Борис Виан.
Рассказы

Поездка в Херостров
Желторотая тетеря
Прилежные ученики
Туман
Мурашки
Пенсионер
Зовут
Пожарники




     Борис Виан.
     Поездка в Херостров


 Перевод В. Лапицкого

     Рассказ

     I

     Локомотив пронзительно взвыл. Машинист понял, что  тормоза
его  где-то  прищемили, и повернул рукоятку куда следовало; тут
же в свою очередь засвистел и дежурный в белой  фуражке  --  он
хотел   оставить  последнее  слово  за  собой.  Поезд  медленно
тронулся с места: вокзал был влажен и темен, я  ему  совсем  не
хотелось здесь оставаться.
     В  купе  сидело  шестеро  пассажиров, четверо мужчин и две
женщины. Пятеро из них обменивались репликами,  но  не  шестой.
Считая  от  окна,  на  одной  скамье  слева направо сидели Жак,
Раймон, Брис и  молодая,  очень  красивая  блондинка,  Коринна.
Напротив  нее  сидел  человек, имя которого было неизвестно, --
Сатурн  Ламийский,  и,  напротив   Раймона,   другая   женщина,
брюнетка,  не  очень-то красивая, зато всем были видны ее ноги.
Звали ее Гарамюш.
     -- Поезд отправляется, -- сказал Жак.
     -- Прохладно, -- сказала Гарамюш.
     -- Перекинемся в картишки? -- сказал Раймон.
     -- Ну его в задницу! -- сказал Брис.
     -- Вы невежливы, -- сказала Коринна.
     -- Может, вы пересядете между мной и Раймоном?  --  сказал
Жак.
     -- Ну да, -- сказал Раймон.
     -- Отличная мысль, -- сказал невежливый Брис.
     -- Она окажется напротив меня, -- сказала Гарамюш.
     -- Я сяду рядом с вами, -- сказал Брис.
     -- Не волнуйтесь, -- сказал Раймон.
     -- Ну так что, -- сказал Жак.
     -- Иду, -- сказала Коринна.
     Они  поднялись  все разом и так перемешались, что придется
начать сначала. Один только Сатурн Ламийский не сменил места  и
по-прежнему  ничего  не  говорил.  Так что, начиная от окна, на
второй скамье слева направо сидели:  Брис,  Гарамюш,  свободное
место  и  Сатурн  Ламийский.  Напротив  Сатурна  Ламийского  --
свободное место. А затем Жак, Коринна и Раймон.
     -- Так-то лучше, -- сказал Раймон.
     Он бросил взгляд на Сатурна Ламийского и попал  ему  не  в
бровь, а в глаз; тот, сморгнув, ничего не сказал.
     -- Не хуже, -- сказал Брис, -- но и не лучше.
     Гарамюш  поправила юбку, теперь стали видны никелированные
застежки, которые крепили ее чулки к резинкам. Она  постаралась
расположиться  так,  чтобы  с  каждой стороны они выглядывали в
равной степени.
     -- Как вам нравятся мои ноги? -- сказала она Брису.
     -- Послушайте, -- сказала Коринна, -- вы  не  умеете  себя
вести. О таких вещах не спрашивают.
     -- Вы  бесподобны,  --  сказал  Коринне Жак. -- Будь у вас
такая же физиономия, как у нее, вы бы тоже  выставляли  напоказ
ноги.
     Он посмотрел на Сатурна Ламийского, и тот не отвернулся, а
лишь сосредоточился на чем-то весьма отдаленном.
     -- Не перекинуться ли нам в картишки? -- сказал Раймон.
     -- К  черту! -- сказала Коринна. -- Разве это развлечение?
Мне больше нравится болтать.
     На секунду все почувствовали замешательство -- и все знали
почему. Брис рубанул с плеча:
     -- Нет ничего хуже, коли в купе кто-то не хочет  отвечать,
когда к нему обращаются, -- сказал он.
     -- Надо  же!  --  сказала  Гарамюш.  -- Вы же ведь на меня
посмотрели, перед тем как это сказать! Я вам что,  не  отвечаю,
что ли?
     -- Да не о вас речь, -- сказал Жак.
     У  него  были  каштановые волосы, голубые глаза и красивый
бас. Он был свежевыбрит, а кожа на его щеках отливала  синевой,
как спинка сырой стербляди.
     -- Если  Брис подразумевал меня, -- сказал Раймон, -- надо
было об этом так прямо и сказать.
     Он еще раз взглянул на Сатурна Ламийского. Тот,  казалось,
был погружен в свои мысли.
     -- В  былые времена, -- сказала Коринна, -- знавали немало
средств, чтобы развязать людям язык. Инквизиция, к  примеру.  Я
читала кое-что об этом.
