон? Я перестал тебе верить.
   - Я ждал удобного часа. Теперь он настал.
   Скрипнули корзины. Тордул вскочил, стал,  широко  расставив  голенастые
ноги, перед Миликоном, впился в него напряженным взглядом.
   - Настал? Ты говоришь - настал наш час?
   - Да. Не знаю только, готов ли ты со своими...
   - Мы готовы! - крикнул Тордул. Он подскочил к  двери,  выглянул,  потом
заговорил свистящим шепотом: - Тартесс пропах мертвечиной, вот что я  тебе
скажу! Великая Неизменяемость - ха! Да она только на  кладбище  и  бывает,
неизменяемость!  Сидят  в  своих  дворцах,  провонявших  кошками,  жрут  с
серебряных блюд...
   - Я сам ем с серебряного  блюда,  но  это  нисколько  не  вредит  моему
пищеварению, блистательный Тордул, - с тонкой усмешкой сказал Миликон.
   - Хватит! - рявкнул Тордул. - Да, я блистательный по  рождению,  но  не
желаю носить титула, который теперь продается за деньги любому богатею.
   - Деньги нужны казне, - спокойно возразил Миликон. - Это я тебе говорю,
как верховный казначей.
   - А куда идут эти деньги? На новые дворцы, на кошек, на наложниц? Олово
- вот богатство Тартесса. Возим мы его, возим  с  Касситерид,  а  кто  его
нынче у нас покупает? Все склады забиты слитками. Где  фокейские  корабли?
Как можно было допустить, чтобы Карфаген стал на их пути?
   - Оставим Карфаген, поговорим лучше о завтрашнем дне...
   Но Тордул не унимался. Крупно шагал по каморке, выкрикивал:
   - Нашли забаву - голубое серебро! Зачем оно нужно?
   - Не кощунствуй, - Миликон сдвинул густые брови. - Ты прекрасно  знаешь
заветы предков.
   - Заветы предков? Да я ставлю корабль олова против  самой  облезлой  из
твоих кошек, что наши почтенные предки и сами не знали...
   - Довольно, Тордул! Голубое серебро - святыня Тартесса, а народу  нужна
святыня. Сядь и  слушай.  Завтра  за  час  до  восхода  твои  люди  должны
накопиться у западных ворот крепости. Пробирайтесь не по дороге, а  левее,
где густой кустарник, только без  шума,  чтобы  на  сторожевых  башнях  не
услышали. Завтра большая кошачья охота, и многие блистательные  отправятся
туда со стражниками; именно такого дня я и дожидался. Ты со своими  людьми
ворвешься во дворец и схватишь Аргантония...
   - Я своими руками убью его! - закричал Тордул.
   - Пошлешь по городу верных людей  кричать  на  царство  Эхиара,  а  про
Аргантония пусть кричат... сам знаешь что.
   Тордул нетерпеливо дернул ногой.
   - А Эхиар?
   - Мои люди доставят его в город. Ты встретишь его с надлежащим почетом.
   - За это не беспокойся! - восторженно вскричал Тордул.
   - Я еще не кончил. Когда вы ворветесь в крепость, направь часть людей к
дворцу своего родителя. Пусть они сомнут его стражу, а его самого  возьмут
под надежную охрану.
   - Это я сделаю, - ответил Тордул, помолчав. - Но...  что  с  ним  будет
дальше?
   -  Посмотрим.  Думаю,  что  его  государственная  мудрость   пригодится
Тартессу и в дальнейшем.
   Они  поговорили   еще   немного,   обсудив   подробности   предстоящего
переворота, а затем юный мятежник покинул канатную мастерскую купца Эзула:
он торопился к своим людям.
   Эзул проводил его за ворота, посмотрел  вслед  и  вернулся  в  каморку.
Отломил кусок лепешки, сунул в редкозубую щель под вислыми усами, пожевал,
исподлобья взглянул на верховного казначея.
   - А что, светозарный Миликон, если этот сумасшедший и  впрямь  захватит
власть и провозгласит царем этого... Эхиара?
   - В Тартессе будет  править  наместник  Карфагена,  -  сказал  Миликон,
поднимаясь. - Только Карфаген может покончить с царствованием  Аргантония.
А мы, - он дернул Эзула за бородку, - мы дадим для этого Карфагену  оружие
из черной бронзы. Надрубал терпеливо поджидает в Столбах нашего греческого
гостя.
