евать: ведь  он  решил,
что у нее лопнуло платье, - от щиколотки до колена шел большущий разрез,
и только с левого боку. Стоило ей шагнуть левой ногой, головы парней по-
ворачивались как по команде. А как только он отходил к  стойке  бара  за
стаканом чего-нибудь покрепче для нее, ее, как водится, тут же приглаша-
ли, а он все ходил и приносил ей новые бокалы, и вдруг его брюки  начали
садиться, сморщиваться, а потом и совсем испарились, он оказался с голы-
ми ногами, в трусах и коротком смокинге, и все захохотали нестерпимо,  и
он ринулся головой в стену, к своей машине. И только одна Винни не  зас-
меялась.
   На пятидесятом - мужская спина, обтянутая серым пиджаком. Женская ру-
ка с яркими ногтями лежит на воротнике пиджака, голова  женщины  склони-
лась направо, на обнаженную руку. Темноволосая. Из-за фигуры мужчины ви-
ден только край синего платья из набивного шелка, светлый рисунок на си-
нем фоне. Судорожно впившиеся в воротник пальцы странно контрастируют  с
бессильно упавшей головой, с массой разметавшихся волос. Его пальцы сжи-
мали груди Винни, маленькие, едва обозначившиеся, полные трепета  жизни,
- ни с чем не сравнимая радость, ни один плод не может даровать ее, плод
просто холоден, ему не передается твой жар, - его восхищала их  податли-
вость, он прятал их в ладонь, как в форму, их чуть более твердая оконеч-
ность приходилась как раз в уголок между указательным и средним  пальца-
ми. Ему нравилась их особая жизнь под его рукой - сначала едва касаешься
подушечками пальцев, потом легонько сжимаешь в горсти и наконец  вдавли-
ваешь в податливую плоть всю пятерню, пока  не  почувствуешь  твердые  и
нежные трубочки ребер, тогда она начнет в  отместку  покусывать  сначала
правое, потом левое плечо, но следов не оставалось, она прекращала игру,
переходя к иным, успокаивающим ласкам, освобождающим от неизбывного  же-
лания сжимать, прятать в ладони эти непостижимые  бугорки  и  без  конца
впиваться в эту девственную, упругую,  с  горьковатым  привкусом  плоть,
словно держишь в зубах диковинную орхидею.
   Сороковой. Двое мужчин сидят перед столом. По другую сторону,  спиной
к окну, сидит третий. Все трое в синих диагоналевых костюмах и белых со-
рочках, грузные, незыблемые, словно вросшие в  пол,  в  бежевую  дорожку
ковра, перед этим столом красного дерева, с тупыми, ничего не выражающи-
ми лицами, как будто перед ними закрытая дверь... его дверь...  Как  раз
сейчас его, может быть, ждут, он представил себе, как они поднимаются  в
лифте, двое в одинаковых синих костюмах и черных фетровых шляпах, с  ни-
чего не выражающими лицами, должно быть, с сигаретой в зубах. Они посту-
чат, а он, в ванной комнате, торопливо отставит стакан и бутылку, и ста-
кан опрокинется на стеклянную полку - он подумает: нет, невозможно,  они
еще не могут знать - неужели его видели, - и начнет метаться по комнате,
не зная, за что взяться и что же теперь делать: открыть этим,  в  темных
костюмах, или попытаться уйти - и он все кружил вокруг  стола,  и  вдруг
понял, что убегать бесполезно, потому что Винни все равно  останется  на
всех стенах, на всех книжных полках, и они, конечно, сразу  поймут.  Над
приемником висела большая фотография в серебряной рамке, Винни,  ее  пу-
шистые волосы, улыбающиеся глаза, губы у нее округлые, пухлые и гладкие,
нижняя немного полнее верхней, перед тем как сфотографироваться она  об-
лизывала их кончиком острого язычка, чтоб блестели как у кинозвезд,  по-
