щь. Через  шесть  месяцев  полета  с  наивысшим
ускорением мы достигнем точки, откуда ближайшие колонизированные гэнейцами
планеты услышат наш призыв.  Они  пошлют  огромный  флот;  ему  не  смогут
противостоять все твои силы. Сбрасывая по сотне или тысяче бомб в  минуту,
мы уничтожим все города, так что от скелетов твоего  народа  не  останется
даже праха.
     Таков наш план. И так будет. А теперь делай с нами, что хочешь - мы в
твоей власти.
     Человек покачал головой.
     - Пока я ничего не буду делать, - сказал  он  и  подчеркнул:  -  Пока
ничего.
     Помолчав, добавил задумчиво:
     - Вы рассуждаете логично. Очень. Разумеется я  не  всемогущ,  но  мне
кажется, вы забыли одну маленькую деталь.  Какую  -  не  скажу.  А  теперь
прощайте. Возвращайтесь на свой корабль и летите, куда хотите. У меня  еще
много дел.
     Инэш стоял неподвижно, чувствуя, как ярость разгорается в нем. Потом,
зашипев, он прыгнул, растопыривая щупальца. Они уже почти касались нежного
тела, как вдруг что-то отшвырнуло его...
     Очнулся Инэш на звездолете.
     Он не помнил, как  очутился  тут,  он  не  был  ранен,  не  испытывал
никакого потрясения. Он беспокоился  только  о  капитане  Горсиде,  Вииде,
Йоале, но все трое стояли рядом с ним  такие  же  изумленные.  Инэш  лежал
неподвижно и думал  о  том,  что  сказал  человек:  "...  вы  забыли  одну
маленькую деталь..."  Забыли? Значит, они ее знали! Что же это  такое?  Он
все еще раздумывал над этим, когда Йоал сказал;
     Глупо надеяться, что наши бомбы хоть что-нибудь сделают!
     Он оказался прав...

				  * * *

     Когда звездолет удалился  от  Земли  на  сорок  световых  лет,  Инэша
вызвали в зал Совета. Вместо приветствия Йоал уныло сказал:
     - Чудовище на корабле.
     Его слова как громом поразили Инэша, но вместе с их раскатами на него
снизошло внезапное озарение.
     - Так вот о чем  мы  забыли!  -  удивленно  и  громко  проговорил  он
наконец.  -  Мы  забыли,  что  при  желании  он  может   передвигаться   в
пространстве в пределах... - как это он сказал?.. - в  пределах  девяноста
световых лет.
     Инэш понял. Гэнейцы, которым приходилось  пользоваться  звездолетами,
разумеется, не вспомнили о такой возможности.  И  удивляться  тут  нечему.
Постепенно действительность начала терять для него свое значение.  Теперь,
когда все свершилось, он снова почувствовал себя измученным и  старым,  он
снова был отчаянно одинок.
     Для него чтобы ввести его в курс дела, понадобилось  всего  несколько
минут. Один из физиков-ассистентов по дороге в кладовую заметил человека в
нижнем коридоре. Странно  только,  что  никто  из  многочисленной  команды
звездолета не обнаружил чудовище раньше.
     "Но ведь мы в конце  концов не собираемся опускаться или приближаться
к нашим  планетам,  -  подумал  Инэш.  -  Каким  образом  он  сможет  нами
воспользоваться, если мы включим только видео?.."
     Инэш остановился. Ну, конечно, в этом все дело! Им придется  включить
направленный видеолуч, и, едва контакт будет  установлен,  человек  сможет
определить нужное направление.
     Решение Инэш  прочел  в  глазах  своих  соплеменников  -  единственно
возможное в данном случае решение. И все же ему казалось, что  они  что-то
упустили, что-то очень важное. Он медленно подошел к большому видеоэкрану,
установленному в конце зала. Картина,  изображенная  на  нем,  была  такой
яркой, такой прекрасной и величественной, что непривычный разум содрогался
перед  ней,  как  от  вспышки  молнии.  Даже  его,  хотя  он   видел   это
неоднократно, охватывало оцепенение перед этой  немыслимой,  невообразимой
бездной космоса. Это  было  изображение  части  Млечного  Пути.  Четыреста
миллионов звезд сияли, будто в окуляре гигантского  телескопа,  способного
улавливать  даже  мерцание  красных  карликов,  удаленных  на   расстояние
тридцати тысяч световых лет.