   Эзул довольно засмеялся, с бороды его посыпались крошки.
   - То-то обрадуется греческий простофиля, - сказал он, - и оружие увезет
и старого дружка Падрубала повидает. Хи-хи-хи, придется бедным фокейцам  с
персами палками воевать...


                   - Так вот кто бунтарь - Тордул. На чего он, собственно,
                хочет? Возвращения порядков, которые были в старину?
                   - Ну, допустим. А что?
                   - Да знаете ли,  идеализация  прошлого  более  подходит
                старикам. Наверное, это чисто возрастное. Представляю себе
                старика неандертальца - он обкалывает новый каменный топор
                и ворчит: "Разве это кремень, вот раньше кремни были..." А
                какой-нибудь наш потомок, дожив до преклонных  лет,  будет
                брюзжать, сидя перед объемным, цветным,  стереофоническим,
                воспроизводящим запахи телевизором: "Вот раньше,  говорят,
                передачи были..." Я что хочу сказать:  ваш  Тордул  молод,
                ему пристало вперед смотреть, а не назад.
                   - Но ведь он  не  мог  ничего  знать  о  неотвратимости
                исторического    прогресса.    Тордул    мог    почерпнуть
                представления о справедливости только из прошлого.
                   - Позвольте, а  восстания  рабов?  Спартак,  по-вашему,
                тоже оглядывался на прошлое?
                   - Но Тордул не  вожак  рабов.  Он  хочет,  в  сущности,
                дворцового переворота.
                   - Зря, зря. Парня с таким горячим бунтарским характером
                следовало бы поставить во главе восстания, которое...
                   - Дорогой читатель, очень просим: не торопитесь.



10. НА КОШАЧЬЮ ОХОТУ

   - Не нравится мне это, Горгий, - сказал кормчий  и  сплюнул  в  грязную
воду между судном и причалом. - Томили нас, томили, а теперь - кха!  Давай
в восточную гавань, выгружай наждак,  бери  черную  бронзу  и  убирайся  в
море...
   - Что тебе не нравится, Неокл? - рассеянно  отозвался  Горгий.  -  Чего
хотели, то и получаем.
   Они  сидели  на  корме  под   жарким   солнцем   Тартесса,   полуголые,
распаренные. Из-за мешков, сваленных возле мачты, доносились стук костей о
палубу, ленивая матросская перебранка.
   - Эй, Лепрей, довольно трясти!
   - Все равно больше двух шестерок не выкинешь.
   - Мое дело. Сколько хочу, столько и трясу.
   Покатились кости, раздался взрыв хохота.
   - Опять один и один! Подставляй лоб, Лепрей!
   - Жаль, Диомеда нет, он мастер щелкать...
   - Что ж мы, братья, так и прощелкаем всю стоянку? Ни в  винный  погреб,
никуда не пускают. Чего хозяин нас держит, как собак на цепи?
   - Правильно делает, - отозвался  рассудительный  голос.  -  Диомед  вот
сходил на берег, да и пропал.
   - А скучно, братья, без Диомеда... Ну, чья очередь выкидывать?
   "Да, пропал Диомед, -  тоскливо  подумал  Горгий.  -  Обещал  разузнать
Миликон, куда он  задевался,  и  молчит.  Смутно  все,  тревожно...  Велит
корабль ставить под погрузку, а самого меня на кошачью  охоту  тащит.  Мне
ихние кошки поперек горла, тьфу!..  И  как  же  завтра  без  меня  грузить
станут? На первой волне груз разболтается, еще трюм разнесет... Неокл, он,
конечно, дело знает, да все не свой глаз..."
   - Не нравится мне,  -  продолжал  зудить  кормчий,  потирая  слезящиеся
глаза. - Груз дорогой, а как его через Столбы провезешь? Карфагеняне там.
   - Что делается в Столбах, о том здешние правители знают лучше  нас.  Не
пошлют же они такое оружие прямо в лапы врагам.
   А сам думал с нехорошим холодком в животе: Миликон сухой путь запретил,
непременно в море выталкивает. А от Миликона кто  приходил  с  повелением?
