мандибулы в предвкушении момента, когда  их
доставят  на  место  работы и дадут задание по устранению кожи.
Подбодрив их в подходящих выражениях, Лиль поставила клетку  на
ноготь  большого  пальца и потянула за скобочку. Удовлетворенно
замурлыкав, воодушевляемые болезненным соперничеством насекомые
принялись  за  работу.  Под  быстрыми  ударами   первого   кожа
превращалась  в  мелкий  порошок,  тогда  как  второй с тщанием
занимался  отделочными  работами,  подчищал,  сглаживал   края,
заостренные его меньшим напарником.
     В  дверь постучали, вошел Вольф. Он почистился и побрился,
хорошо выглядел, но был чуть бледноват.
     -- Могу я поговорить с тобой, Лиль? -- спросил он.
     -- Давай, -- сказала она, освобождая ему место  на  обитом
стеганым сатином диванчике.
     -- Я не знаю о чем, -- сказал Вольф.
     -- Да  неважно,  --  сказала  Лиль.  -- Все равно много мы
никогда не разговариваем... Ты без труда  что-нибудь  подыщешь.
Что ты видел в своей машине?
     -- Я  пришел  вовсе  не  для  того,  чтобы  тебе  об  этом
рассказывать, -- возразил Вольф.
     -- Конечно,  --  сказала  Лиль.  --  Но  ты  же   все-таки
предпочитаешь, чтобы я об этом спросила.
     -- Я не могу тебе ответить, -- сказал Вольф, -- потому что
это неприятно.
     Лиль переправила клетку с большого пальца на указательный.
     -- Не  воспринимай  эту  машину так трагически, -- сказала
она. -- Это же, как-никак, был не твой почин.
     -- Вообще,  --  сказал  Вольф,  --  когда  жизнь  проходит
поворотный пункт, он ею не предусматривается.
     -- Ведь твоя машина, -- сказала Лиль, -- опасна.
     -- Нужно   помещать   себя  в  опасную  или  довольно-таки
безнадежную ситуацию, -- сказал Вольф. -- Это  замечательно  --
при условии, правда, что делается это чуть-чуть нарочито, как в
моем случае.
     -- Почему же это лишь чуть-чуть нарочито? -- сказала Лиль.
     -- Эта малость нужна, чтобы отвечать себе, если становится
страшно, -- сказал Вольф, -- "я этого и искал".
     -- Ребячество, -- сказала Лиль.
     Клетка  перепорхнула  с  указательного  пальца на средний.
Вольф разглядывал жесткокрылых грызунов.
     -- Все, что не является ни цветом, ни запахом, ни музыкой,
-- сказал  он,  загибая  палец  за  пальцем,  --  все  это   --
ребячество.
     -- А женщина? -- возразила Лиль. -- Жена?
     -- Женщина,  следовательно,  нет,  -- сказал Вольф, -- она
ведь как минимум включает в себя всю эту троицу.
     Они на мгновение замолчали.
     -- Ну, ты совсем воспарил  в  до  жути  высшие  сферы,  --
сказала Лиль. -- Есть, конечно, средство вернуть тебя на землю,
но  мне  жаль  своих  ногтей, я боюсь, что все мои труды пойдут
насмарку. Так что пойди прогуляйся с Ляписом. Захвати  с  собой
деньги,  и  ступайте  вдвоем,  развейтесь,  это  пойдет  вам на
пользу.
     -- После того как посмотришь  на  все  оттуда,  --  сказал
Вольф, -- область интересов заметно сужается.
     -- Ты  --  вечный  нытик, -- сказала Лиль. -- Забавно, что
при таком складе ума ты  продолжаешь  еще  что-то  делать.  Ты,
однако, не все еще перепробовал...
     -- Моя Лиль, -- сказал Вольф.
     Она была теплой-теплой в своем голубом пеньюаре. Она пахла
мылом и подогретой на коже косметикой. Он поцеловал ее в шею.
     -- С  вами,  быть может, я перепробовал все? -- добавил он
дразнясь.
