обыкновенное   зрелище:   многослойный
циферблат, на котором фазы луны отмечались  чередой  постепенно
набухающих  полумесяцев,  из коих последний являлся, собственно
говоря, уже новой полной луной, обрамляемой  золотой  и  черной
каемкой.  А  еще  на  резном фронтоне можно было прочесть день,
месяц, год и возраст часовщика.
     Подзащитный, которого он только  что  подзащитил,  в  счет
оплаты отписал ему по дарственной все свое состояние. Осознавая
себя  полноправным  наследником,  так как благодаря его усилиям
преступник был приговорен к смертной  казни,  адвокат  посчитал
уместным  отпраздновать  сей  счастливый  день  покупкой  новых
часов. Он решил не брать да с собой, поскольку  при  себе  имел
наручные, и сказал, что пошлет за ними кого-нибудь потом.

     V

     Свет  пробивался  через  маленькое  квадратное отверстие в
полу и лениво растекался по потолку рядом с сидящим пауком.
     Паук грыз углы светового пятна,  постепенно  придавая  ему
форму  циферблата,  потом принялся за цифры, и Андре понял, что
этажом ниже говорили о них.
     Он приложился ухом к отверстию,  и  свет  вошел  в  Андре:
доносившиеся   слова  резонировали  в  голове,  а  яркие  буквы
высвечивались на фоне расширенных зрачков.
     Адвокат позвал на ужин приятеля.
     -- Я  продам  эти  часы,  --  сообщил  он   приглашенному,
указывая на дверцу, скрывающую якорь; маятник испуганно замер и
снова замаячил.
     -- Перестали ходить? -- спросил приятель.
     -- Нет, они меня полностью устраивают. Но недавно я увидел
часы намного   красивее  этих,  --  сказал  адвокат,  опорожняя
половину своего бокала, именно ту, что была наполнена вином. --
Пей же!
     Он налил себе еще вина и выпил его залпом.
     -- А те, какие они из себя? -- спросил приятель.
     -- На тех есть фазы луны! -- произнес адвокат.
     После этого Андре уже ничего не слышал, так как приятели о
часах больше не говорили.
     Он поднялся. Чтобы  не  нарушить  светомаскировку,  он  не
зажигал  свет.  Луч,  пробивающийся  из  пола, снова уткнулся в
слегка скошенный потолок мансарды.
     Полная и донельзя круглая луна -- радость бомбардировщиков
-- дополняла освещение: она мелко дрожала  из-за  усиливающейся
жары.
     В  раковине  над бутылкой спирта продолжал ворковать кран.
Андре лежал на кровати, а часы вызванивали в  его  голове  черт
знает что. Вокруг плескалось время, остановиться в нем Андре не
мог: у него до сих пор не было якоря.
     Не  было  и  ветра,  не  было  и  дождя;  несмотря  на все
ухищрения Андре, ежевечерняя жара все усиливалась и так  сильно
давила на окна, что он видел, как стекла набухали, выгибались в
его  сторону  и  лопались, подобно мыльным пузырям на треснутой
кромке стакана с водой. Пустые рамы  еще  долго  открывались  и
закрывались.
     Каждый раз, когда разбивалось очередное стекло, отчетливее
становились  слабые и отрывистые звуки снаружи: шаги патруля по
мостовой, истошные крики  кошки  на  соседней  крыше,  сплошные
враки  по  репродуктору  за  задернутыми  шторами. Высунувшись,
можно было различить в темноте два  светлых  пятна  --  рубашка
консьержа  и  платье консьержки: супруги сидели перед входом на
двух  старых  деревянных  стульях.  Надолго   высовываться   не
следовало: окна снова захлопывались.
     Журчание воды из крана стихло, потом возобновилось: кто-то
открывал  кран  на  нижнем  этаже. Железная сетка кровати слабо
поскрипывала в такт дыханию Андре.
     Кровать  принялась  по-кошачьи  царапать  пол:  ее  ножки,
сгибаясь   и   разгибаясь   одна  за  другой,  стали  регулярно
раскачивать весь каркас. Железные коготки вгрызались все глубже
и глубже; чтобы спасти паркет -- не  то  до  завтра  все  будет
исковеркано!  -- Андре встал с кровати и, поймав удобный момент
очередного взбрыкивания, подложил под каждую ножку  по  старому
ботинку.    Лечь    ему   пришлось   на   пол.   Кровать   этим
воспользовалась, чтобы обойти все  комнату  и  задрать  лапу  у
стены. Ходить в ботинках было легко и забавно.
     Гость адвоката только что ушел, а сам хозяин, должно быть,
вышел  из столовой, так как световое пятно на потолке больше не
появлялось.