Канатный купец... Эзул этот самый... Сидит в Тартессе, а о нем  в  Столбах
Падрубал-карфагенянин заботится, ремешок с  письменами  шлет.  Темное  это
дело... Может, рассказать Миликону про ремешок?
   Новый взрыв смеха прервал его смятенные мысли.
   - Опять у Лепрея один и один!
   - Да у него просто лоб чешется, оттого и старается.
   - Вот бы у тебя так зачесался. Не везет, а вы, дураки, ржете.
   - Слышь, братья, знал я одного игрока - в точь наш Лепрей, как  бросит,
так один и один. Вот он однажды до того разозлился, что хвать  кости  -  и
проглотил, чтоб соблазну играть не было. А потом,  слышь,  подошло  время,
присел он за кустом,  а  они,  кости,  значит,  возьми  да  выйди  наружу.
Посмотрел он под себя - опять один и один!
   От матросского хохота вздрогнуло судно.
   - Эй, вы, потише! - крикнул Горгий.
   Потянулся к ведру, плеснул на себя воды:  хоть  и  теплая,  а  все-таки
полегче, когда мокрый.
   Рассказать Миликону про ремешок,  конечно,  можно,  но  вот  вопрос:  в
новинку ли ему это будет? Уж если Эзул у него ходит  в  доверенных  людях,
то, может, и сам Миликон стакнулся с Падрубалом? Неужели такой  знатный  в
Тартессе человек держит руку злейшего врага своего города?..
   Горгий тихонько поцокал языком.
   - Ты ему скажи,  что  корабль  неисправен  -  кха!  Испроси  дозволения
отправиться сухим путем, -  будто  сквозь  туман  слышал  он  нудную  речь
кормчего.
   Не ответил. Снова и снова перебирал в памяти слова Эзуэта, с час  назад
приходившего на судно. Хорошо начал купец, обрадовал: завтра, мол, с  утра
выгружай наждак, получишь чернобронзовое оружие. Была  понятна  и  просьба
перевести корабль к восточному причалу - для удобства погрузки.  А  дальше
началось непонятное: желает-де светозарный Миликон показать  тебе  кошачью
охоту... высокая это честь для приезжего купца, еще  никто  из  греков  не
удостаивался...
   Вдруг  пришла  догадка:  не  опасается  ли  Миликон,  что  он,  Горгий,
заполучив оружие, перегрузит его на повозки и, нарушив  запрет,  уйдет  из
Тартесса не морем, а сушей? Не потому ли желает держать его,  Горгия,  при
себе вплоть  до  того  часа,  когда  закончится  погрузка  и  можно  будет
выпроводить корабль в море? В  море,  прямиком  в  загребущие  падрубаловы
лапы...
   Ну нет, любезнейший, не на такого ты наскочил!
   Горгий поднялся, взглянул на клепсидру: сколько вытекло воды с полудня.
О, уже четыре часа... Пока не поздно, надо идти к купцу Амбону. Лучше  бы,
конечно, к том купцам, которые талант с  восьмой  предлагали,  но  где  их
разыщешь? Ладно, пусть Амбон забирает наждак, а заодно и корабль.  Сколько
б запросить, все-таки двести талантов свинца ушло на обшивку днища,  такой
корабль на дороге не валяется... Ну,  подсчитаем.  И  пусть  Амбон  грузит
олово в слитках прямо на повозки и пусть лошадей дает, а не быков,  так-то
поскорее до Майнаки доберемся. Сегодня же вечером и пустимся в дорогу.  Уж
лучше олово в Фокее, чем рабство в Карфагене...
   Да, и еще не забыть попросить у Амбона провожатых и охрану до перевала,
а то нарвемся еще на гадирский отряд. Этот Амбон, по всему видно, в  чести
у Павлидия, уж десяточек стражников выпросит у него... А Миликон - что  ж,
пусть везет на охоту свою кошачью стаю; он, Горгий, ему не попутчик...
   Повеселев от принятого решения, Горгий велел кормчему  приготовить  все
для выгрузки наждака, а сам прошел к себе в каюту.  Вытащил  из-под  койки
сундучок, облачился в серый, обшитый по подолу красным меандром гиматий.
   Только ступил на сходню - глядь, бегут по причалу коричневотелые рабы с
носилками, позади носилок грохочет по доскам на  привязи  пустая  тележка.
Прямо к судну... Это кого ж еще  шлют  всемогущие  боги  на  его.  Горгия,
разнесчастную голову?..