     -- Совершенно верно, -- сказала Лиль, --  надеюсь,  что  и
еще  попробуешь, но ты щекочешься -- и ты искорежишь мне ногти,
так что ступай лучше колобродить со своим  помощником.  Чтоб  я
тебя  до вечера не видела, слышишь... и можешь не отчитываться,
чего  вы  там  понаделали,  и  никаких  машин  сегодня.  Поживи
немного, вместо того чтобы пережевывать.
     -- Сегодня  мне  машина  ни  к  чему,  -- сказал Вольф. --
Забытого сегодня хватит по крайней мере дня на три.  Почему  ты
хочешь, чтобы я пошел без тебя?
     -- Ты  же так не любишь выходить со мной, -- сказала Лиль,
-- ну а сегодня я не хандрю, так что я даже  за  то,  чтобы  ты
прогулялся.  Иди  поищи  Ляписа.  И оставь мне Хмельмаю, ладно?
Было бы слишком жирно, чтобы ты, воспользовавшись этим поводом,
ушел с ней, а Ляписа отослал копаться в твоем грязном моторе.
     -- Глупышка... макьявельская, -- сказал Вольф.
     Он поднялся и наклонился, чтобы поцеловать одну из  грудей
Лиль, специальную целовальную для стоящего Вольфа.
     -- Вали! -- сказала Лиль, щелкнув его другой рукой.
     Вольф вышел, закрыл за собой дверь и поднялся этажом выше.
Он постучался  к  Ляпису.  Тот сказал: "Войдите" -- и предстал,
насупленный, на своей кровати.
     -- Ну? -- сказал Вольф. -- Что, грустишь?
     -- А! Да, -- вздохнул Ляпис.
     -- Пошли, -- сказал Вольф. -- Прошвырнемся втихомолку, как
пара балбесов.
     -- Парабола чего?
     -- Бала бесов, балбес, -- сказал Вольф.
     -- Тогда я не беру с собой Хмельмаю? -- сказал Ляпис.
     -- Ни в коем случае, -- сказал Вольф. -- Кстати, где она?
     -- У себя, -- сказал Ляпис. -- Занимается ногтями. Уф!
     Они спустились  по  лестнице.  Проходя  мимо  двери  своих
апартаментов, Вольф вдруг остановился.

     ГЛАВА XIX

     -- Ты в неважном настроении, -- констатировал он.
     -- Вы тоже, -- сказал Ляпис.
     -- Примем  крепкого,  --  сказал  Вольф.  --  У  меня есть
совюньон 1917 года, он подойдет как нельзя лучше. Оттянет.
     Он увлек Ляписа в столовую  и  открыл  стенной  шкаф.  Там

     -- Хватит, -- сказал Вольф. -- Залпом?
     -- Угу, -- сказал Ляпис. -- Как настоящие мужчины.
     -- Каковыми   и   являемся,  --  подтвердил  Вольф,  чтобы
подкрепить их решимость.
     -- Болт по ветру, -- сказал Ляпис, пока Вольф пил. -- Болт
по ветру, и тем хуже для  мудозвонов.  И  да  здравствует  всяк
вновь входящий. Дайте-ка мне, а то не останется.
     Тыльной стороной руки Вольф вытер физиономию.
     -- Ты, похоже, немного нервничаешь, -- сказал он.
     -- Глыть! -- ответил Ляпис.
     И добавил:
     -- Я ужасный симулянт.
     Пустая   бутылка,   осознав   полную  свою  бесполезность,
сжалась, скуксилась, скукожилась и исчезла.
     -- Пошли! -- бросил Вольф.
     И они отправились, четко печатая шаг с раздолбанных досок.
Чтобы развлечься.
     Слева от них промелькнула машина.
     Они пересекли Квадрат.
     Миновали брешь.
     Вот и улица.
     -- Что будем делать? -- сказал Ляпис.
     -- Навестим девочек, -- сказал Вольф.
     -- Здорово! -- сказал Ляпис.
     -- Как это, "здорово"? -- запротестовал Вольф. -- Для меня
-- да. Ну а ты -- ты холостяк.