     Отовсюду доносился еле различимый сумбур  радиоприемников,
а  откуда-то  пять  позывных  нот, которыми глушили Би-би-си; в
небе внезапно загудело. Пролетел какой-то самолет, летел он так
высоко, что даже не поймешь куда.
     Минуты  продолжали  убегать  от  Андре  --  без  якоря  не
догнать! Пот стекал по шее, и в паху становилось липко от одной
мысли, что часов скоро не будет.
     Он  услышал  далекий вой минорной сирены в районе соседней
коммуны,  а  несколько  секунд  спустя  и  ответ  --   жалобное
подвывание местной мэрии.
     Батарея  ПВО пока не реагировала, но прожекторы, направляя
в воздух  неуверенные  лучи,  выписывали  на  небе  огромные  и
нервные туманные волны.
     Полоски  света  отмечали  тщательно зашторенные окна, дома
наполнялись глухим ропотом. Все сливалось  в  один  гул:  вопли
разбуженного  ребенка, бесконечно спускающиеся по лестнице шаги
и легко узнаваемый по часто  употребительным  выражениям  голос
консьержа,   упавшего   в  погреб.  Дверь  адвоката  так  и  не
открылась. Он  наверняка  спал  как  убитый  после  чрезмерного
количества  вина,  выпитого  за  ужином. Внезапно повсюду потух
свет.
     Андре подполз к окну  и  лежа  продолжал  испуганно  ждать
появления самолетов и разрыва бомбы, которая разбудит адвоката.
     Он  встал,  отвернул  кран,  но  вместо  тихого  журчания,
которое прекратилось уже давно, из крана вырвалось лишь хриплое
ворчание. Консьерж перекрыл воду в подвале. Тогда  Андре  выпил
спирт,   который  штопором  вонзился  в  его  пищевод,  страшно
пробулькал в желудке и наконец  усвоился  злобной  отрыжкой  --
звуком спускаемой в ванне воды.
     Человечество поручало ему обезвредить адвоката.
     На  ощупь,  в темноте, он отобрал у кровати два ботинка, с
трудом всунул в них ноги --  с  кроватью  пришлось  побороться:
железное колесико пропороло ему сантиметров десять на запястье.
Он  вероломно  вытащил  снизу  два винта, и побежденная кровать
рухнула на пол со скрежетом мертвого железа.
     Грохот адвоката не разбудил. Надо было спускаться.
     Он вышел на площадку, машинально захлопнул за собой дверь.
Ключи, должно быть, остались в пиджаке,  на  спинке  стула.  Он
убедился  в  этом уже потом, обшаривая карманы брюк. В карманах
не было ничего, кроме платка и ножа.
     Стараясь  не  скрипнуть  второй   ступенькой,   он   начал
осторожно  спускаться,  прижимаясь  к  стене.  Из  черной  дыры
лестничного пролета -- пучины,  откуда  в  любой  момент  могло
появиться что-нибудь неведомое и ужасное, -- поднимался тяжелый
запах:  вонь зверинца и сточных вод. Это у консьержа весь вечер
варилась дикая капуста.
     Звонок в адвокатскую квартиру находился слева от двери  на
высоте одного метра двадцати сантиметров от пола. Андре не стал
шарить по стене, а ткнул пальцем сразу и промахнулся.
     Ощупывая  дверной  наличник,  его  рука наткнулась в конце
концов на гладкую латунную округлость. Он нажал на мягкий сосок
посередине. От этого прикосновения дрожь побежала по всему  его
телу.
     Электрический   ток   был  отключен,  но  в  проводах  еще
оставалось немного напряжения; возможно, этого было достаточно,
чтобы разбудить адвоката. На всякий случай,  для  подстраховки,
Андре несколько раз сильно пнул ногой в дверь.
     Плохо  закрытая проспиртованным адвокатом дверь поддалась,
и Андре вступил в сумрак прихожей.
     Он споткнулся, добрался  до  стены,  прошел  вдоль  нее  к
столовой.  Около  пятидесяти  потоков  лунных  частиц  крупного
калибра проникало в столовую  через  широко  открытое  окно,  а
неподвижный якорь слабо мерцал под хрустальной пластиной.
     Время  наконец-то  перестало  течь, и Андре уже не слышал,
как из спальни выходил адвокат, поскольку мир,  в  котором  тот
пребывал, постарел на одну минуту.
     Силуэт адвоката еще маячил далеко-далеко в конце коридора;
Андре  пришлось  метнуть нож, чтобы сократить это расстояние, а
потом он смотрел, как время  уносит  дряблое  тело  с  кровавой
раной на шее.
     С  отбоем  воздушной  тревоги  ночь  обрела  хрупкий мир и
неуверенное согласие.  В  один  миг  загорелся  свет,  и  якорь
перестал существовать.

