ировать.

      Вселенская Программа должна работать. Сбои, сторонние прерывания,
      неверные решения устраняются обработчиками, о которых ровно ничего
      не ведомо; одушевленный фрагмент кода повторяется в цикле; а если
      снова и снова ничего не выходит - фрагмент корректируется. Или
      стирается, снимается системой.
      Все мы, в сущности, не более чем атомы этого процесса. Циклы изменяют
      нас; мы, сами того не зная, управляем циклами; генетические команды
      и языковые конструкции ведут нас к выходу из Программы.

   Лежит он правильно, умничка, образцово лежит, ничком, зарывшись в мох,
не зная и знать не желая, где он находится и что вокруг него, решительно
ни о чем не думая, никаких чувств не проявляя, не вспоминая ни о чем. К
воспоминаниям нужно тщательно подготовиться, заранее определиться в них;
этому я научен. Напрасно вы разглядываете меня, монстры земные, водные и
небесные, напрасно надеетесь, я не обернусь на ваш взгляд, и не раскрою я
глаз, не окаменею; я не перепуганный мальчонка в темной комнате, я - один
из тех, кто противостоит вам. Сгиньте, хищные! в сотворенном светлом нет
вам места и щели для вас. Я - специалист по образам, мои образы ярки;
со мною и во мне - неофит, некто стремительно восходящий, взрослеющий,
теряющий иллюзии. Он возьмет на плечи часть моей ноши. Продолжайте
разрушать, горе-завоеватели, - из разрушенного восстанем! Храмы наши -
на руинах, так уж повелось. Мы отстроим их вновь; каждый раз вам все
труднее сокрушить храм. Человек учится, все лучше понимая природу вечного,
и все чаще оборачиваются на зов неравнодушные. Они изгонят вас из мира,
как изгнали из сердец своих.
   Но, выясняется, даже мага можно опоить или от души тяпнуть по маковке.
Головная боль и к кудесникам беспощадна. Кто бы это меня, а? Что за бес
лукавый? Не вспомнить, да и нельзя вспоминать, торопливые чертенята тут
же ложную память подошьют, кривой тропой в мозг пролезут, - терпеть нужно,
ждать. Вживаться потихоньку. Итак: отчего я вдруг щекой во мху, лицом
вниз... Назад! Это лишнее!
   Я понял, что не о том размышляю, что мысли мои сделались никчемными
и опасными, и повелел сознанию замереть. Сразу же, словно в отместку,
погасшей кометой выскользнула из сознания недостроенная вселенная. Боль
искрами рассыпалась по туманностям, ожидающим Начала. Проплыл скомканный
лист, исчерканный эскизами слов; пузатая рыба, шевеля плавниками рун,
устремилась к руслу; мелкий пакостник Энтроп пауком полз по спящему Ничто,
опутывая девственный вакуум паутиной безмолвия. Стараясь не ожечься,
отстранил я пакостника от Очага, развел слипшиеся, в золе и пыли, рукава
Галактики, ворвался в образовавшийся просвет - и оказался в начальной
точке, на пустой, идеально сферической протопланете, только что вылетевшей
из горнила творения. Несколько миллиардов лет ожидания - и можно будет
дать волю чувствам и желаниям. А покуда готовится пирог, приведем-ка в
порядок себя самого.
   Не торопясь, не особенно интересуясь ответом, спросил я себя: дружище,
а кто ты? Правильно, лесной маг. Но мое локальное имя - Богун. А кто такой
Богун? Почему он думает, будто лежит на живом мшистом ковре, среди диких
заболоченных лесов, и будто его пребывание здесь оправдано и необходимо?
   Ответа не последовало. Поторопился. Перепрыгнул через какой-то этап.
   - Почему я, маг, ставший Богуном, считаю, что нахожусь в лесной глуши?
- с осторожностью великой переформулировал вопрос. Точно за другую ниточку
дернул... И так же осторожно, неспешно продекламировал явившийся ответ: я
чувствую упругий пух на лице, табачный запах глухоманских трав, моя куртка
отсырела, несмотря на жару, а руки ощущают подрагивание колючих ворсинок...
