себе  одну  из  пентюклюшек,   он   сложил
остальные  на тележку. Никто ее не тронет, ибо моральный кодекс
пентюха особо строг.
     -- В дорогу, -- сказал он. -- За гавианом  нужно  идти  на
восток и пригнувшись.
     -- Даже пригнувшись, -- сказал Дюпон, -- вы все равно выше
меня. Так что я останусь как есть.
     И  они  отправились,  тщательно  обнюхивая  почву. Ветерок
колыхал  небо,  посеребренное  и  подвижное   брюшко   которого
опускалось  иногда  приласкать огромные голубые зонтики майских
кардамошек, они все еще были в  цветах,  и  их  перечный  запах
подрагивал в теплом воздухе.

     ГЛАВА VIII

     Расставшись  с Вольфом, Лиль заспешила. Перед ней запрыгал
голубенький лягушонок. Квакушка без комплементарного  пигмента.
Она  прыгала  в  сторону  дома  и обставила Лиль на два прыжка.
Квакушка вознамерилась было увеличить  отрыв,  но  Лиль  быстро
поднялась  наверх,  чтобы  подкраситься у себя перед трельяжем.
Кисточкой сикось, щеточкой накось, жидкость  на  лобную  кость,
взлохматить  ради хохмы лохмы, состроить миникуры ноготкам -- и
все готово. Часок -- не больше. Пробегая мимо, она  попрощалась
с  горничной и была такова. Пересекла Квадрат и через маленькую
дверцу выбралась на улицу.
     Улица подыхала со скуки и, пытаясь развлечься, лопалась от
тоски длинными причудливыми расщелинами.
     В оживленной  зыби  теней  сверкали  яркоцветные  каменья,
неясные  отраженья,  пятна  света,  гасшие  вслед за случайными
неровностями почвы. Опальный отблеск, чуть дальше -- кто-то  из
семейства  горных,  возможно  хрусталь,  из  тех,  что на манер
каракатиц пускают золотую пыль в глаза  желающим  их  схватить;
трескучая  молния  дикого  изумруда  и  вдруг -- нежные колонии
малолетних  бериллов.  Семеня  мимо,  Лиль  обдумывала,   какие
вопросы  стоит задать. А платье, ни на шаг не отставая, льстиво
ластилось к ее ногам.
     Пробивавшиеся из-под земли  дома  росли  с  каждым  шагом,
теперь  это  была  уже  самая настоящая улица с жилыми домами и
уличным  движением.  Пройти  три  перекрестка,   на   четвертом
повернуть   направо;  пронюхивательница  (а  в  просторечии  --
нюхалка) жила в высокой хибаре, водруженной на долговязые  ноги
из  мозолистого дерева, вокруг которых перекручивалась лестница
с   развешанными   на   перилах   отвратительными   лохмотьями,
призванными,  насколько  это  было  возможно,  придавать  месту
особый  колорит.  Ароматы   карри,   чеснока   и   пумперникеля
беспорядочно  блуждали  в воздухе, оттененные, начиная с пятого
лестничного  пролета,  кислой  капустой  и  рыбой   не   первой
молодости  и  свежести.  В  конце лестницы, на самой верхотуре,
ворон  с  выбеленной  не  по  годам  наисвирепейшей   перекисью
водорода  головой  встречал гостей, протягивая им дохлую крысу,
которую он аккуратно держал за хвост. Крыса служила долго,  ибо
посвященные  приношение  отклоняли, а кроме них сюда никто и не
заглядывал.
     Лиль вежливо улыбнулась ворону и трижды постучала в  дверь
подвешенной на шнурке колотушкой -- для того чтобы вас принять,
будьте так любезны.
     -- Войдите!  --  сказала  нюхалка,  которая поднималась по
лестнице за ней по пятам.
