настигли Эхиара здесь, вдали от его потайного горна.
   Горгий поцокал языком, сказал:
   - Принеси воды.
   Астурда выбежала во двор,  к  бассейну,  вернулась  с  кувшином.  Эхиар
вертел головой, вода не попадала  ему  в  рот,  лилась  на  белую  одежду.
Астурда  опустилась  на  колени,  гладила  его  по  голове,  как  ребенка,
приговаривала что-то ласковое. И понемногу старик успокоился, взгляд  его,
устремленный на женщину, прояснился. Смех перешел  в  икоту,  потом  Эхиар
повалился на подстилки, затих. Дыхание его было хриплым, прерывистым.
   - Кто этот дедушка? - спросила Астурда. - Что с ним?
   Горгий пожал плечами. А Диомед проворчал:
   - Веселая болезнь.
   Со двора донесся  сердитый  голос  Ретобона  -  он  распекал  рабов  за
бесчинства, угрожал кому-то плетьми. Тяжелые шаги, звон оружия -  Ретобон,
сопровождаемый помощниками, вошел в спальню. Его  худое  лицо  помрачнело,
когда Горгий рассказал о болезни Эхиара.
   - Никому об  этом  ни  слова,  -  распорядился  Ретобон.  -  Ты,  грек,
отвечаешь головой. Никого сюда не пускать.  -  Он  посмотрел  на  Астурду,
отрывисто спросил: - Что за женщина?
   Горгий ответил не сразу. Потом решился:
   - Моя жена... - И, встретив недоуменный взгляд Ретобона, добавил: - Она
умеет ухаживать за больными.
   К  вечеру  Эхиару  полегчало,  разум  его  прояснился.   Он   стоял   у
зарешеченного окна, глядел  на  темнеющий  лес,  прислушивался  к  голосам
воинов, ржанию коней, воплям дерущихся котов. Горгий  подошел  к  старику,
стал объяснять, где они находятся, и чей это дом, и что происходит вокруг.
   - Хочу посмотреть на Тартесс, - сказал Эхиар. - В какой он стороне?
   - Отсюда не увидишь. С крыши, может быть...
   - Проведи меня, - властно сказал Эхиар.
   Вдали, за верхушками  деревьев,  розовея  в  закатном  солнце,  сверкал
серебряный купол храма. Чуть левее вырисовывался многозубчатый верх  башни
Пришествия. Опершись темными, в синих переплетениях вен руками на  перила,
Эхиар долго смотрел на вершины тартесских святынь. Глаза его  слезились  -
должно быть, от ветра.
   Горгию наскучило торчать на крыше.
   - Пойдем вниз, -  сказал  он.  -  Астурда  хочет  напоить  тебя  кислым
молоком. А то ты уже третий день...
   Он умолк, прислушиваясь к бормотанию Эхиара, пытаясь  разобрать  слова.
Но, видно, Эхиар говорил не по-тартесски. Речь его, изобилующая  шипящими,
напоминала звук весла в кожаной уключине. Молится, что ли, подумал  Горгий
и, присев на корточки, стал терпеливо ждать.  С  огорчением  подумал,  что
давно не приносил жертвы богам - нечего было жертвовать да и негде. Не мог
же привлечь обоняние богов запах жалкой рабской похлебки. Надо бы пошарить
по дому - не осталось ли чего подходящего для жертвы...
   - Какой нынче день? - спросил Эхиар, не оборачиваясь.
   - Я веду счет времени по-гречески, - ответил Горгий, поднимаясь.  -  Но
слышал от ваших, что через три дня будет  праздник  Нетона,  или  как  там
вашего главного бога зовут...
   - Нетон - великий бог богов, - резко  сказал  Эхиар.  -  Имя  его  надо
произносить со страхом.
   Горгию стало обидно за своих богов.
   - Наш Зевс Керавногерет [собиратель молний (греч.)] главнее всех богов,
- сказал он. - Он может такую грозу наслать, что...