том осторожно, не коснувшись нижней губы, накладывала густой слой помады
на верхнюю, слегка втягивала и поджимала их, и верхняя отпечатывалась на
нижней, и рот получался яркий и свежий, как ягода остролиста, и хотелось
поцеловать эти губы, но страшно было  нарушить  их  глянцевитую  поверх-
ность. Коснуться их своими губами, оросить легкой пеной поцелуев, насла-
диться неуловимым вкусом душистой помады, - но все же  пора  было  вста-
вать, он доцелует ее потом - а за дверью ждут эти двое... и  через  окно
тридцатого он видит на столе белую лошадь, изящную гипсовую статуэтку на
подставке, такую белую, что она кажется обнаженной. "Белая  лошадь".  Он
лично предпочитает "Поль Джонс", он чувствовал, как глухо колышется вис-
ки в пустом желудке, ощущал его живительное тепло - только допить бутыл-
ку, а потом смыться по черной лестнице. А те двое - да и  были  ли  они,
эти двое? - должно быть, ждали его за дверью.  Его,  до  краев  налитого
виски, - недурно сыграно. Стучат? А может, это негритянка, которая  при-
ходит убирать комнаты... Двое в темном -  привидится  же  такое.  Нервы:
капля спиртного - и все в порядке. Приятная прогулка, Эмпайр.Стейт  -  и
вниз. Только не терять времени. Время драгоценно. Вначале Винни запазды-
вала - в то время были только поцелуи, шаловливые ласки. Но на четвертый
день она пришла первой, он еще, усмехнувшись, спросил ее, с чего бы это,
а она ничего не сказала, только покраснела, тогда еще она  краснела,  но
через неделю уже покраснел он от ее ответа. И кому это мешало? Ведь  она
хотела выйти за него замуж, и он хотел этого - разве не могли  бы  пола-
дить их родители? Нет, конечно нет, ведь отец Винни задохнулся  тогда  в
петле табачного дыма, но полиция наверняка не поверит; кто  же  все-таки
был там, за дверью, негритянка или те  двое  в  темных  костюмах,  может
быть, с сигаретами в зубах; до этого они, должно быть, пили  "Белую  ло-
шадь", и стреляли в воздух, распугивая быков, и ловили... ловили лассо с
золотой рукояткой.

   Он забыл открыть глаза на двадцатом и  спохватывается  тремя  этажами
ниже. Стол, поднос, кофейник, вертикальная струйка пара; он останавлива-
ется, оправляет куртку - за триста метров  свободного  падения  полы  ее
задрались - и шагает в открытое окно.
   Он утопает в студенистом кресле зеленой кожи и - ждет.


   II

   Из приемника негромко лилась музыка. Сдержанный глубокий голос певицы
придавал свежесть старому, известному мотиву. Да, песни были все те  же,
что и раньше. Дверь открылась. И вошла девушка.
   Она не удивилась ему. Шаровары желтого шелка и  такое  же  платье,  с
глубоким декольте. Смуглая, никакой косметики, не красавица, но  чудесно
сложена.
   Подсев к столу, она налила себе кофе, молока, взяла печенье.
   - Хотите кофе?
   - С удовольствием.
   Он приподнялся, взял из ее рук, стараясь не  расплескать,  полную  до
краев чашечку из тонкого китайского фарфора.
   - Печенье?
   Он кивнул и стал, не торопясь, мелкими глотками, пить кофе, тщательно
разжевывая изюмины печенья.
   - Кстати, как вы сюда попали?
   Он поставил на поднос пустую невесомую чашечку, указал на окно:
   - Оттуда. Меня привлек ваш кофейник - он кипел...
   Девушка наклонила голову.
   Вся желтая. И глаза желтые, необыкновенного разреза - немного вытяну-
тые к вискам, а может, просто она так выщипывает брови. Скорее всего.  А
рот слегка великоват, и лицо треугольное. Но до чего же  хороша  фигура,
точеная, будто с обложки журнала, - широкие плечи, высокая грудь,  бедра
- загляденье и длинные ноги.