     -- Вот именно, --  сказал  Ляпис.  --  Имею  полное  право
наслаждаться безо всяких угрызений совести.
     -- Да,  --  сказал  Вольф.  --  Ты  же  не  скажешь  этого
Хмельмае.
     -- Как бы не так, -- пробурчал Ляпис.
     -- Она знать тебя не захочет.
     -- Как сказать, -- лицемерно сказал Ляпис.
     -- Хочешь, я скажу  ей  об  этом  вместо  тебя?  --  также
лицемерно предложил Вольф.
     -- Лучше не надо, -- признался Ляпис. -- Но тем не менее я
имею на это право, черт возьми!
     -- Да, -- сказал Вольф.
     -- У  меня,  --  сказал Ляпис, -- с ней сложности. Я с ней
всегда  не  один.  Каждый  раз,  когда  я  подхожу  к  Хмельмае
сексуально, то есть от всей души, тут как туг человек...
     Он запнулся.
     -- Я  спятил.  Все  это выглядит так по-идиотски. Считаем,
что я ничего не говорил.
     -- Тут как тут человек? -- повторил Вольф.
     -- И все, -- сказал Ляпис.  --  Человек  тут  как  тут,  и
ничего не можешь сделать.
     -- А он что делает?
     -- Смотрит, -- сказал Ляпис.
     -- На что?
     -- На то, что делаю я.
     -- Так...  -- пробормотал Вольф. -- Но смущаться-то должен
он, а не ты.
     -- Нет... -- сказал Ляпис. -- Потому что из-за него  я  не
могу сделать ничего, что бы его смутило.
     -- Все это сплошная ерунда, -- сказал Вольф. -- И когда же
это пришло  тебе в голову? Не проще ли сказать Хмельмае, что ты
ее больше не хочешь?
     -- Но я хочу ее! -- вздохнул Ляпис. -- Жуть как хочу!..
     На  них  надвигался  город.  Маленькие  домишки-бутончики,
почти  взрослые  полудома  с  окнами  еще наполовину в земле и,
наконец, вполне закончившие свой рост, самых  разных  цветов  и
запахов.  Пройдя  по  главной  улице,  они  свернули к кварталу
влюбленных. Миновали золотую решетку и очутились среди роскоши.
Фасады домов были облицованы бирюзой или розовым  туфом,  а  на
земле лежал толстый слой лимонно-желтого маслянистого меха. Над
улицами  высились едва различимые купола из тончайшего хрусталя
и ценных пород цветного стекла. Рожки с  веселяще  благоухающим
газом   освещали  номера  домов,  на  приступках  которых  были
водружены  небольшие  цветные  телевизоры,  чтобы,  проходя  по
улице,  можно было следить за разворачивающейся в обитых черным
бархатом   и   освещенных    бледно-серым    светом    будуарах
деятельностью.  От  нежнейшей  сернистой  музыки  перехватывало
шесть  последних  шейных  позвонков.  Не   задействованные   на
настоящий  момент  красотки  покоились  в  хрустальных нишах по
соседству со своими дверьми; там, чтобы расслабить  и  смягчить
их, текли струи розовой воды.
     Над  головами  у  них  пелена красного тумана маскировала,
время от времени их приоткрывая, изысканные арабески стеклянных
куполов.
     По улице нетвердым шагом шло несколько  слегка  оглушенных
мужчин.   Другие,   улегшись   прямо   перед  домами,  дремали,
накапливая  свежие  силы.  Скрывавшийся  под   лимонньм   мехом
поребрик  был  из  нежного на ощупь, эластичного мха, а ручейки
красного пара медленно  разматывались  вдоль  домов,  неотвязно
следуя  за спускными трубами из толстого стекла, сквозь которые
легко было контролировать деятельность ванных комнат.
     Разгуливали и продавщицы перца и шпанских мушек, поголовно
одетые в большие венки из живучих цветов, они носили  маленькие
подносики из матового металла с готовыми бутербродами.