   - Замолчи, неразумный младенец, - прервал  его  Эхиар.  -  Откуда  вам,
грекам, знать, как ужасен гнев Нетона... как вспучивается  и  разверзается
земля, поглощая дворцы и города... как вырываются из недр  огненные  реки,
сжигая, испепеляя целые царства... как уходят в  морскую  пучину  огромные
острова и только волны выше гор ходят там, где прежде была земля...
   Горгий воззрился на старика.
   - Где ты видел такую катастрофу? - недоверчиво спросил он.
   - Никто из ныне живущих не видел. Это было много веков назад.  -  Эхиар
простер руку в ту сторону, где за деревьями  пылал  пожар  заката.  -  Там
лежали эти земли. В Океане. Когда-то им принадлежал весь мир.
   - Чем же они разгневали Нетона?
   - Ненавистью.
   - Ненавистью? Они возненавидели своего бога?
   - Ты задаешь глупые вопросы. - Эхиар вытер полой  слезящиеся  глаза.  -
Нетон дал им все, чего мог пожелать  смертный.  Их  земли  процветали,  их
женщины были  прекрасны,  а  рабы  искусны  и  послушны.  Их  оружие  было
непобедимо. Их  мудрецы  научились  копить  голубое  серебро  и  старались
проникнуть в его суть, ибо Нетон вложил в голубое серебро  великую  тайну.
Но в своем тщеславии  они  преступили  черту  дозволенного.  Они  накопили
голубого серебра сверх меры и стали украшать им  не  только  храмы,  но  и
оружие. Царство пошло войной на царство, посевы были  вытоптаны  и  залиты
кровью, и люди обезумели от крови  и  ненависти.  И  тогда  Нетон  жестоко
покарал их. Великие царства погибли от огня и погрузились в  Океан.  Позже
других погибла земля, что лежала недалеко отсюда. Спаслась лишь  ничтожная
горстка людей.
   Эхиар умолк надолго. Небо на западе  стало  меркнуть,  с  моря  повеяло
вечерней прохладой. В лесу зажглись костры.
   - Они приплыли к этому берегу, - сказал Эхиар, - и подчинили себе племя
здешних иберов, которое поклонялось Черному Быку  и  даже  не  знало,  что
зерно, брошенное в землю, прорастает и дает новые зерна. Они научили диких
иберов строить дома и корабли, и добывать металл,  и  возделывать  посевы.
Так возник Тартесс. С тех пор прошли  века,  и  сыны  Океана  стерлись  из
людской памяти. Только цари... только цари Тартесса, которые ведут от  них
свое происхождение... - Эхиар вдруг схватил Горгия за руку. - Видишь башню
напротив храма?
   - Вижу, - сказал Горгий, осторожно высвобождая руку.  -  Мне  говорили,
это башня Пришествия. В нее нет хода...
   Эхиар засмеялся, и Горгий невольно отшатнулся: уж не  начинается  ли  у
старика опять веселая болезнь? Но Эхиар резко оборвал смех.
   - Через три дня, - пробормотал он озабоченно.
   - Послушай... царь Эхиар, - с запинкой сказал Горгий. -  Если  ваш  бог
покарал за ненависть великие царства, то... почему же люди  не  помнят  об
этом?
   - Забыли люди. Все забыли... ничего не помнят...
   От непривычно долгого разговора  старик  изнемог.  Тяжело  опираясь  на
Горгия, спустился вниз, в сапрониеву спальню, растянулся на подстилке.


   - Где ты научилась ухаживать за больными?
   - Разве этому учатся? Просто мне  его  жалко.  Он  такой  старенький  и
несчастный...
   - Он знаешь кто? Законный царь Тартесса.
   Астурда тихонько засмеялась.
   - А я царица Тартесса.
   - Не веришь? У него на груди царский знак.
   - Ах, Горгий! Ты слишком много говоришь о царях.
   - Ладно, - усмехнулся он. - Поговорим лучше о поэтах.