липкий сок, голубой конденсат на пальцах... стебли расползаются, повредил
я траву, и она улепетывает, от корней отлепившись, ложноножками мелькая.
Жарко. Мох успел накопить достаточно энергии, чтобы стать мирным, мягким,
безвредным. Сок на руках, гул полуденной поляны, золотистые искры цветочной
пыльцы, забирушки стрекочут и бегают по ладони, где-то считает года кукуша.
Светлое солнце в зените, а темное, Занавесом называемое, - в тощей попятной
фазе; если знать, куда смотреть, можно отыскать его тусклый зрачок.
   Что-то лишнее витает в воздухе. Что-то выпадающее из образа. Отвлекись!
Не измышляй. Представь себе синий ковер травы, над которой маячками горят
неземные цветы. Похожи они на актиний, на обитателей океанских глубин.
Поляну окружают могучие бугристые деревья: сосульки слизи на ветвях,
медленные колебания древесных мышц, напоминающие дыхание. Дрожат от сладких
сновидений толстые, гранитной прочности стволы; с шипов стекает ароматный
нектар. Крик горланов, прожаренное серо-голубое небо и багровые, полные
электричества и пыли тучи. Глинистый проселок, с двух сторон выбегающий на
поляну. К пряным запахам трав домешивается нездешний смоляной дух, и чья-то
робкая тень все витает над головой, чтобы слегка остудить горячий ветер,
трогающий волосы... облако на небе, ветка на ветру?
   Итак, фон я зафиксировал. Отдохну - и начну проявлять детали.
   Трава: толстые полые стебли, покрытые отростками и плесенью, соединенные
отростками в единую сигнальную сеть. Грибы: кругляши на нитевидных ножках -
сиреневые воздушные шарики, невесомые и смертельно опасные. Мох: плотный,
пружинистый, бирюзовый. Кое-где из почвы выползают корни, извиваются,
снова буравят грунт в надежде добраться до подземных соков; вьюнцы шуршат
в траве, слизывают медоносную влагу. В затылок мне кто-то дышит, часто и
неровно. От дыхания, как от городской сосны, распространяется смолистый
аромат. Не человек - зверь. Кто-то меня обнюхивает, едва не тычется в шею.
Спокойствие! Ничего нельзя форсировать. Лежи и не шевелись, человече,
жертва и хозяин леса. Все встанет на свои места, если думать обо всем
правильно. Думать надлежит незаметно и тихонько, чтобы сам мыслей своих
не слышал. Мыследеяние - серединное искусство: неравнодушным будь, но
вместе с тем - собранным, как на ринге перед гонгом. Главное - спокойствие
и концентрация. Расслабишься - и в одно дикое утро проснешься рывком,
вытаращишься испуганно в предрассветный сумрак и увидишь демонов. И еще
одно безумство закружится над миром. Хорошо, если в дымке неопознанного,
а не прямо посреди скучной житейской повседневности.
   Мы и это проходили, а как же. Ночь, окраины, крик. Малолетки, готовые
убить по наводке и просто так. Пацаны, едва ли не от рождения отлученные
от Жизни. Не дети - волчата. Мы хотели спасти их - и умирали сами, не
успев даже слова сказать. В закопченных и паутиной затянутых избах
отыскивали таящихся: красные уголья глаз на прозрачных мордах невидимок,
ждущих часа; ухмыляющиеся стены, плотный мохнатый туман втекает в закрытую
дверь; приветственно руку протягивая, молчала и смотрела на нас улыбчивая
тварь, а за ней стояли детишки - рахиточные, не умеющие разговаривать, но
уже обученные ворожбе. И волка можно обучить ворожбе, Богун, вот только
зачем такое делать? И кто захочет делать такое? Мы звали их домой - и
теряли разум в омуте видений... Они - человеческие дети, они должны жить
в человеческом мире... но если мир перестал быть человеческим - что тогда?