     Вольф  и  Ляпис  уселись на тротуар. Вплотную к ним прошла
высокая  и  стройная  темноволосая  продавщица,  она   напевала
медленный  вальс,  и  ее  гладкое бедро задело щеку Вольфа. Она
пахла  песком  тропических  островов.  Протянув   руку,   Вольф
задержал  ее. И стал гладить ее кожу, следуя очертаниям твердых
мускулов. Она уселась между  ними.  Все  втроем  они  принялись
уписывать за шесть щек бутерброды с перцем.
     На  четвертом  куске  воздух  начал  вибрировать вокруг их
голов, и Вольф растянулся в уютном ручейке. Бок  о  бок  с  ним
улеглась  и  продавщица.  Вольф  лежал  на  спине,  а она -- на
животе, облокотившись, то и дело запихивая ему очередной  бутер
в  рот.  Ляпис встал и поискал глазами разносчицу напитков. Она
подошла,  и  они  выпили  по  стаканчику   кипящей   ананисовой
перцовки.
     -- Что   будем  делать?  --  сладострастнейше  пробормотал
Вольф.
     -- Здесь очень мило, -- сказал Ляпис, -- но еще лучше было
бы в одном из этих прелестных домов.
     -- Вы больше не испытываете голода? -- спросила продавщица
перца.
     -- Или жажды? -- дополнила ее коллега.
     -- Ну а с вами, -- сказал Вольф,  --  можно  пойти  в  эти
дома?
     -- Нет,  --  сказали обе продавщицы. -- Мы более или менее
целомудренны.
     -- А потрогать можно? -- сказал Вольф.
     -- Да,  --  сказали   обе   девушки,   --   потрогатеньки,
поцеловатеньки, понализатьсеньки, но ничего более.
     -- Вот  черт!  --  сказал  Вольф. -- Зачем же возбуждать в
себе  аппетит,  если  вынужден  будешь  остановиться  в   самый
подходящий момент!..
     -- У  каждого свои функции, -- объяснила разносчица пития.
-- В нашем ремесле нужно остерегаться. А кроме того, и эти,  из
домов, приглядывают...
     Обе  они,  выгибая талии, поднялись. Вольф уселся и провел
нетвердой рукой по волосам. С удобством обнял  ноги  продавщицы
бутербродов  и прижал губы к отзывчивой плоти. Затем поднялся в
свой черед и потянул за собой Ляписа.
     -- Пошли, -- сказал он. -- Пусть работают.
     Девушки уже удалялись, сделав им на прощание ручкой.
     -- Отсчитываем пять домов, -- сказал Ляпис, -- и заходим.
     -- Идет, -- сказал Вольф. -- Почему пять?
     -- Нас же двое, -- сказал Ляпис.
     Он считал:
     -- ...четыре... пять. Идите первым.
     Перед  ними  была  маленькая  агатовая  дверь  в  раме  из
сверкающей  бронзы.  Экран  показывал,  что  внутри спят. Вольф
толкнул дверь. В  комнате  был  бежевый  свет  и  три  девушки,
лежащие на кожаном ложе.
     -- Прекрасно,  --  сказал Вольф. -- Раздеваемся аккуратно,
чтобы их не разбудить. Средняя послужит  нам,  как  Тристану  и
Изольде.
     -- Это вправит нам мозги, -- зачарованно сказал Ляпис.
     Одежда Вольфа упала к его ногам. Ляпис сражался со шнурком
туфли и порвал его. Оба они были наги.
     -- А если средняя проснется? -- сказал Вольф.
     -- Незачем  об  этом  беспокоиться,  --  сказал  Ляпис. --
Найдется  какой-нибудь   выход.   Они,   должно   быть,   умеют
выпутываться из подобных ситуаций.
     -- Я  люблю  их,  --  сказал Вольф. -- От них замечательно
пахнет женщиной.
     Он улегся с рыжей, что была к нему  поближе.  Со  сна  она
была горяча, как прогретая солнцем янтарная смола, и не открыла
глаз. Ноги ее проснулись вплоть до самого живота. Верх же, пока
укачиваемый  Вольф  вновь  становился  чересчур юным, продолжал
спать. И никто не смотрел на Ляписа.