     Лиль и вошла, специалистка за нею. В лачуге было  на  метр
воды,   и  передвигаться,  чтобы  не  попортить  мастику  пола,
приходилось на плавучих матрасах; Лиль осторожно взяла курс  на
обитое потертым репсом кресло, предназначенное для посетителей,
в  то время как нюхалка лихорадочно вычерпывала воду и выливала
ее из окна проржавевшей насквозь кастрюлей. Когда  вода  спала,
она,  в свою очередь, уселась за нюхательный столик, на котором
покоился ингалятор  из  синтетического  хрусталя.  А  под  ним,
пригвожденная  к  блеклому  сукну  его весом, лежала без памяти
большая бежевая бабочка.
     Нюхалка приподняла инструмент и,  брезгливо  поджав  губы,
подула   на  бабочку.  Затем,  отставив  свой  аппарат  налево,
вытащила из-за  корсажа  обливающуюся  дымящимся  потом  колоду
карт.
     -- Вам как, на полную катушку? -- спросила она.
     -- У меня мало времени, -- сказала Лиль.
     -- Тогда на полкатушки с остатком? -- предложила нюхалка.
     -- Да, и остатки, -- сказала Лиль в надежде, что они будут
сладки.
     Бабочка  начала слегка подрагивать. И издала легкий вздох.
Колода таро расточала запах зверинца. Нюхалка  быстро  выложила
на стол шесть первых попавшихся карт и свирепо в них внюхалась.
     -- Черт  возьми,  черт  возьми,  --  сказала  она. -- Я не
учуиваю в  вашем  раскладе  ничего  особенного.  Плюньте-ка  на
землю, надо посмотреть, и наступите ногой.
     Лиль подчинилась.
     -- Теперь уберите ногу.
     Лиль  убрала  ногу, а нюхалка зажгла маленькую бенгальскую
свечку.  Комната  наполнилась  светящимся  дымом   и   ароматом
зеленого пороха.
     -- Так-так,   ну   вот,  --  сказала  нюхалка.  --  Теперь
вынюхивается куда яснее. Чую для вас новости о ком-то,  к  кому
вы   расположены.   И  еще  деньги.  Незначительная  сумма.  Но
как-никак деньги. Ничего, очевидно, сногсшибательного.  Называя
вещи  своими  именами,  можно,  пожалуй, даже сказать, что ваше
финансовое положение не изменится. Подождите.
     Она выложила поверх первых шесть новых карт.
     -- Ага! --  сказала  она.  --  В  точности  то,  что  я  и
говорила.  Вам  придется  слегка поистратиться. Но зато письмо,
оно затронет вас очень близко.  Быть  может,  ваш  муж.  А  это
означает,  что  он  с  вами  поговорит,  ведь  было  бы, право,
довольно странно, если бы ваш муж написал  вам  письмо.  Теперь
дальше. Выберите карту.
     Лиль взяла первую попавшуюся, на сей раз пятую.
     -- Смотрите-ка!  --  сказала  нюхалка. -- Не это ли точное
подтверждение  всего  того,  что  я  вам  предсказала!  Большое
счастье  для кого-то из вашего дома. Он найдет то, что ищет уже
очень давно, после болезни.
     Лиль подумала, что Вольф не  зря  построил  машину  и  что
наконец-то  его  усилия  будут  вознаграждены,  но  -- побереги
печенку!
     -- Это правда? -- спросила она.
     -- Самая что ни на  есть  достоверная  и  официальная,  --
сказала нюхалка, -- запахи никогда не лгут.
     -- Да-да, я знаю, -- сказала Лиль.
     В  этот  миг  обесцвеченный ворон постучал клювом в дверь,
варварски имитируя прощание славянки.
     -- Мне надо пошевеливаться, -- сказала нюхалка. -- Вы и  в
самом деле настаиваете на остатках?
     -- Нет-нет,  -- сказала Лиль. -- Мне достаточно знать, что
мой муж получит наконец то, что ищет.  Сколько  я  вам  должна,
мадам?
     -- Дюжину плюх, -- сказала нюхалка.
     Матерая  бежевая  бабочка  на  глазах  оживала.  Вдруг она
поднялась в воздух. Летела она тяжело,  неуверенно,  как  самая
немощная летучая мышь. Лиль отшатнулась. Ей стало страшно.