   Мы наряжали в белые свадебные платья очаровательных ведьмочек; смеясь,
прогоняли прочь кротких, стойких, не умеющих красиво лгать ведуний.
Феи вод, трав и звезд достались другим. Мы закладывали душу за понюшку
удовольствий, проливали кровь за гордые трескучие фразы. Насмешливый глаз
висел в жестяном небе; мертвое светило излучало тьму, и в каждый момент
мир выглядел странно.
   ...Это - тоже обо мне, я знаю! не буди, сон мой нелеп и страшен, но
явь еще нелепее! Зверь, который ждет меня, - зачем он? Зачем я зверю?!
   - Это всего лишь скакун! - рассмеялся маг. - Твой друг, твой слуга.
   Раздвоение началось: маг осторожно освобождался от судорожной хватки
перепуганного Богуна. Всего лишь скакун. Разгоряченный дракончик глядит
на поверженного седока. Шепчет, тоскует, но не отходит. Длинный,
несуразный, крылатый. Переживает дракоша. Тянется чешуйчатой мордой,
полагая, будто его язык - лучшее лекарство от беспамятства.
   - Если он вздумает облизать тебя своим шершавым мочалом - придется
вставать. Как только начнется действие вне тебя - придется тебе вставать
и впрягаться в дела. Ищи, действуй. Прощай - и удачи! А мне нужно успеть
прорисовать недостающее, затянуть все раны, сквозь которые сочится кровь!
   Скакун осторожно лизнул руку, и я проснулся окончательно. Перекатился
набок, раскрыл глаза. Все было ярким, все радовало взор. Лишь в самый
первый миг померещилось, будто бы несколько пустот, несколько клякс на
живой картине отпрыгнули к горизонту, спеша уклониться от взгляда; а затем
я увидел скакуна, увидел лес; а еще - сквозь чащобу, сквозь непролазные
дебри да плотный туман над болотами - увидел я мерцающую над миром
Магистраль.

      Когда замыкается круг и возвращается минувшее, наша память уходит в
      глубины. В загадочные сновидения, которых ждешь и которым доверяешь.
      Путь, еще не пройденный, может начинаться у развилки, когда-то
      мелькнувшей в боковом стекле - у развилки, пропущенной в спешке,
      не замеченной из-за невнимательности или вследствие понятного
      желания двигаться быстро и комфортно. Вернись! Ты остался там - на
      перепутье. Здесь, в сырце реальности, - не ты, а лишь отражение твое.
      Одно-единственное плоское отражение: никому не нужное, потерявшее
      властелина. Секрет прост! Прояви наконец волю, пробудись по своему
      хотению, - только не торопись, ни в коем случае не раскрывай до
      срока глаз, ни случайно, ни с перепугу!

   Богун смотрел на шар, - шар менял цвет. Стал он багровым, словно
раскалился изнутри, и его зловещее свечение пульсировало в такт частому
дыханию Элли. Богун, чувствуя, что полностью выложился и уже ничего не
сможет исправить, поднялся в рост и огляделся. Повинуясь какой-то неясной
мысли, он вручил ей волшебный реквизит:
   - Держи! Хорошая у тебя игрушка! Храни ее, девочка!
   Она ни слова не проронила: только метнулась к сокровищу своему,
обхватила, к груди прижала... И тут - то ли сон наяву тронул его прозрачным
крылом, то ли Шар что-то нашептал - закрутилось, мигнуло в мозгу горячечное
видение: люди в пятнистой униформе, автоматные очереди, ночное шоссе, дым
над вдребезги раскрошенной машиной...
   Мигнуло - и пропало, унеслось, скрылось в бездне несвершенного.