   "Это все -Поль Джонс", - подумал он. - Вряд ли она такая на самом де-
ле. Такого просто не бывает".
   - Вам не скучно было так долго лететь? - спросила она.
   - Нет, я столько всего увидел.
   - Столько... чего?
   - Воспоминаний, - ответил он. - В комнатах, через открытые окна.
   - Такая жара, - вздохнула она. - Всюду все настежь.
   - Я заглядывал в окна только на каждом десятом  этаже,  но  пропустил
двадцатый. Но я не жалею.
   - Там пастор... молодой, очень высокий и  очень  сильный...  Вы  себе
представляете?
   - Откуда вы знаете?
   Она молчала. Пальцы с золочеными ноготками машинально  играли  шнуром
просторного платья.
   - Пролетая, вы бы увидели большое распятие темного  дерева  на  стене
прямо против окна, толстую Библию на столе и в углу - черную шляпу.
   - И все?
   - Ну, вы, наверное, увидели бы и другое...
   Рождество они обычно справляли на ферме у бабушки с дедушкой. Маздину
ставили в гараж, рядом с дедушкиной, старой, прочной  и  удобной,  около
двух тракторов, ощетинившихся гусеницами с присохшей бурой землей и  по-
жухлыми стебельками между стальными звеньями. По случаю праздника  пекли
пироги, разные пироги, кукурузные и рисовые, и пончики, и был еще  золо-
тистый сироп, густой и прозрачный, им поливали пироги, и жаркое было, но
он берег аппетит для сладкого. После трапезы пели хором перед камином.
   - Вы могли бы услышать, как пастор разучивает с детьми хорал, -  ска-
зала она.
   Он ясно помнил мелодию.
   - Да, та самая, - подтвердила девушка. - Ее все знают. Она не лучше и
не хуже других. Впрочем, как и сам пастор.
   - Я бы предпочел, чтобы окно двадцатого было закрыто, - сказал он.
   - Но ведь обычно...
   И она замолкла.
   - Перед смертью обращаются к пастору? - закончил он за нее.
   - О, это ничего не дает, - сказала девушка. - Я бы этого не сделала.
   - А что вообще могут дать пасторы?
   Он сказал это вполголоса, и, скорее всего, самому себе: вероятно, они
должны напоминать о Боге. Только пасторы еще и помнят о нем да люди, ко-
торым страшно умирать, но не те, которым страшно жить, и не те, что  бо-
ятся мужчин в темных костюмах, стучащих в вашу дверь, в то время как  вы
думаете, что это просто негритянка, и даже не дающих вам допить  початую
бутылку "Поль Джонса". Бог ничего не дает, когда ты боишься людей.
   - Наверное, некоторым без пасторов не обойтись, - сказала девушка.  -
Во всяком случае, для верующих они нужны.
   - Но если умираешь добровольно, - рассуждал он, - незачем  обращаться
к ним.
   - Никто не умирает добровольно, - заключила  девушка.  -  Нас  всегда
подталкивает к этому кто-то живой и кто-то мертвый. Вот почему мы нужда-
емся в мертвых и храним их в ящиках.
   - Я в этом не уверен, - возразил он.
   - Разве это не очевидно? - тихо спросила она.
   Он еще глубже ушел в зеленое кресло.
   - Я бы выпил еще чашечку.
   У него слегка запершило в горле. Не то чтобы хотелось заплакать,  тут
было что-то другое, но и слезы навертывались.
   - Хотите чего-нибудь покрепче? - предложила желтая девушка.
   - С удовольствием.
   Она поднялась, шелковое платье сверкнуло в солнечном свете и померкло
в тени. Из бара красного дерева она достала бутылку "Поль Джонса".
   - Скажите, когда хватит.
   - Стоп! - остановил он ее повелительным жестом.
   Она протянула ему стакан.
   - А вы? - спросил он. - В моем положении вы бы  стали  заглядывать  в
окна?
   - Мне бы это не понадобилось - ведь я здесь живу. И  на  всех  этажах
одно и то же...