   - Ты злой. Я же не виновата, что меня купил поэт.  Меня  мог  купить  и
мясник и кто угодно.
   - Не знаю, удаются ли ему  стихи,  а  благовоний  он  изводит  чересчур
много.
   - Он не злой человек. Только очень не  любит  чужеземцев.  А  стихи  он
знаешь как сочиняет? Напишет два слова и три часа отдыхает. Мне даже жалко
его, так мучается человек.
   - Ты всех жалеешь. Меня тебе тоже жалко?
   - Сейчас, когда темно, - нет. А днем смотрю на тебя -  жалко.  Глаза  у
тебя грустные, и седых волос много стало... Почему люди мучают друг друга?
   - Не знаю. Так всегда было.
   - Вот бы превратиться в птиц и улететь куда глаза глядят... А, Горгий?
   - Боги всемогущи.
   - Ты похож на моего старшего брата. Слышал бы ты, как он  поет!  Почему
ты не хочешь бежать со мной? Тебе не нравится мое племя?
   - Как убежишь? - с тоской сказал Горгий. - Я ж  тебе  толкую,  женщина,
что мы окружены со всех сторон.
   - Вечно вы, мужчины, воюете. Что вам надо?
   - А тебе нравится быть рабыней?
   - Я устала. Я хочу домой.
   - Домой? У вас, как я понял, и города своего нет. Живете в повозках, то
здесь, то там...
   -  Ненавижу  город!  Тесно,  душно,  всюду  каменные  стены,   и   люди
подстерегают друг друга...
   - Выходит, и ты ненавидишь.
   - Обними меня, - сказала она, помолчав.


   У ворот дома  Сапрония  Козла  остановил  рослый  повстанец.  Приблизив
секиру к самому носу Козла, лениво осведомился:
   - Куда прешь, убогий?
   - К царю Эхиару, котеночек,  -  ласково  сказал  Козел.  -  Ведено  мне
доставить ему хорошую пищу.
   - А ну покажи. - Воин потянулся к мешку, что был у Козла за плечом.
   - Нельзя, котеночек. Все куски считаны.
   Все же после недолгого препирательства Козлу пришлось  раскрыть  мешок.
На разговор подошло еще несколько воинов. Щупали, нюхали, качали головами:
пища и впрямь была хороша, особенно еще теплый, духовитый пирог с тыквой.
   - Ну, иди, - сказал рослый повстанец и, вздохнув,  добавил:  -  У  меня
жена была мастерица пироги печь.
   У дверей царской спальни Козла ожидала неприятная  встреча:  на  пороге
сидел Диомед, строгал кинжалом палочку. На сладкие уговоры  Козла  отвечал
одно: "Мешок передам, а сам проваливай, пока цел".  Тут  выглянул  Горгий,
хмуро выслушал Козла, мотнул головой: "Проходи".
   Диомед вошел вслед за Козлом,  молча  отнял  мешок,  аккуратно  выложил
царский харч на стол. Тем временем Козел тихонечко направился к двери, что
вела  в  соседнюю  комнату,  приоткрыл.  Горгий  мигом   подоспел,   оттер
любопытного от двери.
   - Нельзя к царю, - сказал он. - Сами управимся. Астурда!
   Козел удивленно посмотрел на молодую длиннокосую женщину, выбежавшую из
царской спальни.
   - Посмотри, что он там принес, - сказал Горгий, кивнув на стол.
   Не понравилось это Козлу.  Уже  и  бабу  к  самозванцу  приставили,  не
проберешься к нему. А пробраться надо...
   - Обижаете меня, - жалобно протянул он. -  Не  чужой  я  ему...  Эхиару
нашему. Много лет мы с ним на рудниках душа в душу...
   Никто не ответил  ему.  Астурда,  со  вниманием  осмотрев  еду,  певуче
сказала:
   - Пирог ничего, а мясо пережарено. Поставь, Диомед, в холодок. На  ночь
дам ему кусок пирога с кислым молоком.