     ГЛАВА XX

     Очнувшись, Вольф потянулся и  освободился  от  тела  своей
возлюбленной,  которое  спало  все  целиком.  Он встал, поиграл
мускулами и наклонился поднять девушку. Она повисла у  него  на
шее,  и  Вольф  отнес ее прямо в ванную, где текла непрозрачная
надушенная вода. Усадив  ее  поудобнее,  он  вернулся  одеться.
Ляпис  был  уже  готов  и ждал его, лаская двух других девушек,
которые в общем-то охотно этому подчинялись. Когда они уходили,
девушки их расцеловали и отправились  воссоединиться  со  своей
подругой.
     Топча  желтую  почву,  засунув  руки в карманы, они полной
грудью вдыхали  молочный  воздух.  Навстречу  им  попадались  и
другие  преисполненные  безмятежности  люди.  Время  от времени
кто-нибудь садился на землю, стаскивал с  ног  обувь  и  удобно
устраивался  на  тротуаре  вздремнуть,  перед тем как начать по
новой. Некоторые  проводили  в  квартале  влюбленных  всю  свою
жизнь, питаясь перцем и ананисовкой. Эти были худые и жилистые,
с горящими глазами, закругленными жестами и утоленным духом.
     На  углу  какой-то  улицы Вольф и Ляпис наткнулись на двух
моряков, выходивших из голубого дома.
     -- Вы здешние? -- спросил тот, что повыше.
     Он  был  высокого   роста,   темноволосый,   курчавый,   с
мускулистым телом и римским профилем.
     -- Да, -- сказал Ляпис.
     -- Вы  нам  не  подскажете,  где  тут  можно  поиграть? --
спросил другой моряк, среднего роста и вида.
     -- Во что? -- сказал Вольф.
     -- В кровянку или в задери-подол, -- ответил первый моряк.
     -- Игорный квартал вон там... --  сказал  Ляпис,  указывая
перед собой. -- Пошли.
     -- Мы за вами, -- хором сказали моряки.
     И они зашагали, переговариваясь.
     -- Давно вы сошли на берег? -- спросил Ляпис.
     -- Два года тому назад, -- ответил высокий моряк.
     -- Как вас зовут? -- спросил Вольф.
     -- Меня  всегда звали Сандр, -- сказал высокий моряк, -- а
мой приятель зовется Стремглавк.
     -- И все эти два года вы провели в  квартале?  --  спросил
Ляпис.
     -- Да,  --  сказал  Сандр.  --  Здесь нам хорошо. Мы очень
любим игры.
     -- Кровянку? --  уточнил  Вольф,  читавший  в  свое  время
морские истории.
     -- Кровянку   и   задери-подол,  --  лаконично  высказался
немногословный Стремглавк.
     -- Не хотите ли сыграть с нами? -- предложил Сандр.
     -- В кровянку? -- спросил Ляпис.
     -- Да, -- сказал Сандр.
     -- Вы наверняка слишком сильны для нас, -- сказал Вольф.
     -- Отличная  игра,  --  сказал  Сандр.  --   В   ней   нет
проигравших.  Есть  только  более  или  менее выигравшие, чужим
выигрышем пользуешься точно так же, как и своим.
     -- Я в общем-то готов попробовать,  --  сказал  Вольф.  --
Черт с ним, со временем. Нужно испробовать все.
     -- Еще не время, -- сказал Стремглавк. -- Я хочу пить.
     Он  окликнул разносчицу напитков, которая тут же подбежала
к ним. Ананисовка кипела у нее на подносе в серебряных стопках.
Она выпила вместе с ними, и все четверо крепко расцеловали ее в
губы.
     Они все еще топали по толстой желтой шерсти, временами их,
совершенно расслабившихся, живых  вплоть  до  кончиков  пальцев
ног, окутывал туман.
     -- А до этого, -- сказал Ляпис, -- вы много плавали?