   Остановились рабы, откинулся в носилках пестрый  полог.  Горгий  так  и
остолбенел  и  рот  позабыл  закрыть:  Астурда!  Голову  набок  наклонила,
улыбается...
   - Ты ко мне, Астурда?
   Танцовщица легко спрыгнула с носилок, защебетала, мешая греческие слова
с тартесскими. Ткнула тонким пальцем в тележку. Волосы ее  из-под  высокой
шапки лились чуть ли не до пят, и  были  они  не  черные,  как  показалось
Горгию тогда вечером, а цвета спелого каштана. И глаза были того же цвета,
только яркие и прозрачные.
   Понял Горгий из ее объяснений, что утром умащивала она своего  хозяина,
Сапрония, благовонным египетским жиром, и до того понравился толстяку этот
жир, что возжелал он получить  в  дар  еще  полдюжины  амфор,  а  то  ведь
неведомо, когда снова приплывут в Тартесс фокейские купцы. Вот  и  повелел
он ей, Астурде, ехать в гавань. И еще понял Горгий, что поручение это было
ей приятно.
   Конечно, пришли Сапроний за жиром кого другого, вряд ли  добавились  бы
новые амфоры к его запасам благовоний.  Но  кому,  как  не  поэтам,  знать
жизнь, а также место, которое в ней занимает женщина!
   Астурда  не  уклонилась  от  приглашения  отведать   греческого   вина.
Непонятно чему улыбаясь, высоко подняв голову, прошла  она  за  Горгием  в
дощатую каюту. Матросы, побросав кости, проводили ее такими взглядами, что
удивительно было - как не воспламенилось на ней легкое цветное одеяние.
   - Ну, чего уставились? - проворчал кормчий. - Баб, что ли,  не  видели?
Живо в трюм! Ведено расчистить все, что поверх наждака навалено!
   Когда же Астурда вышла  из  каюты,  на  тонких  ее  запястьях  блестели
украшения из янтаря, а из верхнего сосуда корабельной клепсидры  перетекло
в нижний немало воды - на три часа времени...
   Астурда сошла на причал, растолкала спящих рабов.
   Горгий хлопнул по плечу кормчего и весело сказал:
   - Такие-то дела, друг Неокл! Вели погрузить на ту тележку  шесть  амфор
египетского жира.
   - Кха! - только и сказал кормчий, неодобрительно покачав головой.
   Горгий смотрел вслед удалявшимся носилкам, и мысли его были  далеки  от
купца Амбона. Когда же он наконец вспомнил о  своем  намерении,  было  уже
поздно: из тучи ныли, вечно висевшей над портовыми  закоулками,  выскочили
два всадника. Гулко простучав копытами по доскам причала, осадили у сходни
коней, заорали сытыми голосами:
   - Эй, фокейский купец, собирайся! Светозарный Миликон  ожидает  тебя  в
носилках!
   И Горгий понял, что нельзя противиться судьбе.
   Когда завязывал в каюте сандалии, бросился  ему  в  глаза  воткнутый  в
стенку кинжал из черной бронзы - подарок Павлидия.
   Хоть и кошачья, а  все-таки  охота,  подумал  он,  мало  ли  что  может
случиться.
   И сунул кинжал за пазуху.


   Неслыханную  честь  оказал  иноземному   купцу   светозарный   Миликон:
пригласил в свои носилки. Велел греку  сесть  на  ковер,  сам  же  покойно
расположился на вышитых серебром подушках.
   Дорога, что шла вдоль крепостной стены на север, была хорошая, лошади -
одна впереди, другая сзади - бежали ровно, носилки чуть  покачивались.  За
носилками ехал особый возок, разгороженный  внутри  так,  чтобы  охотничьи
кошки не задирали друг друга. Было их там десятка два, злых,  длинноногих,
двое суток не кормленных. Орали они дурными голосами,  не  переставая.  За
возком пылил конный отряд - личная стража верховного казначея.
   Заговаривать первым с высокорожденным не полагалось, и  Горгий  томился
за опущенными занавесками. Миликон жевал сушеные плоды смоковницы, щурился
на Горгия, поигрывая серебряным нагрудным украшением.
   "И чего он едет занавесившись, - подумал Горгий. - Экая духотищ