   Он хотел сказать что-нибудь в утешение, хотел предупредить неизбежную
реакцию девочки - но не успел даже рта раскрыть. И ахнул, во все глаза
глядя назад, на дома. Он увидел, как, оборвав все свои разговоры, жесты,
перемещения, остановив дыхание, застыли, будто на голографической панораме,
люди, звери и птицы; как прекратил падение снежный ком, сорвавшийся с
крыши; как все вокруг замерло. Кто-то остановил время. Происходящее
оказалось видеофильмом, который можно прервать по желанию зрителей;
зрителей осталось двое - он и Элли.
   Ничего удивительного: не нужно забывать, кто она на самом деле.
   Лежащий на асфальте шар загудел, от него отделилась розовая полусфера
и, расширяясь, прошла сквозь Богуна. Мир померк. Туманный сумрак заполнил
вселенную от края до края. Миг назад Богун растерянно созерцал марширующего
к гастроному господина, который высоко задрал ногу - да так и остался,
напоминая своей неустойчивой позой кибера-затейника из Ролевого Парка; и
вот на его месте - только слабое, нежное розовое свечение.
   - Получилось! - закричала Элли. - У меня получилось! - ее голос
сорвался. От избытка чувств она начала приплясывать.
   - Теперь мама спасена! Волшебники, скорее заберите нас отсюда!
   Тут она, наконец, вспомнила о нем. И спросила тихо:
   - Вы друг или враг? Поклянитесь, что вы навсегда останетесь моим другом!
Тогда я возьму вас с собой в Башню. Если вы сами этого захотите.
   - В башню?
   Он не знал, что с ней: помешательство или что-то еще. Впрочем, в
сложившихся обстоятельствах... утопающий за соломинку... Он же не
предполагал, не мог предположить, что бульдоги из ГБ тоже в деле. Залез
козел в чужой огород. Теперь ему хоть в башню, хоть в саму Глухомань, -
лишь бы подальше. Ведь подрасстрельное дело!
   Но, чем бы не закончилось наваждение, - он защитит эту девочку.
   - Конечно, я твой друг! - с жаром сказал он. - Только, милая, объясни
мне, о какой башне речь? И почему ты уверена, что там твою маму спасут?
   - Непременно спасут! Вот же моя мама: она просто спит тихонько, видите?
Из ее сердца заберут все злое, все то, что не позволяет ей проснуться...
почему у вас такие глаза? Вы не верите мне? Ну конечно, вы не верите...
вас туда не впустят. Поверьте! Башня - это волшебное место. Это родина
богатырей, умеющих изменять времена. Это царство прекрасных и всемогущих
принцесс. Это страна, где нет невозможного!
   - Так уж и нет? - он неловко усмехнулся, завидуя ее взволнованности,
наивной запальчивой вере; как же ей объяснить...
   - Смотрите! - воскликнула Элли. - Вот она! Она приближается к нам!
   Он всмотрелся в туман. И в самом деле - мелькнуло что-то в тумане!
   Мелькнуло раз, другой... Вдруг, словно кто-то нацепил ему на нос
корректирующие очки, мешанина пятен обрела устойчивость. Из цветной
круговерти, из величавых сияющих волн поднялась огромная, плывущая над
миром и похожая на фрегат, невероятно высокая башня. Она возносилась к
невидимому небу и терялась из виду там, где должны висеть облака; она
поражала воображение. Элли, пританцовывая, махала рукой. У подножья башни
обрисовались обычные, ничем не примечательные строения: жилые домики
прижимались к ее периметру, как детишки к ногам отца. В отличие от самой
башни, подернутой дымкой и словно бы мерцающей, строения эти отчетливо и
резко всплывали из калейдоскопа движущихся теней.
   На пороге ближайшего к нему дома Богун увидел молодую женщину.
   Принцессу, прекрасную и всемогущую.
   И тогда он, отбросив прочь сомнения, поднял шар, обнял девочку за
плечи - и сделал первый шаг навстречу растущему миражу.