   - На ночь кислое молоко - в самый раз, - подхватил Козел. - Где  оно  у
тебя, красавица? Дай-ка отнесу, не чужой я ему человек. Сколько  мы  одной
похлебки вместе...
   - Не чужой человек, - передразнил Диомед. - Знаем мы тебя, на  рудниках
житья не давал. На Молчу... на Эхиара наколдовал болячки, а теперь к  нему
же и подлизываешься.
   - Неправда! - тонко выкрикнул Козел, пятясь от наступавшего Диомеда.  -
Я его всегда как родного отца любил. А вот ты, рыжий, откуда...
   Он не договорил. Из-за двери раздался хриплый хохот с  подвыванием.  На
пороге спальни появился Эхиар. Был  он  без  верхней  одежды,  всклокочен,
глаза безумно расширены. Сутулясь, пошел  он  прямо  на  Козла,  перемежая
лающий смех бормотанием: "Огонь от земли... Еще немного... Еще немного..."
Горгий и Астурда кинулись к нему, подхватили под руки,  Диомед  забегал  в
поисках кувшина с водой.
   И только когда старика водворили на место и Астурда, ласково поглаживая
его по голове, шептала успокоительные слова, - Горгий с Диомедом заметили,
что Козел исчез.
   - Нехорошо получилось, - сказал Горгий, поцокав языком. -  Про  веселую
болезнь никто не должен знать.
   Диомед сорвался с места, побежал к воротам.
   - Э, да его и след простыл, - ответил караульный  на  вопрос  и  махнул
секирой в сторону леса. - Я думал, вы его кипятком ошпарили.
   Диомед закашлялся, побрел в дом.


   В лесу Козел отдышался, осмотрелся. Снял с щей тугой  кожаный  мешочек,
висевший на шнурке. Боги помогли обойтись без  снадобья.  Да  и  как  было
подсыпать, когда его, Козла, и близко не подпустили к Молчуну.  А  заранее
отравить пищу Козел побоялся - могли и  самого  заставить  попробовать.  У
Молчуна веселая болезнь, долго он не протянет...
   Козел закопал мешочек в землю, притоптал ногой. Жаль снадобья,  нелегко
его приготовить, но если с ним попадешься... Кто  сам  осторожен,  того  и
боги берегут.
   Он достал из-за пазухи помятый  кусок  тыквенного  пирога  и  съел,  не
просыпав ни единой крошки. Потом  залег  в  кустарнике  и  стал  терпеливо
дожидаться темноты, готовя в уме разговор с Павлидием.
   Как только стемнело, Козел  выждал  момент,  когда  повстанцы  занялись
вечерним варевом, бесшумно прополз между повозок и, пригибаясь и  подобрав
полы, побежал на ту сторону. Раз  или  два  колючие  ветки  кустов  больно
хлестнули его по лицу.
   - Стой!
   Тяжело дыша, Козел остановился перед широкими лезвиями двух копий.
   - А, это опять ты,  козлиная  борода,  -  сказал  один  из  стражников,
присмотревшись. - Дождешься, что тебя проткнут насквозь.
   - Придержи язык! - прикрикнул Козел. - Проведи меня к начальнику, живо!
   - Живо можно и по морде, - буркнул стражник.
   Однако не стал спорить:  старший  велел  пропустить  лазутчика  туда  и
обратно беспрепятственно. Стражник высморкался и повел Козла по  трескучей
от сухих веток тропке к северным  крепостным  воротам,  где  был  раскинут
шатер начальника.
   Военачальник, сидя на мягких подушках,  ел  рыбу,  зажаренную  целиком.
Зубы его ходили по рыбьей спине от хвоста к голове и обратно  -  будто  на
дудке играл, - жир стекал по бороде на  желтый  нагрудник,  на  серебряные
пряжки. Возле масляного светильника двое телохранителей играли в кости.
   - Ну что? -  Военачальник  взглянул  на  вошедшего  Козла.  -  Укокошил
самозванца?