     -- Чепуха, -- сказала нюхалка.
     Она   выдвинула  ящик  и  вынула  револьвер.  Не  вставая,
прицелилась в бархатистую тварь и выстрелила. Раздался  мерзкий
хруст.  Бабочка,  пораженная  прямо в голову, сложила крылья на
груди и  безучастно  спикировала  вниз.  С  мягким  стуком  она
шмякнулась  на  пол,  поднялась  пыль  шелковистых чешуек. Лиль
толкнула  дверь  и  вышла.  Ворон  вежливо  с  ней  попрощался.
Следующая  посетительница  ждала своей очереди. Маленькая худая
девчушка с беспокойными черными глазами,  сжимавшая  в  чумазой
руке   монетку.   Лиль  начала  спускаться  по  лестнице.  Чуть
поколебавшись, девчушка двинулась за ней следом.
     -- Простите, мадам, -- сказала она. -- Она говорит правду?
     -- Да нет же, -- сказала Лиль, -- она говорит  о  будущем.
Это, знаете ли, совсем не одно и то же.
     -- Это заслуживает доверия? -- спросила девчушка.
     -- Это иногда заслуживает доверия, -- сказала Лиль.
     -- Меня  пугает  ворон,  --  сказала девчушка. -- А дохлая
крыса противно воняет. Терпеть не моту крыс.
     -- Я тоже, -- сказала Лиль.  --  Но  на  этой  нюхалке  не
разоришься...   Ей  не  по  средствам  дохлые  ящерицы,  как  у
разнюхивательниц высокого полета.
     -- Тогда я возвращаюсь, мадам,  --  сказала  девчушка.  --
Спасибо, мадам.
     -- До свидания, -- сказала Лиль.
     Девчушка   быстро   взобралась   обратно  по  искореженным
ступенькам. Лиль торопилась поскорее вернуться домой, и на всем
пути скорченные  горбункулы  бросали  сверкающие  блики  на  ее
красивые   ноги,  в  то  время  как  день  начинал  наполняться
просыпанными  дорожками  янтаря  и   пронзительным   сумеречным
стрекотанием.

     ГЛАВА IX

     Сенатор  Дюпон  ширил  шаг, ибо Вольф шел быстро, и хотя у
сенатора было целых четыре лапы, а у  Вольфа  вдвое  менее,  но
зато  каждая  была  втрое  длиннее, отчего сенатора и одолевала
потребность время от времени высовывать язык и издавать  "фух",
"фух", дабы поведать миру об одолевшей его усталости.
     Почва  постепенно  стала  каменистой,  теперь  ее покрывал
жесткий мох,  прошпигованный  крохотными,  схожими  с  шариками
душистого  воска  цветочками. Меж стеблей летали насекомые, они
вспарывали цветы ударами мандибул, дабы испить налитого внутрь.
Для того чтобы глотать хрустящих букашек,  сенатор  даже  и  не
останавливался,  а  лишь  время от времени на ходу подпрыгивал.
Вольф шел широченными шагами, сжимая в руке пентюклюшку, а  его
глаза  обшаривали  окрестность  с тщанием, которое позволило бы
разобраться в подлиннике Калевалы. В поисках  наилучшего  места
для прекрасного облика Лиль он перетасовывал видимое с тем, что
уже  хранилось  у  него  в голове. Раз-другой он даже попытался
включить   в   пейзаж   изображение   Хмельмаи,   но   какой-то
полуосознанный стыд побудил его убрать этот монтаж. С некоторым
усилием он сумел сосредоточиться на мысли о гавиане.
     К тому же по разнообразным показателям, таким, как спирали
помета   и  полупереваренные  ленты  для  пишущей  машинки,  он
распознал  близость  животного   и   приказал   оживленному   и
взволнованному сенатору сохранять спокойствие.
     -- Выследили? -- выдохнул Дюпон.
     -- Естественно, -- прошептал в ответ Вольф. -- А теперь --
шутки в сторону. Оба на брюхо.