     VI

     Светало.  Тень  лестничного  колодца начинала рассеиваться
перед окнами с маленькими разноцветными витражами  в  свинцовых
перегородках.
     С каждым шагом боль в отекших ногах усиливалась. Его несло
на улицу.  Хлопнула  пробка  мусорного  бачка,  пенистой струей
шампанского на Андре брызнули две белые кошки.
     До моста было недалеко, гладкая поверхность парапета так и
просилась под ноги -- не чета этим проплешинам  на  асфальтовом
тротуаре.
     И  тут, за его спиной возникла фигура Майора, разозленного
тем, что его нет в  рассказе.  Он  схватил  Андре  за  шиворот:
вздернулись плечи, раскинулись в стороны руки, свесилась вперед
голова.  Зависнув  над  парапетом  Андре задергался и закричал:
"Отпустите меня!" Но только он один  и  знал,  что  его  поднял
Майор,  ибо  тот  сделался  невидим, а для всех остальных Андре
просто исчез в потоке.


     Борис Виан.
     Мурашки


 Перевод В. Лапицкого

     Рассказ

     I

     Прибыли поутру, а встретили нас хуже некуда: на берегу  --
ни души, только куча трупов да разбросанные куски людей, танков
и   грузовиков.   Пули   летели  отовсюду  сразу  --  тоже  мне
удовольствие. Попрыгали в воду, но там  оказалось  глубже,  чем
представлялось,  а  я  еще и поскользнулся на консервной банке.
Тут парню как раз позади меня подоспевшей пулей на три четверти
смазало физиономию, так что банку я оставил на память. Выловил,
что сумел, из этих трех четвертей  своей  каской  и  отдал  ему
обратно;  он тут же отправился на поиски санитаров, но, похоже,
ошибся направлением, потому что  постепенно  ушел  под  воду  с
головой,  а  вряд  ли  на  такой глубине достаточная видимость,
чтобы он смог найти обратную дорогу.
     После этого рванул я куда надо и тут же схлопотал  чьей-то
ногой  по  физиономии.  Собрался было выдать мерзавцу по первое
число, а от него после разрыва мины остались  одни  ошметки,  с
которых  взятки  гладки;  ну  что  ж,  плюнул  на его выходку и
побежал дальше.
     Метров через  десять  наткнулся  на  трех  ребят,  которые
притулились  за  бетонным блоком и палили куда-то поверх стены.
Они насквозь промокли, вода с потом, да и  я  от  них  недалеко
ушел  -- короче встал на колени и давай поливать вместе с ними.
Вернулся лейтенант, он держался обеими руками за голову, а  изо
рта  у  него  текло  что-то  красное.  С  недовольным  видом он
быстрехонько  растянулся  на  песке  и,  разинув  пошире   рот,
протянул вперед руки. Здорово он заляпал весь песок, а ведь это
было, пожалуй, одно из последних чистых мест на всем побережье.
     С  берега  наше  судно  выглядело  на  мели вначале ужасно
глупо, а потом вообще перестало выглядывать -- на него как снег
наголову свалилась парочка снарядов.
     Мне это не понравилось, потому что внутри  там  оставались
два  дружка,  их  так  нашпиговали свинцом, что они не рискнули
сунуться в воду. Похлопал по плечу троицу стрелявших со мной  и
говорю:  "Ну  что, пошли?" Само собой, пропустил их вперед -- и
не ошибся, первого и второго подстрелила парочка, с которой  мы
перестреливались;  передо  мной остался только третий, дай ему,
бедолаге, не подфартило: не успел он избавиться  от  того,  что
понастырнее,  как  второй  негодяй  его  уже  прикончил, и этим
вторым пришлось заняться мне.
     У тех двух бандитов за  углом  оказался  пулемет  с  целой
кучей  лент.  Я  развернул  его  в  противоположную  сторону  и
поднажал на гашетку, но скоро  пришлось  это  дело  прекратить,
потому  что  у  меня  заложило  уши, да и он заглох. Их, должно
быть, нацеливают на стрельбу только в нужном направлении.
     Здесь  было  поспокойнее.  Сверху  пляж  виднелся  как  на
ладони.  На море со всех сторон дымило и вовсю плескалась вода.
На палубах больших броненосцев посверкивали вспышки  залпов,  а
над головой со странным глухим звуком пролетали снаряды, словно