   - Нет, совсем не одно и то же, - запротестовал он. - Я  видел  разные
комнаты.
   - Вас вводило в заблуждение солнце.
   Она села рядом с ним в кожаное кресло и внимательно посмотрела на не-
го.
   - Всюду одно и то же, - раздельно повторила она.
   - До самого низа?
   - До самого низа.
   - И на любом этаже я все равно бы встретил вас?
   - Да.
   - Но там все иначе... Где-то приятно,  где-то  омерзительно...  Здесь
все не так.
   - Там было бы точно так же. Если задержаться.
   - Может, и здесь меня обманывает солнце, - сказал он.
   - Оно не может вас обмануть, ведь мы с ним - одного цвета.
   - Почему же я вас вижу?
   - А вы бы меня и не разглядели, будь  я  плоской,  как  лист  бумаги,
но...
   Она не закончила фразу и слегка улыбнулась. Она была совсем рядом, он
ощущал ее аромат, зеленый от рук и тела, запах лужаек и скошенной травы,
сиреневый от волос, слаще и необъяснимее, не такой естественный.
   Он думал о Винни. Она была более плоской, но он знал ее лучше. И даже
любил.
   - Солнце, - проговорил он. - В сущности это и есть жизнь.
   - Правда, я похожа на солнце в этом платье?
   - А если я останусь? - прошептал он.
   - Здесь? - Она подняла брови.
   - Здесь.
   - Вы не можете остаться, - просто сказала она. - Слишком поздно.
   Он с трудом заставил себя встать с кресла. Она коснулась его плеча.
   - Одну секунду, - сказала она.
   Он чувствует прикосновение ее прохладных рук. И снова видит - на этот
раз совсем близко - искрящиеся золотые глаза, треугольные щеки, сверкаю-
щие зубы. На секунду он ощущает нежное прикосновение  полуоткрытых  губ;
на секунду ее тело, укутанное в солнечный шелк, прижимается  к  нему,  и
вот он уже один, и уходит, она улыбается издалека, чуть печально,  впро-
чем, она быстро утешится - уже приподняты уголки ее желтых  глаз,  -  он
уходит, остаться никак невозможно, надо все начать сначала и на этот раз
не останавливаться.
   Он снова поднялся на вершину гигантского здания, бросился в  пустоту,
и голова его расплескалась красной медузой на асфальте Пятой авеню.



   Борис Виан

   Пожарники

   Рассказ
   (Из сборника "Трали-вали")


   Перевод Н. Зубкова


   Патрик все чиркал спичкой о стену. Он потерял уже всякую надежду, хо-
тя потрескавшаяся краска на стенке была шероховатой  -  ничуть  не  хуже
спичечного коробка. На шестой попытке спичка совсем сломалась, и  Патрик
остановился - он еще не научился зажигать короткий обломок,  не  обжигая
себе пальцы.
   Напевая песенку, в которой часто повторялось имя Христа, он отправил-
ся в кухню. Дело в том, что его родители считали, что спичкам лучше быть
рядом с газовой плитой, а не в шкафу с игрушками.  Против  этого  Патрик
мог протестовать лишь словесно - сила была не  на  его  стороне.  А  имя
Христа было одним из упреков, впрочем, бесполезным и скорее для  красоты
- все равно у них в семье никто не ходил в церковь.
   Встав на цыпочки, он приоткрыл железную коробку  и  достал  маленькую
палочку с серной головкой. Он брал по одной - не так  уж  часто  удается
походить.
   Потом он вернулся из кухни в гостиную.
   Когда я вошел, занавески уже занялись и горели красивым ясным  пламе-
нем. Пат сидел посередине гостиной и размышлял, очень ли это смешно. За-
метив мое удивление, он все-таки решил скривить губы.
   - Послушай, - сказал я, - одно из двух. Если тебе  интересно,  то  не
стоит плакать, а если нет - тогда зачем ты это сделал.
   - Да не то чтобы интересно, - ответил он. - Просто надо  же  спичками
что-нибудь зажигать.