     Поезд  шел  уже  быстро, но, несмотря на спешку, все равно
успевал каждые полсекунды повторять своими колесами одни  и  те
же  замечания. Ночь снаружи выдалась грязной, и в степном песке
лишь изредка  отражались  одинокие  звезды.  Время  от  времени
какое-нибудь  дерево  протянутыми  вперед  листьями хлестало по
лицу холодное стекло, занимавшее почти всю стену купе.
     -- Когда прибываем? -- сказала Гарамюш.
     -- Не раньше завтрашнего утра, -- сказал Раймон.
     -- Вполне хватит времени, чтобы все осточертело, -- сказал
Брис.
     -- Была бы только охота отвечать, -- сказал Жак.
     -- Вы это что, мне говорите? -- сказала Коринна.
     -- Да нет! -- сказал Раймон. -- Это все про него.
     Они внезапно замолчали. Вытянутый палец  Раймона  указывал
на Сатурна Ламийского. Тот не пошевелился, но четверо остальных
вздрогнули.
     -- Он прав, -- сказал Брис. -- Хватит околичностей. Нужно,
чтобы он заговорил.
     -- Вы тоже едете до Херострова? -- сказал Жак.
     -- Как вам нравится поездка? -- сказала Гарамюш.
     Она  втиснулась на свободное место между собой и Сатурном,
оставив Бриса в одиночестве у окна. И тем самым доверху  открыв
свои  чулки,  а  также и цепляющиеся за никелированные застежки
розовые  резинки.  И  немножко  кожи  на  бедрах,  загорелой  и
гладкой, лучше некуда.
     -- Вы играете в карты? -- сказал Раймон.
     -- А что вы слышали об инквизиции? -- сказала Коринна.
     Сатурн   Ламийский  не  пошевелился  и  лишь  укутал  ноги
лежавшим у него на коленях зелено-голубым шотландским пледом. У
него было очень юное  лицо,  а  аккуратно  разделенные  пополам
ниточкой  пробора  светлые  волосы  спадали  ему на виски двумя
одинаковыми волнами.
     -- Каков! -- сказал Брис. -- Он нас провоцирует.
     Эти  слова   не   вызвали   никакого   отзвука   во   всем
семнадцатиметровом  диапазоне  вагона,  что вполне естественно,
если  учесть,  что  стенки  железнодорожного  купе  окулированы
купирующими звук материалами.
     Тишина угнетала.
     -- Не сыграть ли в карты? -- сказал тогда Раймон.
     -- Опять вы со своими картами! -- сказала Гарамюш.
     Ей явно хотелось чего-то.
     -- Оставьте нас в покое! -- сказал Жак.
     -- Во времена инквизиции, -- сказала Коринна, -- им, чтобы
развязать  язык,  прижигали  ноги. Раскаленным докрасна железом
или еще чем-нибудь. А еще, им  выдирали  ногти  или  выкалывали
глаза. Им...
     -- Ага, -- сказал Брис. -- Вот и нашли чем заняться.
     Они  встали все вместе, кроме Сатурна Ламийского. Громко и
сипло завывая, поезд въезжал в  туннель,  шумно  спотыкаясь  на
неровном щебне.
     Когда  он  выбрался  из  туннеля наружу, Коринна и Гарамюш
сидели  около  окна  лицом  друг  к  другу.  Рядом  с  Сатурном
Ламийским  очутился Раймон. Между ним и Коринной было свободное
место. Напротив Сатурна сидел Жак, потом Брис, свободное  место
и Гарамюш.
     На   коленях   Бриса   виднелся   маленький,   новехонький
чемоданчик из желтой  кожи,  его  ручка  крепилась  при  помощи
блестящих  никелированных колец, а инициалы на нем гласили, что
он принадлежит кому-то другому, кого тоже зовут Брис, но в чьем
имени П удвоенно.
     -- Вы до Херострова? -- сказал Жак.
     Он обращался прямо к Сатурну Ламийскому. Глаза  того  были
закрыты; он дышал тихонько, чтобы не проснуться.
     Раймон  вновь  надел  очки.  Это  был  большой  и  сильный
мужчина, в массивных очках  и  с  пробором  сбоку,  волосы  его
слегка растрепались.
     -- Что будем делать? -- сказал он.
     -- Начнем с пальцев ног, -- сказал Брис.
     Он открыл свой желтый чемоданчик.
     -- Нужно снять с него туфли, -- предложила Коринна.
     -- По-моему, лучше его по-китайски, -- сказала Гарамюш.
     Она  замолчала и покраснела, потому что все с негодованием
на нее уставились.
     -- Хватит! -- сказал Жак.
     -- Черт подери! Во бляха! -- сказал Брис.