           Обращение Ремонтника к молодой и румяной Луне

   Нет, я не спорю: существует некий объективный аспект сиюминутности,
который называют реальностью и которым принято обосновывать разделение
времен. Всякий здравомыслящий человек будет настаивать на полнейшем
знании прошлых обстоятельств своих, на неподатливой завершенности
истекшего мига, отныне и вовек подвязанного сознанием к огромному числу
условно-постоянных вещей и условно-сбывшихся событий, - и при этом еще
со вздохом посетует на переменчивую неуловимость скрытого от взгляда
будущего. Но я склоняюсь к мысли, что в использовании этого аспекта бытия
заложена методическая ошибка, ошибка совмещения самого понятия с его
отражением в сознании, - логика подсказывает, что уж будущее никак не
менее реально, чем наше сомнительное, капризно извивающееся в ловушке
памяти прошлое; что связка времен сплошь заполняет собою громадье
надпространства, доступного нашему восприятию лишь в моментальном срезе:
мелькнет под пристальным взглядом - и тут же рассыпается на осколки,
соединенные лишь гравитацией причин и следствий, - а кто не обманывался
в причинах и не ошибался в последствиях? кто в наши дни станет всерьез
уверять, будто реальность определяется нашими органами чувств, нашей
короткой памятью и лукавым знанием мирового устройства? кто...
   ...я не исключение - нервное беспокойство ожидания и необходимость
включать все новые, атрофированные жизнью свойства души причиняли
огромные неудобства, эти неудобства повсюду обращались против меня,
вынуждая в самых обычных ситуациях сознательно приглушать разбуженные
силы. Я боялся за себя, за свою психику, за телесную свою оболочку, -
сердце могло не выдержать, сердце - всего лишь мышечный мешок, которому
противопоказано долгое горение; я стал очень мало спать - погружаясь в
сон, попадал в циклические вихри несвершенных предписаний, и не понимал
даже, к каким временам и пространствам отнести их: то ли минувшее взывало
ко мне, то ли еще не рожденные будущности, - но затем вспомнил я множество
таких же дней и ночей в разных странах и эпохах, вспомнил или вообразил -
какая разница? - множество пробуждений, когда облик мой менялся, а имя
сохранялось, - все эти вереницы повторений роднило с днем сегодняшним
предчувствие скорого прихода, удивительно отчетливые зори, послушные
руке слова, а еще - вещие сны; начала конденсироваться во мне совокупная
память Созерцателей, - существ, без которых невозможно познание; и тогда
пришла ко мне надежда...
   ...стало получаться, появилась вера, и я сказал себе: творение -
чувство пламенное, неразделенное; но вот однажды...
   ...за несколько месяцев предощутил я приход леди моей, я дал ей имя и
внешность, и сны стали озаряться рассветным золотом, и головокружительная
высь, стоило лишь закрыть глаза, вспыхивала среди беглых красок неба...
   ...ей требовалось найти наш мир и обнаружиться в нем; как только
удается выбрать цель - действительность немедленно складывается в стрелу:
таково фундаментальное свойство сна, называемого действительностью...
   ...она родилась давно, ее звезда далеко, но жизнь ее - не только ее
жизнь; даже вечному существу не позволено присваивать вечность; даже
самому премудрому демиургу сложно разделить слитое воедино, назвав нечто
явью, отринув иллюзорное, разведя по сторонам свет и тени - полагаясь в
этом на свой наилучший во вселенной вкус, следуя наивному порыву объять
необъятное; даже бессмертной душе нужен прочный луч, связующий бездну
Вневременья с миром смертных; его называют прозрением; его зовут любовью;
любовь сильнее холодного профессионального волшебства...
   ...что-то движет нами, - что? И когда уже нет веры, когда растоптаны
надежды и попрана любовь, - разве не вера, надежда, любовь вновь озаряют
сны? И если смерть близкого человека кажется бессмысленной и непереносимо
жестокой утратой, - разве от этого жизнь его перестает быть бесценной
летописью, наполненной особым, еще не прочитанным смыслом?
   Но незачем гадать о смысле; видеть свет и идти на свет - вот все,
что можно сказать о жизни; а смысл - он как музыка: звучит над землей
и раздвигает небеса.
   Он есть, и он - оправдание наше.