кто-то ввинчивал в воздух басовито гудящий цилиндр.
     Прибыл  капитан.  Нас  оставалось  всего  одиннадцать.  Он
сказал, что этого маловато, ну да итак управимся. Позднее, мол,
докомплектуемся. А пока приказал рыть окопы,  я  подумал  было,
чтобы  там  отоспаться,  ан  нет  --  оказалось, сидеть в них и
отстреливаться.
     Наудачу  прояснилось.  Теперь  с   кораблей   вываливались
крупные партии десантников, а между ног у них в отместку за всю
эту  катавасию  так и сновали рыбы, многие из-за этого падали в
воду и, вставая, ругались почем зря.  А  некоторые,  так  и  не
встав,  уплывали, покачиваясь на волнах, и капитан приказал нам
под прикрытием танка подавить пулеметное гнездо, которое  опять
застрочило.
     Пристроились  к танку. Я -- последним: не очень-то доверяю
тормозам этих махин. Зато за танком удобнее, потому что не надо
путаться в колючей проволоке, да и пикеты сразу не помеха, но я
терпеть не могу, как он давит трупы --  с  эдаким  препротивным
звуком,  который  лучше  бы и не вспоминать, а временами только
его и слышишь.  Минуты  через  три  он  подорвался  на  мине  и
загорелся.  Два  парня  так и не смогли из него вылезти, третий
смог, но одна нога у него осталась внутри; не знаю, заметил  ли
он  это,  до  того  как  умереть. Все-таки два танковых снаряда
залетели к тому времени к пулемету в гнездо: побились и птички,
и яички. Парням, которые  теперь  высаживались,  полегчало,  но
ненадолго:  прочистила  глотку  противотанковая  батарея, и еще
десятка два-три ребят плюхнулось вводу. Я растянулся  на  пузе.
Отсюда  было видно, как те, с батареи, обстреливали наших. Меня
прикрывал  горящий  остов  танка,  вот  и   удалось   тщательно
прицелиться.  Наводчик  скорчился в три погибели и упал; должно
быть, я всыпал ему низковато, но времени исправиться у меня  не
оставалось  --  надо  было  еще  срубить  трех других. Пришлось
повозиться, хорошо еще, что треск горящего  танка  заглушал  их
вопли.  Наконец-то приделал и третьего, хотя и грубовато. А тем
временем со всех сторон  продолжало  громыхать,  все  тонуло  в
дыму.  Как  следует  протер  глаза,  чтобы  получше видеть: пот
заливал лицо. Вернулся капитан. Он  мог  двигать  только  левой
рукой.  "Вы не могли бы, -- говорит, -- прибинтовать мне правую
руку к туловищу -- да покрепче?" Отчего  ж  не  могу  --  давай
прикручивать   ее  перевязочными  бинтами.  Но  тут  его  вдруг
подбросило ногами вперед, и он приземлился прямо на меня --  за
спиной  у  него  шмякнулась,  оказывается, граната. Окоченел он
мгновенно, похоже, так всегда бывает, когда умираешь смертельно
усталым, ну  да  окоченевшее  тело  скидывать  с  себя  намного
удобнее.  А  потом  меня  сморило,  а  когда  я  проснулся, шум
доносился откуда-то издалека, а один из этих парней с  красными
крестами на каске наливал мне кофе.

     II

     Потом  продвинулись  вглубь  и  попробовали  применить  на
практике советы инструкторов и то,  чему  нас  учили  во  время
маневров.  Только что вернулся джип Майка. За рулем сидел Фред,
а сам Майк состоял из двух половинок: он наткнулся на натянутую
поперек дороги проволоку. Вот мы и прикручиваем впереди  каждой
машины  стальные  штыри, потому что ездить с поднятыми лобовыми
стеклами слишком жарко. Отовсюду постреливают, все время  ходим
в   патруль.  Кажется,  мы  чуток  поспешили,  и  теперь  будут
трудности  со  снабжением.  Сегодня  утром  нам  расколошматили
танков  девять, не меньше, а еще приключилась забавная история:
базуку одного парня унесло вместе со снарядом,  а  базука  была
пристегнута  на  ремне  у него за спиной. Короче, парень набрал
сорокаметровую высоту и раскрыл парашют.  Думаю,  что  придется
просить подкрепления: недавно что-то щелкнуло на манер секатора
-- не иначе, они отрезали нас от тылов...