   - Считай, что он готов, - небрежно ответил  Козел.  -  У  него  веселая
болезнь. Завтра помрет, самое позднее - к вечеру.
   Военачальник перестал жевать.
   - Веселая болезнь? Ты уверен?
   - Подвинься, - сказал Козел и, усевшись, поднес к носу пузатый пифос  с
медовым вином. - Доброе вино!  -  Он  сделал  несколько  больших  глотков,
крякнул, обтер  ладонью  усы  и  бороденку.  Военачальник  ошалело  хлопал
глазами. Телохранители перестали играть в кости. - Доброе вино, - повторил
Козел, - давно не пивал.
   - Может, дать тебе закусить?  -  Военачальник  вдруг  развеселился.  Не
каждый день увидишь такого нахального раба.
   Телохранители, ухмыляясь, подошли ближе.
   - Так вот, - сказал Козел. -  Веселая  болезнь  -  это  посильнее,  чем
порошочку  подсыпать.  Завтра  самозванец   окочурится.   Подбери   слюни,
начальник, и посылай крикунов - пусть  прокричат  бунтовщикам,  что  ихний
царь помирает.
   Военачальник отшвырнул рыбий скелет, хлопнул  себя  жирными  руками  по
нагрудным пряжкам, гаркнул:
   - Будет исполнено, почтиблистательный!
   Телохранители заржали. Зрелище было хоть куда.
   Ах ты, котеночек мой, - снисходительно проговорил  Козел.  -  Скоро  ты
будешь подползать ко  мне  на  брюхе.  Царь  Павлидий,  Ослепительный,  уж
подберет для своего  старого  приятеля  Айната  хорошую  должностишку.  Ну
ладно. - Он не спеша поднялся, хрустнув суставами. - Поговорили, и хватит.
Вели этим жеребцам проводить меня во дворец. Я сам доложу Ослепительному.
   - Верно! - Военачальник тоже встал, почесал под мышкой. - Как раз такое
повеление я и имею. Эй, вы! Проводите почтиблистательного  во  дворец.  Да
смотрите у меня - чтоб с почестями! Дорогу перед ним расчищайте!
   Козел вышел из шатра,  телохранители  двинулись  за  ним.  Военачальник
подозвал одного, коротко бросил:
   - Удавить!


                   - О чем вы задумались, читатель?
                   - Об Испании. Вот я сейчас подумал:  что  прежде  всего
                приходит в голову, когда говорят - Испания?
                   - И что же?
                   - Да знаете, сразу наплывает  многое.  Реконкиста,  бой
                быков, инквизиция... Колумб... Дон-Кихот...
                   - Интербригады.
                   -  Да,  интербригады,  первая  схватка  с   фашизмом...
                Удивительная страна!
                   - Каждая страна по-своему удивительна.
                   -  Послушайте,  какой  город  стоит  теперь  на   месте
                Тартесса?
                   - Да неизвестно же. Если принять гипотезу  о  том,  что
                Тартесс  стоял  в  устье  Гвадалквивира,  то  там   теперь
                неподалеку Сан-Лукар де-Баррамеда. Возможно,  Тартесс  был
                где-то  близ  нынешней  Севильи  или  Уэльвы.  Кстати,   к
                северо-западу от Уэльвы и теперь есть маленький населенный
                пункт под названием Тарсис.
                   - Тарсис? Похожее название...



17. ПРАЗДНИК НЕТОНА

   На рассвете лес огласился криками.
   - Ваш самозваный царь помирает! - кричали глашатаи.
   - Боги покарали его веселой болезнью!
   - Сдавайтесь,  бунтовщики!  Царь  Павлидий  помилует  тех,  кто  бросит
оружие.
   Воины Павлидия начали штурм.  Их  встретил  град  камней  и  стрел,  но
кое-где повстанцы дрогнули: что толку сопротивляться, если  тот,  на  кого
они надеялись, умирает от веселой болезни? В образовавшиеся бреши  хлынули
стражники. Рубили наотмашь, не щадили и тех, кто побросал оружие.  Ретобон
сам повел в бой отряд, вставленный про запас.