   И разревелся навзрыд.
   Чтобы показать ему, что я не делаю из этого  трагедии,  я  добродушно
сказал:
   - Ничего, не расстраивайся. Когда мне было шесть лет, я  тоже  поджег
старые бидоны из-под бензина.
   - Тут же нет бидонов - я и поджег, что под руку подвернулось.
   - Пошли в столовую, - сказал я, - и забудем прошлое.
   - Давай играть в машинки, - обрадовался он. - Мы целых три дня не иг-
рали.
   Мы вышли из гостиной, я тихонько закрыл дверь. Занавески уже  догоре-
ли, и пламя подбиралось к ковру.
   - Начали, - сказал я. - Твои синие, мои красные.
   Он посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я больше не думаю о  пожа-
ре, и, успокоившись, воскликнул:
   - Ну, держись!
   Мы играли целый час, потом долго спорили, стоит ли ему  отыгрываться.
Наконец мне удалось отвести Пата к нему в комнату, где, уверял я, короб-
ка с красками ужасно по нему соскучилась. Затем,  захватив  простыню,  я
вышел в гостиную, чтобы в самом начале пресечь пожар, из которого  ни  в
коем случае не хотел делать трагедии.
   Из-за густого, удушливого черного дыма ничего не было видно. Я  долго
пытался определить, чем сильнее  пахнет:  горелой  краской  или  паленой
шерстью, - в конце концов раскашлялся и чуть не задохнулся. Плюясь и от-
дуваясь, я обмотал голову простыней, но тут же сбросил ее, так как озна-
ченная простыня загорелась.
   В воздухе летали искры и хлопья сажи, а пол трещал и свистел.  Там  и
сям прыгали веселые огоньки, и от них загоралось все, что еще не горело.
Когда длинный язык пламени забрался ко мне в штанину,  я  ретировался  и
через столовую прошел в комнату к сыну.
   - Горит замечательно, - сказал я. - Теперь давай позвоним пожарным.
   Я подошел к телефонному столику и набрал номер семнадцать.
   - Алло, - сказал я.
   - Алло, - ответили мне.
   - У нас пожар.
   - Ваш адрес?
   Я дал им координаты своей квартиры - широту,  долготу  и  высоту  над
уровнем моря.
   - Хорошо, - сказали мне. - Запишите телефон вашей пожарной команды.
   Я быстро дозвонился и не успел еще порадоваться, что служба связи так
прекрасно работает, как услышал веселый голос:
   - Алло?
   - Алло, - сказал я. - Пожарная команда?
   - Я за нее, - ответили мне.
   - У нас пожар, - сказал я.
   - Вам повезло, - ответил пожарник. - На какое число вас записать?
   - А вы не могли бы приехать прямо сейчас? - спросил я.
   - Совершенно невозможно, - сказал он. - Мы сейчас страшно  перегруже-
ны, кругом пожары. Послезавтра в три - больше ничего  не  могу  для  вас
сделать.
   - Хорошо, - сказал я. - Спасибо. До свиданья.
   - До свиданья, - сказал он. - Смотрите, чтоб не погасло.
   Я позвал Пата.
   - Ну, собирай вещи, - сказал я ему. - Мы съездим на несколько лет по-
гостить к тете Суринам.
   - Уй, здорово! - воскликнул Пат.
   - Видишь ли, - сказал я, - ты зря поджег квартиру сегодня:  пожарники
смогут приехать только послезавтра. А то бы ты увидел пожарные машины.
   - Послушай, - сказал Пат, - ведь спичками надо  что-нибудь  зажигать,
правда?
   - Конечно, - ответил я. - А то как же?
   - Какой дурак их придумал... - сказал Пат. - Надо было  сделать  так,
чтобы ими не все можно было зажечь.
   - Да, ты прав, - сказал я.
   - Ну ладно, - сказал он, - ничего не поделаешь. Давай играть.  Теперь
твои синие.
   - Сыграем в такси, - сказал я. - Собирайся поживей.