     -- Вы выходите за рамки, -- сказала Коринна.
     -- А как это, по-китайски? -- сказал Раймон.
     На этот раз воцарилась и в самом деле гробовая тишина, тем
более что поезд теперь катил по  участку  пути,  уложенному  на
каучуковую насыпь, ее недавно возвели между Комсодерьметровым и
Смогогольцом.
     Это   и   разбудило  Сатурна  Ламийского.  Его  прекрасные
каштановые глаза вдруг  раскрылись,  и  он  натянул  на  колени
сползший  с  них  плед. А потом опять закрыл глаза и, казалось,
вновь погрузился в сон.
     Под громкий хруст тормозов  Раймон  покраснел  как  рак  и
более  не  настаивал на своем вопросе. Гарамюш ворчала что-то в
своем углу; посмотрев, достаточно ли  накрашены  ее  губы,  она
вынула  губную помаду и украдкой несколько раз быстро подвигала
ею туда-сюда внутри облатки, чтобы Раймон сообразил.  Тот  стал
еще пунцовее.
     Брис   и   Жак  склонились  над  чемоданчиком,  а  Коринна
брезгливо разглядывала Гарамюш.
     -- Начнем с ног, --  сказал  Жак.  --  Снимите-ка  с  него
туфли, -- подсказал он Раймону.
     Тот,  в счастье, что может быть полезен, опустился рядом с
Сатурном Ламийским на колени и попытался развязать его  шнурки,
но  те, завидев его приближение, зашипели и стали извиваться во
все стороны. Не преуспев, он плюнул  на  них,  как  разъяренный
кот.
     -- Ну давайте же, -- сказал Брис. -- Вы нас задерживаете.
     -- Я  стараюсь,  как  могу,  -- сказал Раймон. -- Но их не
развязать.
     -- Держите, -- сказал Брис.
     Он  протянул  Раймону  крохотные,  ослепительно  блестящие
кусачки.  С  их  помощью  Раймон  взрезал  кожу  туфель  вокруг
шнурков,  не  повредив  их;  завершив  операцию,   он   намотал
полоненные шнурки себе на пальцы.
     -- Ну вот, -- сказал Брис. -- Осталось снять с него обувь.
     Это  взял  на себя Жак. Сатурн Ламийский по-прежнему спал.
Жак закинул туфли в багажную сетку.
     -- Не оставить ли на нем носки? -- предложила Коринна.  --
Они помогут сохранить тепло и попадут в рану. Если повезет, это
вызовет заражение.
     -- Прекрасная мысль, -- сказал Жак.
     -- Угу! -- сказал Брис.
     Раймон  уселся  рядом  с Сатурном и принялся заигрывать со
шнурками.
     Брис вынул из чемоданчика прелестную миниатюрную  паяльную
лампу  и  бутылочку,  из  которой  налил  в  лампу бензина. Жак
чиркнул  спичкой.  Красивое  желто-голубое   с   дымком   пламя
поднялось  и  опалило  ресницы  Бриса,  тот  в ответ разразился
бранью.
     В этот миг Сатурн Ламийский открыл глаза, но тут же закрыл
их снова. Его ухоженные руки покоились поверх пледа, а  длинные
пальцы  переплетались  столь  сложным  образом,  что у Раймона,
после того как  он  минут  пять  пытался  в  этом  разобраться,
разболелась голова.
     Коринна открыла свою сумочку и вынула оттуда расческу. Она
поправила  прическу перед окном, благодаря черному ночному фону
в него прекрасно можно было глядеться. Снаружи ветер свистел по
степи, и волки, чтобы согреться, носились как  угорелые.  Поезд
обогнал  одинокого  путешественника-веселопедиста,  который  из
последних сил крутил педали  над  гладью  степных  песков.  Уже
недалеко был Братскипродольск. Точно такая же степь тянулась до
самого  Горнопятщика  в  двух  с  половиной-другой  верстах  от
Бранчочарновни. Вообще-то никто не мог выговорить названий этих
городишек, и в  привычку  вошло  называть  их  просто  Урвилль,
Макон, Лепюи и Сент-Машин.
     Грубо  харкая, заработала паяльная лампа, и Брису пришлось
повозиться  с  регулирующей  иглой,  чтобы  добиться  скромного
язычка  голубого  пламени.  Он  передал лампу Раймону и положил
желтый чемоданчик на пол.
     -- Ну что, последняя попытка? -- предложил Раймон.
     -- Да, -- сказал Жак.
     Он нагнулся к Сатурну:
     -- Вам до самого Херострова?
     Сатурн открыл один глаз и тут же его закрыл.