     Видеоэкран был диаметром в двадцать пять ярдов,  -  таких  телескопов
просто не существовало нигде, и к тому же  в  других  галактиках  не  было
столько звезд.
     И только одна из каждых двухсот тысяч сияющих звезд  имела  пригодные
для заселения планеты.
     Именно этот факт колоссального значения заставил их  принять  роковое
решение. Инэш устало обвел всех глазами. Когда он заговорил, голос его был
спокоен:
     - Чудовище рассчитало прекрасно. Если мы полетим дальше, оно  полетит
вместе с нами, овладеет воскресителем и вернется доступным ему способом на
свою планету. Если мы воспользуешься направленным  лучом,  оно  устремится
вдоль луча, захватит воскреситель и и опять же вернется к себе раньше нас.
В любом случае, прежде чем  наши  корабли  долетят  до  планеты,  двуногий
успеет оживить достаточное количество  своих  соплеменников,  и  тогда  мы
будем бессильны.
     Он содрогнулся всем телом. Рассуждал  он  правильно,  и  все  же  ему
казалось, что в его мыслях есть пробел. Инэш медленно продолжал:
     - Сейчас у нас только одно  преимущество.  Какое  бы  решение  мы  не
приняли, без машины-переводчика он его  не  узнает.  Мы  можем  выработать
план, который для него останется тайной. Он знает, что ни  мы,  ни  он  не
может взорвать корабль. Нам остается единственный выход.
     Капитан Горсид прервал наступившую тишину:
     - Итак, я вижу, вы знаете все. Мы выключим двигатели, взорвем приборы
управления и погибнем вместе с чудовищем.
     Они обменялись взглядами, и в глазах у всех  была  гордость  за  свою
расу. Инэш по очереди коснулся щупальцем каждого.
     Час спустя, когда температура в звездолете ощутимо  поднялась,  Инэшу
пришла в голову мысль, заставившая его устремиться к микрофону  и  вызвать
астронома Шюри.
     - Шюри! - крикнул он. - Вспомни, Шюри, когда чудовище  пробудилось  и
исчезло... Ты помнишь? - Капитан  Горсид  не  мог  сразу  заставить  твоих
помощников уничтожить локаторы. Мы  так  и  не  спросили  их,  почему  они
медлили. Спроси их! Спроси сейчас!..
     Последовало молчание, потом голос Шюри слабо  донесся  сквозь  грохот
помех:
     - Они ... не могли... проникнуть... отсек... Дверь... была заперта.
     Инэш мешком осел на пол. Вот оно! Значит  они  проморгали  не  только
одну деталь! Человек очнулся, все понял, стал невидимым и сразу устремился
на звездолет. Он постиг тайну локатора и тайну воскресителя,  если  только
не осмотрел его в первую очередь. Когда он появился снова, он уже взял  от
них все, что хотел. А все остальное понадобилось чудовищу, чтобы  толкнуть
их на этот акт отчаяния, на самоубийство.
     Сейчас, через  несколько  мгновений  он  покинет  корабль  в  твердой
уверенности, что вскоре ни одно  живое  существо  не  будет  знать  о  его
планете, и в такой же твердой уверенности, что его раса возродится,  будет
жить снова и отныне уже никогда не погибнет.
     Потрясенный Инэш зашатался, цепляясь за  рычащий  приемник,  и  начал
выкрикивать в микрофон последнее,  что  он  понял.  Ответа  не  было.  Все
заглушал рев невероятной, неуправляемой уже энергии. Жар начал  размягчать
его бронированный панцирь, когда Инэш, запинаясь, попробовал дотащиться до
силового регулятора. Навстречу  ему  рванулось  багровое  пламя.  Визжа  и
всхлипывая, он бросился обратно к передатчику.
     Несколько минут спустя он все еще пищал  в  микрофон,  когда  могучий
звездолет нырнул в чудовищное горнило сине-белого солнца.






	А.Э. Ван Вогт "Часы времени"
	Van Vogt A.E. "The Timed Clock. Van Vogt A.E. Lost: Fifty Suns",
DAW Books, NY, 1972
пер.: М. Гилинский



	- Женитьба,- скажет Терри Мэйнард, будучи благодушно
настроенным,- дело святое. Уж я-то знаю. Два раза был женат, в 1905 и в
1967. За столько лет любой разберется что к чему.
	И после этих слов он ласково поглядит на свою жену Джоан.