   - Не верьте желтым собакам! - кричал он, срывая  голос.  -  Царь  Эхиар
жив! Клянусь Черным Быком!..
   Кровавая сеча в лесу шла до полудня. Потом бой притих.  Пронесся  слух,
что карфагенские корабли прорвались к гавани и осыпают причалы  камнями  и
горшками с горючим снадобьем. И еще говорили, что гадирские воины  перешли
Бетис и устремились к Тартессу.
   Лес был полон встревоженных голосов, дыма костров, звона оружия.
   Солнце клонилось к закату, когда  у  шатра  военачальника  остановились
носилки, богато изукрашенные серебром. Из носилок  вылез  Павлидий,  хмуро
глянул сквозь зеленое стеклышко на военачальника,  упавшего  ниц.  В  крик
голос не повышал, но пообещал отделить голову военачальника от плеч,  если
тот не покончит до темноты с  бунтовщиками.  И  еще  тише  добавил:  "Или,
может, ты ожидаешь поутру гадирцев?" Нехорошо стало военачальнику от таких
царских слов. Тут же разослал он гонцов по отрядам  с  грозным  повелением
возобновить бой и закончить его  лишь  тогда,  когда  последний  бунтовщик
будет поднят на копья.
   И снова в лесу загремело оружие. Начальники  остервенело  гнали  воинов
вперед, чтобы быстрее  сломить  оборону  повстанцев.  Повстанцы  отходили,
цепляясь за чащобы, где легче задержать противника. А задержать надо  было
во что бы то ни стало. Ретобон, понимая, что  сражение  проиграно,  послал
часть людей на берег - резать камыш, вязать большими пучками, готовиться к
переправе на  материк.  Сам  же  он  с  кучкой  отборных  бойцов  отчаянно
пробивался к дому Сапрония, чтобы вывести к берегу Эхиара. И уже пробились
к опушке, уже увидели за деревьями белые стены - и поняли,  что  опоздали:
перед домом  суетились  стражники  в  желтом,  бухали  тяжелым  бревном  в
окованные медью ворота.
   Не пробиться, в отчаянии подумал Ретобон и велел возвращаться.
   В  лесу  сгущались  сумерки,  трескучими  кострами  пылали  опрокинутые
повозки. Мимо пронеслась обезумевшая лошадь,  из  бока  ее  торчала  густо
оперенная стрела. Тут и  там,  прикрывая  отход  к  берегу,  повстанцы  из
последних сил отбивались от наседавших воинов Павлидия.
   Задыхаясь от быстрого бега, Ретобон сквозь заросли камыша  выскочил  на
берег. Переправа  уже  началась.  Вцепившись  в  камышовые  связки,  бойцы
наискось пересекали широкий рукав Бетиса.  Ретобон  остановился,  поджидая
Нирула. Тот ковылял, тяжело опираясь на копье, волоча раненую ногу.
   - Быстрее! - Ретобон шагнул ему навстречу.
   В камыше зашуршало. Замелькало желтое. Ретобон рывком взвалил Нирула на
спину и, увязая в песке, пошел  к  воде.  Просвистели  метательные  копья.
Ретобон  ощутил,  как  вздрогнул  Нирул.  Послышался  хриплый  стон.  Вода
резанула холодом. Ретобон  поплыл,  загребая  одной  рукой  и  поддерживая
другой неподвижное тело поэта.


   - Он весь горит, - сказала Астурда и беспомощно взглянула на Горгия.
   Лицо Эхиара налилось кровью, рвота сотрясала тело.
   Горгий  понимал,  что  возмущенная  многими  горестями  кровь   старика
сгустилась, а печень не может ее вместить, и кровь распирает все естество.
И он решился. Вынул кинжал, обтер лезвие полой, велел Астурде