     -- Сволочь! -- сказал разъяренный Брис.
     Он, в свою очередь,  встал  перед  Сатурном  на  колени  и
приподнял первую попавшуюся под руку из его ног.
     -- Больнее  будет, если сначала выжечь ногти, -- объяснила
Коринна, -- ну а  кроме  того,  и  рубцеваться  все  это  будет
немного дольше.
     -- Дайте-ка мне лампу, -- сказал Раймону Брис.
     Раймон  протянул ему лампу, и Брис прошелся огнем по двери
купе, чтобы проверить,  как  она  греет.  Лак  начал  оплывать,
отвратительно завоняло.
     Но  еще хуже воняли, сгорая в свою очередь, носки Сатурна,
из чего Гарамюш сделала вывод, что были они из  чистой  шерсти.
Коринна  не  обращала  на  это внимания, она уткнулась в книгу.
Раймон и Жак  ждали.  От  ноги  Сатурна  шел  дым,  она  громко
потрескивала и пахла жженым рогом, а на пол с нее падали черные
капли. Ступня Сатурна корчилась в потной руке Бриса, ему трудно
было   ее  удерживать.  Коринна  отложила  книгу  в  сторону  и
приоткрыла окно, чтобы чуть-чуть проветрить помещение.
     -- Постойте, -- сказал Жак. -- Попробуем еще раз.
     -- Вы не играете в карты?  --  приветливо  сказал  Раймон,
поворачиваясь к Сатурну.
     Сатурн  забился  в  угол купе. Рот его слегка перекосился,
лоб чуть морщился. Ему удалось  улыбнуться,  и  он  еще  крепче
зажмурился.
     -- Все   впустую,   --   сказал   Жак.  --  Он  не  желает
разговаривать.
     -- Какая сволочь! -- сказал Брис.
     -- Невоспитанный  тип,  --   сказал   Раймон.   --   Когда
оказываешься    вшестером   в   железнодорожном   купе,   нужно
разговаривать.
     -- Или забавляться, -- сказала Гарамюш.
     -- Заткнитесь,  --  сказал  Брис.  --  Известно,  чего  вы
хотите.
     -- Вы  могли  бы  испробовать ваши пинцеты, -- отпустила в
этот момент замечание Коринна.
     Она подняла свое прекрасное лицо, и  веки  затрепетали  на
нем, как крылышки бабочки.
     -- Знаете,  на  ладонях есть такие места, за которые стоит
взяться.
     -- А лампу что, выключить? -- сказал Брис.
     -- Да нет, продолжайте оба, -- сказала  Коринна,  --  куда
вам торопиться? До Херострова еще далеко.
     -- В конце концов, он все же разговорится, -- сказал Жак.
     -- Черт! -- сказала Гарамюш. -- Каков, все же, хам.
     На   овальном   лике   Сатурна   Ламийского   промелькнула
мимолетная улыбка.  Брис  вновь  взялся  за  паяльную  лампу  и
приступил к другой ноге -- как раз посреди подошвы, ну а Раймон
копался в чемоданчике.
     Голубому   пламени  лампы  удалось  пройти  насквозь  ногу
Сатурна как раз в тот  момент,  когда  Раймон  нащупал  наконец
нерв. Жак их подбадривал.
     -- Попробуйте под коленом, -- подсказала Коринна.
     Чтобы  удобнее  было работать, они уложили тело Сатурна на
одну из скамей.
     Лицо  Сатурна  совсем  побледнело,  а  глаза   больше   не
двигались  под  веками.  Вкупе стоял жуткий сквозняк, ибо запах
горелой плоти стал уже просто непереносимым, и Коринне  это  не
нравилось.
     Брис потушил паяльную лампу. Из ног Сатурна на запятнанную
скамью сочилась черная жидкость.
     -- Передохнем минутку? -- сказал Жак.
     Он  вытер  лоб тыльной стороной ладони. Раймон поднес руку
ко рту. Ему хотелось петь.
     Правая рука Сатурна походила на взорвавшийся фиговый плод.
С нее свисали лохмы плоти и сухожилий.
     -- Крепкий орешек, -- сказал Раймон.
     И подскочил на месте, увидев, как рука Сатурна сама  собою
повалилась на скамью.
     Впятером  они  не помещались на противоположной скамье, но
Раймон вышел в коридор, захватив с собой и: желтого чемоданчика
лист наждачной бумаги и напильник, чтобы  размяться.  Так  что,
считая  от  окна  к  двери,  там сидели Коринна, Гарамюш, Жак и
Брис.
     -- Ну и хам! -- сказал Жак.
     -- Не желает разговаривать, -- сказала Гарамюш.
     -- Это мы еще посмотрим! -- сказал Брис.
     -- Я могу предложить еще кое-что, -- сказала Коpинна.