	В тот самый вечер, когда разговор зашел в очередной раз, она
вздохнула, закурила сигарету, откинулась на спинку кресла и
пробормотала:
	- Ах, Терри, ты просто невыносим. Опять?
	Она отхлебнула коктейль из бокала, посмотрела невинными
голубыми глазами на собравшихся гостей и сказала:
	- Терри собирается рассказать о нашем с ним романе. Так что если
кто уже слышал, то сандвичи и прочая снедь в столовой.
	Двое мужчин и женщина поднялись и вышли из комнаты. Терри
крикнул им вслед:
	- Люди смеялись над атомной бомбой, пока она не свалилась им на
головы. И кто-нибудь однажды поймет, что я вовсе не фантазирую и то,
что произошло со мной, может случиться с каждым из них. Страшно
даже подумать, но здесь открываются такие возможности, что взрыв
атомной бомбы по сравнению с ними просто колеблющийся огонек
свечи.
	Один из гостей, оставшихся в комнате, удивленно заметил:
	- Что-то я не пойму. Если вы были женаты в 1905 году, то,
отбросив, разумеется, вопрос о том раздражении, которое должна
испытывать ваша очаровательная супруга, не имея возможности впиться
своими длинными ноготками в нежное личико своей древней соперницы,
при чем здесь вообще атомная бомба?
	- Сэр,- сказал Терри,- вы говорите о моей первой жене, да почиет
она в мире.
	- Никогда,- заявила Джоан Мэйнард.- Вот уж этого-то я как раз
постараюсь не допустить.
	Тем не менее она уселась поудобнее и проворковала:
	- Продолжай, Терри, милый.
	- Когда мне было десять лет,- начал свой рассказ ее супруг,- я был
просто-таки влюблен в старинные дедушкины часы, висевшие в холле.
Кстати, когда будете уходить, можете обратить на них внимание.
Однажды, когда я открыл дверцу внизу и принялся раскачивать маятник,
мне бросились в глаза цифры. Они начинались в верхней части длинного
стержня - первая цифра была 1840 - и доходили до самого низа, где было
написано 1970. Это произошло в 1950 году, и я помню, как был удивлен,
увидев, что маленькая стрелка на хрустальной гирьке указывала точно
на отметку 1950. Тогда я решил, что наконец-то сделал великое открытие
о том, как работают все часы. После того как мое возбуждение улеглось,
я, естественно, начал крутить гирьку, и помню, как она скользнула вверх,
на отметку 1891.
	В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и
отпустил гирьку. Ноги у меня подкосились, и я упал. Когда я немного
оправился и поднял голову, то увидел какую-то незнакомую женщину, да
и все вокруг меня выглядело необычно. Вы, конечно, понимаете, что
дело было в обстановке: мебели и коврах - все-таки этот дом находился
во владении нашей семьи более века.
	Но мне было десять лет, и немудрено, что я перепугался, особенно
когда увидел эту женщину. Ей было около сорока лет, она была обета в
старомодную длинную юбку, губы ее были поджаты от негодования и в
руке она держала розгу. Когда я поднялся на ноги, дрожа от слабости,
она заговорила:
	- Джо Мэйнард, сколько раз я говорила, чтобы ты держался
подальше от этих часов?
	Когда она назвала меня по имени, я обмер. Тогда я еще не знал,
что моего дедушку звали Джозеф. Напугало меня и то, что она говорила
по-английски слишком чисто и внятно - мне даже не передать как. Когда
же я понял, что в ее лице все явственнее проступают знакомые мне черты
- это было лицо моей прабабушки, портрет которой висел в кабинете
отца,- я вконец перетрусил.
	~С-с-с-с-с!~ Розга полоснула меня по ноге. Я увернулся и кинулся
к двери, взвыв от боли. Я слышал, как она кричит мне вслед:
	- Ну погоди, Джо Мэйнард, вот вернется отец,..
	Выбежав из дома, я очутился, как в сказке, в маленьком городке
конца девятнадцатого века. Собака затявкала мне вслед. На улице
паслись лошади, вместо тротуара был деревянный настил. Я привык
лавировать среди автомобилей и ездить на автобусах, и потому был не в
состоянии воспринять внезапно происшедшей перемены. Я так ничего и
не помню о тех долгих часах, что провел на улице, но постепенно
становилось темно, и я прокрался назад, к большому дому и уставился в
единственное освещенное окно в столовой. Никогда в жизни мне не
забыть того, что я увидел. За обеденным столом сидели мои прадедушка
и прабабушка с мальчиком моего возраста, почти точной моей копией,
если не считать насмерть перепуганного выражения лица, которого,
надеюсь, у меня никогда не будет. Прадедушка был настолько сердит,
что я прекрасно слышал через окно все, что он говорил:
	- Ах вот как. Значит, ты попросту называешь свою собственную
мать лгуньей. Ну погоди, я разберусь с тобой после обеда.