     III

     ...Мне  все  это  напоминает,  как шесть месяцев назад они
отрезали нас от  тылов.  Сейчас  мы,  наверное,  уже  полностью
окружены, ну да лето позади. К счастью, еще есть продукты, да и
снаряжение имеется. Каждые два часа приходится сменяться, чтобы
нести  вахту,  это  так  изводит.  Да еще те, с другой стороны,
забирают форму наших ребят, попавших  в  плен,  и  надевают  ее
сами;  приходится  быть  начеку.  Ко  всему прочему, больше нет
электричества, и снаряды  сыпятся  на  голову  со  всех  сторон
одновременно.  Пока  же стараемся наладить связь с тылом, чтобы
они выслали самолеты, а то начинается напряженка с  сигаретами.
Снаружи  какой-то  шум,  что-то  там  готовится.  Даже каску не
успеешь снять.

     IV

     Там и впрямь кое-что готовилось. Почти вплотную  подкатили
четыре  танка. Первый сразу же остановился. Гранатой мы подбили
ему  одну  из  гусениц,  она  моментально,  жутко  заскрежетав,
расползлась,  но  на пушке это не сказалось. Притащили огнемет,
но с этими штуками одна морока: для начала надо расколоть башню
танка, иначе она просто лопнет, как  каштан,  и  ребята  внутри
толком  не  поджарятся.  Втроем  мы распилили бы башню пилой по
металлу, но тут припылили еще  два  танка,  пришлось  прожарить
первый   не   вскрывая.   Второй   подорвался   сам,  а  третий
развернулся, но это был финт -- он приехал сюда  задним  ходом,
так  что  мы  немного удивились, когда он принялся обстреливать
шедших за ним  следом  ребят.  Ну  да  свой  подарочек  ко  дню
рождения  --  дюжину  снарядов  88-го калибра -- мы все-таки от
него получили;  дом  придется  отстраивать  заново,  если  кому
придет  в голову в нем жить, но проще будет занять какой-нибудь
другой. В конце концов избавились и от третьего танка,  зарядив
базуку  чихательным  порошком;  те,  внутри,  так перестукались
головами о броню, что вытаскивать пришлось одни  трупы.  Только
водитель  еще  не  совсем  отдал  концы  --  его  голова прочно
застряла в руле и, чтобы не портить почти целехонький танк,  ее
пришлось  отрезать.  За танком прикатили мотоциклисты и подняли
дьявольский  шум  своими  автоматами,   но   с   ними   удалось
разобраться,  напустив  на  них  старенькую  сноповязалку.  Тем
временем на нашу голову свалилось несколько бомб  и  даже  один
самолет,  который  наша  батарея ПВО сбила нечаянно, потому что
обычно она бьет по танкам. Мы потеряли Саймона, Мортона, Бака и
КП, все остальные -- налицо, не считая руки Слима.

     V

     По-прежнему в окружении.  Уже  два  дня  беспрерывно  идет
дождь.  На  крыше  не  хватает каждой второй черепицы, но капли
падают куда нужно, на каждую первую, так  что  мы  почти  и  не
вымокли.  Никто не представляет, сколько все это еще продлится.
Все время в дозоре, без привычки  довольно  тяжело  пялиться  в
перископ, да и больше четверти часа по уши в грязи не высидишь.
Вчера вот встретил другой патруль. Кто его знает, наши это были
или  те,  другие,  но  в  грязи  стреляй не стреляй -- невелика
разница, разве что ружье разорвется прямо в руках. Чего  только
не  пробовали,  чтобы  избавиться от грязи, -- даже бензином ее
поливали и поджигали; да, подсыхает, но потом  чувствуешь  себя
как  на  сковородке. Проще всего было бы докопаться до твердого
грунта, но дозор по уши в грунте -- это еще хуже, чем по уши  в
грязи.   Худо-бедно,   кое-как  попривыкли.  Беда  в  том,  что
возникают настоящие грязевые трясины. Сейчас жижа  еще  чавкает
за  забором,  но  скоро  она опять поднимется до второго этажа,
какая гадость.

     VI

     Со мной сегодня утром приключилась скверная  история.  Все
началось  под  навесом  позади  дома, когда я готовил маленький
сюрприз  двум  парням  --  в  бинокль  хорошо  видно,  как  они
стараются  нас  засечь.  Я взял такой маленький минометик 81-го
калибра, чтобы уложить его в детскую коляску, а  Джонни  должен
был  замаскироваться  под