     II

     Поезд продолжал катить по заснеженной  степи,  то  и  дело
сталкиваясь  с  вереницами  нищих,  возвращающихся  с подземной
барахолки в Гольцине.
     Уже  совсем  рассвело,  и  Коринна  разглядывала   пейзаж,
который открывался и скромно скрывался в кроличьей норе.
     У  Сатурна  Ламийского осталась только одна нога и полторы
руки, но, поскольку он спал, естественно, трудно было  ожидать,
что он заговорит.
     Проехали  Гольцин.  Скоро  уже  и Херостров, всего в шести
верстах.
     Брис, Жак и Раймон совсем  обессилели,  а  их  боевой  дух
висел на волоске, на своем, зелененьком, для каждого.
     В  коридоре  заблаговестил колокольчик, и Сатурн подскочил
на месте.  Брис  уронил  свою  иглу,  а  Жак  чуть  не  обжегся
электроутюгом,  которым  как  раз пользовался. Раймон продолжал
прилежно прощупывать точное нахождение печени, но рогатке Бриса
не доставало точности.
     Сатурн открыл глаза. Он уселся с большим трудом, поскольку
отсутствие левой ягодицы, похоже, выводило его из равновесия, и
натянул сползший плед на свою  ногу  в  лохмотьях.  Обувь  всех
остальных хлюпала по полу, по углам набралось полно крови.
     Тогда  Сатурн встряхнул своими светлыми волосами и от души
улыбнулся.
     -- Я не из болтунов, а? -- сказал он.
     Как раз в этот момент поезд въехал на вокзал Херострова. И
все вышли.