	Я понял, что это из-за меня Джо достанется на орехи. Но для меня
тогда важно было то, что в настоящий момент в холле возле часов
никого не было. Я пробрался в дом весь дрожа, хоть и не имел никакого
определенного плана действий. На цыпочках прокрался к часам, отворил
дверцу и передвинул гирьку на отметку 1950. Все это я проделал не
думая: мысли мои как бы сковало льдом.
	Следующее, что я помню, это кричавшего на меня мужчину.
Знакомый голос. Когда я поднял голову, то увидел своего собственного
отца.
	- Негодный мальчишка,- кричал он.- Сколько раз тебе говорили,
чтобы ты держался подальше от этих часов!
	Впервые в жизни порка принесла мне явное облегчение, и, пока я
был маленьким, ни разу больше не подходил к этим часам. Правда,
любопытство заставило меня начать осторожные расспросы о моих
предках. Отец отвечал очень уклончиво. Взгляд его устремлялся куда-то
вдаль, и он говорил:
	- Я сам очень многого не понимаю в своем детстве, сынок. Когда-
нибудь я все тебе расскажу.
	Он умер внезапно, от воспаления легких. В ту пору мне
исполнилось тринадцать лет. Его смерть была для нас потрясением не
только душевным: с деньгами тоже не все ладилось. Среди прочих вещей
мать продала и старинные дедушкины часы, и мы начали подумывать о
том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за роста
промышленности сильно подскочили цены на землю, которой мы
владели на другом конце города. Я помнил о старых часах и о том, что
со мной приключилось, но жизнь завертела меня: сначала колледж,
потом эта дурацкая война во Вьетнаме я был, что называется, геройским
мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана,- так что мне
удалось заняться поисками часов лишь в начале 1966 года. Через
скупщика, который в свое время приобрел их у нас, я узнал, где они
находятся, и заплатил втрое дороже, чем мы за них получили, но часы
того стоили.
	Грузик на маятнике опустился до отметки 1966. Совпадение это
просто потрясло меня. Но, что еще важнее, под нижней дощечкой, на
самом дне, я обнаружил сокровище: дедушкин дневник.
	Первая запись была сделана 18 мая 1904 года. Стоя перед часами
на коленях с дневником в руках, я, естественно, решил проделать опыт.
Были мои детские воспоминания реальными или только плодом моего
воображения? Я тогда даже не подумал о том, что окажусь в прошлом в
тот самый день, с которого начинался дедушкин дневник, но рука моя
невольно поставила гирьку на отметку 1904. В последний момент на
всякий случай я сунул в карман свой пистолет 38 калибра, а затем
схватился за хрустальную гирьку.
	Она была теплой на ощупь, и у меня создалось отчетливое
впечатление вибрации.
	На сей раз я не почувствовал никакой дурноты и уже собирался
бросить эту затею, понимая, насколько она глупа, как взгляд мой упал на
окружавшую меня обстановку. Диван в холле стоял на другом месте,
ковры выглядели темнее, на дверях висели старомодные гардины из
темного бархата. Сердце мое бешено заколотилось. В голове
лихорадочно стучала мысль: что я скажу, если меня обнаружат? Но
скоро я понял, что в доме стояла полная тишина; лишь тикали часы. Я
поднялся на ноги, все еще не доверяя собственным глазам, все еще не
понимая до конца, что это чудо вновь произошло. Я вышел на улицу.
Город разросся с тех пор, как я видел его мальчиком. И все же это было
всего лишь начало двадцатого века. Коровы на заднем дворе.
Курятники. Неподалеку расстилалась открытая прерия. Настоящий
город еще не вырос, и не было никаких признаков того, что это когда-
нибудь произойдет. Это вполне мог быть 1904-й год.
	Вне себя от возбуждения, я зашагал по деревянному тротуару.
Дважды навстречу мне попадались прохожие: сначала мужчина, потом
женщина. Они посмотрели на меня, как я сейчас понимаю, с изумлением,
но тогда я едва обратил на них внимание. И, только когда на узком
тротуаре чуть не столкнулся с двумя женщинами, я оправился от
охватившего меня волнения и понял, что передо мной и в самом деле
живые люди, из плоти и крови, самого начала двадцатого века.