     Он распластался по земле и медленно пополз вперед. Сенатор
пробормотал  было:  "Оно дерет между ляжек", но Вольф велел ему
замолчать. Через три метра он  вдруг  заметил  то,  что  искал:
большой,  на  три  четверти  ушедший  в землю камень, в котором
сверху была проделана  маленькая  совершенно  квадратная  дыра,
открывавшаяся  как раз в его направлении. Он подобрался к камню
и трижды стукнул по нему клюшкой.
     -- С четвертым ударом как раз пробьет час!.. -- сказал он,
подражая голосу Господина.
     Он ударил в четвертый раз. В тот же миг обезумевший гавиан
выскочил, судорожно гримасничая, из норы.
     -- Смилуйтесь, Владыка!  --  запричитал  он.  --  Я  отдам
брильянты.  Даю  слово  дворянина!..  Я  ни в чем не повинен!..
Уверяю вас!..
     Сверкающий от вожделения глаз сенатора Дюпона  разглядывал
его,  если  так  можно  выразиться, облизываясь. Вольф уселся и
уставился на гавиана.
     -- Попался, -- сказал он. -- Сейчас всего лишь полшестого.
Ты пойдешь с нами.
     -- Фига с два! -- запротестовал гавиан. -- Не пойдет.  Это
не по правилам.
     -- Если бы было двадцать часов двенадцать минут, -- сказал
Вольф,  -- а мы находились здесь, с тобой уже всяко было бы все
кончено.
     -- Вы пользуетесь той информацией, которую выдал  один  из
предков,  --  сказал  гавиан.  --  Это  подло.  Вы же прекрасно
знаете, что у нас ужасная часовая восприимчивость.
     -- Это не основание,  на  которое  ты  мог  бы  опереться,
защищаясь   в  суде,  --  сказал  Вольф,  желая  произвести  на
собеседника впечатление сообразным обстоятельствам языком.
     -- Хорошо, иду, -- согласился гавиан.  --  Но  уберите  от
меня  подальше  эту  зверюгу,  судя  по  взгляду, она, кажется,
жаждет меня прикончить.
     Всклокоченные усы сенатора поникли.
     -- Но... -- пробормотал он. -- Я пришел с самыми лучшими в
мире намерениями...
     -- Какое мне дело до мира! -- сказал гавиан.
     -- Закатишь тираду? -- спросил Вольф.
     -- Я ваш узник, месье, --  сказал  гавиан,  --  и  целиком
полагаюсь на вашу добрую волю.
     -- Замечательно, -- сказал Вольф. -- Пожми руку сенатору и
трогай.
     Чрезвычайно  взволнованный,  сенатор  Дюпон  сопя протянул
гавиану свою здоровенную лапу.
     -- Не могу ли я взобраться на спину месье? -- провозгласил
гавиан, указывая на сенатора.
     Последний согласно  кивнул,  и  гавиан,  очень  довольный,
обосновался   у   него  на  спине.  Вольф  зашагал  в  обратном
направлении.  Возбужденный,  восхищенный,   за   ним   следовал
сенатор.  Наконец-то  его  идеал  воплотился... реализовался...
Елей безмятежности обволок его душу, и он  не  чуял  под  собой
ног.
     Вольф шагал, исполненный грусти.

     ГЛАВА X

     У  машины  был  ажурный вид разглядываемой издали паутины.
Стоя рядом,  Ляпис  присматривал  за  ее  работой,  каковая  со
вчерашнего   дня  протекала  вполне  нормально.  Он  обследовал
точнейшее  круговращение  зубчатых  шестеренок  мотора.  Совсем
близко,  растянувшись  на  скошенной траве, с гвоздикой в губах
грезила Хмельмая. Земля вокруг машины  слегка  подрагивала,  но
это не было неприятно.