     -- Да, да, да никогда, -- сказали оба моряка.
     Затем Стремглавк добавил:
     -- Враки.
     -- Да, -- сказал Сандр. -- На самом деле и не переставали.
Сказали  да,  да,  да  никогда,  поскольку,  по  нашему мнению,
Кадароруссель бульбульбульбольшой чудомудоюдоак.
     -- Мы так и не поняли, куда вас занесло, -- сказал Ляпис.
     -- Занесло на Берег Слоновой Кости, -- сказал Сандр. -- Мы
пробыли там три дня.
     Вольф и Ляпис поглядели на них с уважением.
     -- Ну и какой он? -- сказал Вольф.
     -- Цвета слоновой кости, -- сказал Стремглавк.
     -- Зашибись! -- сказал Ляпис.
     Он сильно побледнел.
     -- Нечего об этом размышлять, -- сказал Сандр.  --  Теперь
все это уже в прошлом. И кроме того, в настоящий момент, может,
это вовсе и не так, а как -- не определишь.
     Он остановился.
     -- Так  и  есть,  --  сказал  он.  -- Мы на месте. Вы были
правы, это как раз тут. За два года, которые мы уже здесь,  нам
так и не удалось отыскать это место.
     -- А как вы обходитесь на море? -- спросил Вольф.
     -- В  море,  -- сказал Сандр, -- там все разное. Не бывает
двух одинаковых волн. А здесь все всегда схоже.  Дома  и  дома.
Невозможно.
     Он толкнул дверь, этот аргумент на нее подействовал.
     Внутри было просторно. Изобилие моющегося кафеля. На одной
половине для игроков были установлены кожаные кресла, на другой
-- привязаны голые люди, женщины или мужчины, по вкусу. Сандр и
Стремглавк  уже сжимали в руках трубки для кровянки, украшенные
их инициалами, и Ляпис взял со специального подноса  две  такие
же -- себе и Вольфу -- и коробку игл.
     Сандр уселся, поднес трубку ко рту и выдохнул. Прямо перед
ним стояла  девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Игла воткнулась
ей прямо в мякоть левой груди, и большая капля крови выступила,
набухла и скатилась вдоль тела.
     -- Сандр неисправим, -- сказал Стремглавк. -- Всегда целит
по грудям.
     -- А вы? -- спросил Ляпис.
     -- Прежде всего, -- сказал Стремглавк, -- я  дуюсь  только
на мужчин. Женщин я люблю.
     Сандр  был уже на третьей игле. Она вонзилась столь близко
к двум первым, что  послышалось  легкое  позвякивание  стали  о
сталь.
     -- Ты хочешь сыграть? -- спросил Вольф у Ляписа.
     -- Почему бы и нет? -- сказал Ляпис.
     -- У меня, -- сказал Вольф, -- уже нет никакого желания.
     -- Может,  старуху?  -- предложил Ляпис. -- Ничего плохого
от этого не будет, старуху... под глаз.
     -- Нет, -- сказал Вольф. -- Мне это  не  нравится.  Ничего
забавного.
     Стремглавк  выбрал мишень на свой вкус, истыканного сталью
юношу, с  безразличным  видом  разглядывавшего  свои  ноги.  Он
набрал  в грудь воздуху и выдохнул изо всех сил. Игла с размаху
попала в тело и исчезла  в  паху  парнишки,  который  при  этом
подскочил на месте. Подошел распорядитель.
     -- Вы играете слишком сильно, -- сказал он Стремглавку. --
Подумайте  сами,  как  их  оттуда  извлекать, если вы пуляете с
такой силой!
     Он нагнулся над кровоточащей точкой и,  вынув  из  кармана
пинцет  из хромированной стали, деликатно покопался им в плоти.
Сверкающая красная игла вывалилась на кафель. Ляпис колебался.
     -- Мне очень хочется  попробовать  самому,  --  сказал  он
Вольфу,  --  хотя я вовсе не уверен, что мне это понравится так
же, как и им.
     Сандр уже вколол все свои десять игл. Р