	На женщинах были длинные до земли юбки, шуршащие при
ходьбе. День выдался теплый, но, вероятно, недавно прошел дождь: на
подолах юбок виднелась засохшая грязь.
	Женщина постарше взглянула на меня и сказала:
	- О, Джозеф Мэйнард, значит, вы все-таки успели вернуться к
похоронам вашей бедной матушки. Но что это за диковинная одежда на
вас?
	Девушка рядом с ней не произнесла ни слова. Она просто стояла и
смотрела на меня.
	У меня чуть было не сорвалось с языка, что я вовсе не Джозеф
Мэйнард, но я вовремя спохватился. Кроме того, я вспомнил запись в
дедушкином дневнике от 18 мая:
	"Встретил на улице миссис Колдуэлл с дочерью Мариэттой. Она
страшно удивилась, что я успел вернуться к похоронам".
	Слегка ошарашенный таким развитием событий, я подумал:
"Если это и есть миссис Колдуэлл и это именно та встреча, то..."
	А женщина между тем продолжала:
	- Джозеф Мэйнард, я хочу представить вам мою дочь Мариэтту.
Мы только что говорили с ней о похоронах, правда, дорогая?
	Девушка продолжала смотреть на меня.
	- Разве, мама? - спросила она.
	- Ну конечно, неужели ты не помнишь? - запальчиво сказала
миссис Колдуэлл.- Мы с Мариэттой уже приготовились к завтрашним
похоронам,- торопливо добавила она.
	- А мне казалось,- спокойно заметила Мариэтта,- что мы
договорились назавтра поехать на ферму Джонса.
	- Мариэтта, как ты можешь такое говорить? Это на послезавтра. И
вообще, если даже я и договорилась, придется все это отменить.-Она,
казалось, вновь полностью овладела собой.- Мы всегда были так дружны
с вашей матушкой, мистер Мэйнард, правда, Мариэтта? - дружелюбно
добавила она.
	- Мне она всегда нравилась,- сказала Мариэтта, сделав почти
неуловимое ударение на первом слове.
	- Ну, значит, увидимся завтра в церкви в два часа,- торопливо
произнесла миссис Колдуэлл. - Пойдем, Мариэтта, душечка.
	Я отступил назад, давая им пройти, затем обошел квартал кругом
и вновь очутился в своем доме. Я обследовал его сверху донизу в
смутной надежде найти тело усопшей, но о нем явно уже позаботились.
	Мне стало не по себе. Моя мать умерла в 1963 году, когда я
находился в далеком Вьетнаме, и ее похоронами занимался адвокат
нашей семьи. Сколько раз душными ночами в джунглях воображение
рисовало мне картину безмолвного дома, где она лежала больная. То,
что происходило сейчас, было очень похоже на то, что я ощущал тогда, и
это сравнение меня угнетало.
	Я запер двери, завел часы, опустил гирьку до отметки 1966 и
вернулся в собственное время.
	Ощущение мрачной атмосферы смерти постепенно отпустило
меня, зато взволновала следующая мысль: действительно ли Джозеф
Мэйнард вернулся домой 18 мая 1904 года? А если нет, то к кому тогда
относилась запись от 19 мая, сделанная в дневнике дедушки, в которой
говорилось:
	"Был сегодня на похоронах и опять разговаривал с Мариэттой".
	~Опять~ разговаривал! Вот, что там говорилось. А так как в
первый раз разговаривал с ней именно я, значило ли это, что я также
буду и на похоронах?
	Весь вечер я провел за чтением дневника в поисках какого-нибудь
слова или фразы, которые подсказали бы мне, что я на верном пути. Я не
нашел ни одной записи, в которой бы говорилось о путешествии во
времени, но после некоторых размышлений понял, что в этом нет ничего
удивительного: ведь дневник мог попасть в посторонние руки.
	Я дошел до того места, где Джозеф Мэйнард и Мариэтта
Колдуэлл объявили о своей помолвке,а чуть позже до записи под одной
из дат:
	"Сегодня женился на Мариэтте!"
	Весь мокрый от пота, я отложил дневник в сторону.
	Весь вопрос заключался только в одном: если речь шла именно обо
мне, то что произошло с подлинным Джозефом Мэйнардом? Неужели
единственный сын моих прародит