     Ляпис  выпрямился  и посмотрел на свои замасленные руки. С
такими  руками  приблизиться  к  Хмельмае  он  не  мог.  Открыв
жестяной шкафчик, он захватил в нем пригоршню пакли и оттер то,
что  удалось.  Затем  намазал пальцы минеральной пастой и потер
их. Зерна пемзы скреблись у него в ладонях. Он ополоснул руки в
помятом ведре. Под каждым  ногтем  осталось  по  синей  полоске
грязи,  в  остальном  руки  были  чисты. Ляпис закрыл шкафчик и
обернулся. У него перед глазами была Хмельмая,  тонюсенькая,  с
рассыпавшимися  полбу  длинными  желтыми  волосами, с округлым,
почти своевольным подбородком и утонченными,  словно  перламутр
лагун,  ушками.  Рот с полными, почти одинаковыми губами, груди
натягивали спереди слишком короткий свитер, и  он  задирался  у
бедра,  приоткрывая  полоску золотистой кожи. Ляпис следовал за
волнующей  линией  ее  тела.  Он  присел  рядом  с  девушкой  и
нагнулся,  чтобы  ее  поцеловать.  И  тут  же вдруг подскочил и
мгновенно  выпрямился.  Рядом  с  ним  стоял  человек   и   его
разглядывал.  Ляпис  попятился  и  прислонился к металлическому
остову, пальцы его сжали холодный металл, в свою очередь  и  он
вперился   взглядом  в  стоявшего  перед  ним  человека;  мотор
вибрировал у него под руками и передавал ему свою мощь. Человек
не двигался, серел, таял  и  наконец  вроде  бы  растворился  в
воздухе; больше ничего не было.
     Ляпис  утер  лоб.  Хмельмая  ничего не сказала, она ждала,
ничуть не удивившись.
     -- Что ему от меня надо?  --  проворчал  Ляпис  словно  бы
только  самому себе. -- Всякий раз, когда мы вместе, он тут как
тут.
     -- Ты заработался, -- сказала Хмельмая, -- и еще устал  за
последнюю ночь. Ты все время танцевал.
     -- Пока тебя не было, -- сказал Ляпис.
     -- Я  была рядом, -- сказала Хмельмая, -- мы разговаривали
с Вольфом. Иди ко мне. Успокойся. Тебе нужно отдохнуть.
     -- Да, конечно, -- сказал Ляпис.
     Он провел рукой по лбу.
     -- Но этот человек все время тут как тут.
     -- Уверяю тебя, тут никого нет, --  сказала  Хмельмая.  --
Почему я никогда ничего не вижу?
     -- Ты никогда ни на что не смотришь... -- сказал Ляпис.
     -- На то, что мне досаждает, -- сказала Хмельмая.
     Ляпис приблизился к ней и уселся, не касаясь.
     -- Ты прекрасна, -- пробормотал он, -- как... как японский
фонарик... зажженный.
     -- Не говори глупостей, -- запротестовала Хмельмая.
     -- Я  же  не  могу сказать, что ты прекрасна, как день, --
сказал Ляпис, -- дни бывают разные. Но японский фонарик  красив
всегда.
     -- Мне  все  равно,  уродлива  я или прекрасна, -- сказала
Хмельмая.  --  Лишь  бы  я  нравилась   людям,   которые   меня
интересуют.
     -- Ты  нравишься  всем,  -- сказал Ляпис. -- Так что и они
тоже в выигрыше.
     Вблизи видны были ее крохотные веснушки и на щеках -- нити
золотого стекла.
     -- Не думай обо всем этом, -- сказала Хмельмая. -- Когда я
здесь, думай обо мне и рассказывай мне всякие истории.
     -- Какие истории? -- спросил Ляпис.
     -- Ну тогда никаких историй, -- сказала  Хмельмая.  --  Ты
что, предпочитаешь петь мне песни?
     -- К  чему все это? -- сказал Ляпис. -- Я хочу обнять тебя
и почувствовать малиновый вкус твоей помады.
     -- Да, -- пробормотала Хмельмая, -- это замечательно,  это
лучше любых историй...
     И она покорилась ему, чуть его не опередив.