     Борис Виан.
     Желторотая тетеря


 Перевод Е. Болашенко

     Рассказ

     I

     За восемнадцать километров до полудня (то есть  за  девять
минут  до того, как часы пробьют двенадцать, поскольку скорость
движения была сто двадцать километров в час, и это в самоходном
экипаже) Фаэтон Нуитин остановился у обочины  тенистой  дороги,
повинуясь  призывному знаку поднятой руки, за которой следовало
многообещающее тело.
     Анаис не рассчитывала на автостоп, зная, что запчасти  для
тормозов  --  дефицит.  Но  ничего  другого  ей  не оставалось:
хорошая обувь -- тоже дефицит, с этим приходилось считаться.
     Фаэтон Нуитип, которого на самом деле звали Оливье, открыл
ей дверцу своей машины. Жаклин села (Анаис было ее  вымышленное
имя).
     -- Вы в Каркассон? -- спросила она голоском сирены.
     -- Я  бы  с  радостью, -- ответил Оливье. -- Но я не знаю,
куда сворачивать за Руаном.
     -- Я вам покажу, -- сказала Жаклин.
     А находились они  совсем  недалеко  от  Гавра  и  ехали  в
сторону Парижа.
     Еще  через  три  километра Оливье, от природы застенчивый,
снова остановил свой фаэтон, достал разводной ключ и  полез  на
левое крыло, чтобы повернуть зеркальце заднего вида.
     Теперь,  повернувшись влево, он мог со своего места видеть
девушку в три четверти, а это все-таки  лучше,  чем  совсем  не
видеть. Она сидела справа от него с лукавой улыбкой на губах --
лукавой в глазах Оливье, а на самом деле обычной.
     На  заднем  сиденье были только Майор, пес и два чемодана.
Майор спал, а чемоданам было не с руки дразнить пса,  он  сидел
слишком далеко от них.
     Оливье   убрал  разводной  ключ  в  жестяную  коробку  под
фартуком, сел за руль, и они поехали дальше.
     Он мечтал об этом отпуске начиная с конца предыдущего, как
все люди,  которым  приходится  много   работать.   Одиннадцать
месяцев  готовился  он к этой минуте, одной из самых приятных в
жизни, особенно когда  едешь  поездом:  однажды  ранним  утром,
прочь   из   города,   вперед,  а  там,  впереди,  --  безлюдье
раскаленных Оверньских тропиков, что  тянутся  до  самой  Од  и
гаснут  лишь в сумерки. Он заново переживал свое последнее утро
на работе: вот он кладет ноги по обе стороны телефона и бросает
в корзину новую папку для деловых бумаг, вот уже ласковый ветер
убегает от лифта, тихонько шурша; теперь он возвращается к себе
на  Набережную  улицу,  солнечный  зайчик   от   металлического
браслета пляшет у него перед глазами, кричат чайки, а газоны --
серо-черные,  в порту царит какое-то вялое оживление, из аптеки
Латюльпана, соседа снизу, доносится резкий запах дегтя.
     В это время в порту разгружали норвежскую баржу с сосновым
лесом, напиленным на  кругляки  в  три-четыре  фута  длиной,  и
картины  привольной  жизни  в  бревенчатой хижине где-нибудь на
берегах Онтарио носились в воздухе, а  Оливье  жадно  ловил  их
глазами,  отчего  споткнулся  о  кабельтов  и  оказался в воде,
отягощенной обычным летним мусором и мазутом, правда, мазут  ее
скорее обл