     -- Хмельмая... -- сказал Ляпис.
     -- Сапфир... -- сказала Хмельмая.
     А потом они опять принялись целоваться. Приближался вечер.
Увидев  их,  он  остановился неподалеку, чтобы не помешать. Он,
пожалуй, пошел бы лучше  с  Вольфом,  который  как  раз  сейчас
возвращался  домой.  Часом позже все погрузилось во тьму, кроме
оставшегося солнечного круга, где были закрытые глаза  Хмельмай
и поцелуи Ляписа в дымке испарений, исходивших от их тел.

     ГЛАВА XI

     Полуочнувшись,  Вольф  предпринял  последнее усилие, чтобы
остановить звон будильника, но липучая штуковина ускользнула от
него и скрутилась спиралью в  закоулке  ночного  столика,  где,
задыхаясь  от ярости, и продолжала трезвонить вплоть до полного
изнеможения. Тогда тело Вольфа расслабилось в  том  заполненном
лоскутами белого меха четырехугольном углублении, где он лежал.
Он  приоткрыл  глаза, и стены комнаты зашатались, обрушились на
пол, подняв при падении высокие волны мягкого месива.  А  потом
друг на друга наложились какие-то перепонки, которые напоминали
море...   посреди,  на  неподвижном  островке,  Вольф  медленно
погружался в черноту среди шума  ветра,  продувающего  обширные
голые   пространства,   среди   неумолчного   шума.   Перепонки
трепетали,  как  прозрачные  плавники;  с  невидимого   потолка
рушились,  обматываясь  вокруг  головы Вольфа, полотнища эфира.
Смешавшись  с  воздухом,  Вольф  чувствовал,  как  через   него
проходит,  как  его  пропитывает  все,  его  окружающее;  вдруг
запахло -- жгуче, горько, -- так  пахнут  пламенеющие  сердечки
хризантем, ветер в это время стихал.
     Вольф  вновь  открыл  глаза.  Царило  безмолвие. Он сделал
усилие и оказался на ногах  и  в  носках.  В  комнату  струился
солнечный  свет.  Но  Вольфу по-прежнему было не по себе; чтобы
прийти в себя, он схватил обрывок пергамента, цветные мелки  и,
быстро  набросав  рисунок,  уставился  на него, но мел осыпался
прямо  на  глазах:  на  пергаменте  осталось   лишь   несколько
непрозрачных  углов, несколько темных пустот, общий вид которых
напоминал голову давно умершего человека.  Впав  в  уныние,  он
выронил  рисунок и подошел к стулу, на котором лежали сложенные
им брюки. Он шатался, будто земля корчилась у него под  ногами.
Запах   хризантем   был   теперь  не  столь  отчетлив,  к  нему
примешивался сладкий аромат, запах летнего, с пчелами, жасмина.
Сочетание довольно-таки отвратительное. Ему нужно было спешить.
Пришел день инаугурации,  и  его  будут  ждать  муниципалы.  Он
впопыхах принялся за свой туалет.

     ГЛАВА XII

     До  их  прихода оставалось тем не менее несколько минут, и
он успел осмотреть машину. В шахте  сохранилось  еще  несколько
десятков  элементов,  а  мотор,  тщательно проверенный Ляписом,
работал  без  устали.  Только  и  оставалось,  что  ждать.   Он
подождал.
     Легкая  почва  еще хранила на себе отпечаток изящного тела
Хмельмаи, да и гвоздика, которую она держала меж губ, была  тут
же,  с  ворсистым  стеблем  и  ажурным  кружевом  венчика,  уже
связанная  с  землей  тысячью  невидимых  уз,  белесыми  нитями
паутины.  Вольф нагнулся, чтобы ее подобрать, и гвоздичный вкус
поразил его  и  одурманил.  Он  промахнулся.  Гвоздика  тут  же
поблекла   и,  изменив  свой  цвет,  слилась  с  почвой.  Вольф
улыбнулся. Если он оставит ее здесь, муниципалы, конечно же, ее
затопчут.