наступило временное равновесие между теми, кто уже встал,
и теми, кто еще не лег, - первые бодро и слегка обалдело двигались средь
полыхания и свежести, точно выруливая на взлетную полосу; вторые же тихо
плелись безлюдными тротуарами и неуверенно растекались по пустырю,
короткими тропами направляясь к розовеющим в отдалении домам. Покуда
дошли до трассы, бодрая спортивная злость супруги перелилась в сферу
межличностных отношений; он отобрал ее сумку, обозвал их черепахой да
улиткой - отведенное на дорогу время неожиданно иссякло, придется бегом
бежать, поскольку опаздывать сегодня ни в коем случае нельзя. Богун
объявил о старте забега ради жизни: вырвалось у него нечаянно. С губ
слетело. Как и следовало ожидать, дочка помчалась вперед со всей доступной
ей прытью. Богун занял промежуточную позицию, стараясь не отстать от
ребенка и вместе с тем не слишком отрываться от возмущенной супруги. По
асфальту топать было веселее, мир восстановился, и они подкатили к месту
сбора почти в назначенный срок.
   С тыльной стороны памятника собралось человек тридцать; многих он
знал. Выяснилось, что автобус запаздывает. Никто не обнаруживал своего
знакомства с ним: так было условлено. Он наскоро объявил о своем твердом
и окончательном решении остаться. Он должен отправить их вдвоем, самих,
без подневольного отца-супруга, поскольку подневольному внезапно навешали
горящих хвостов... дочь округлила глаза - представила себе... навалили
разных срочных дел и незавершенок. Он мотивировал свое решение делами,
ремонтом да нежеланием вникать в проблемы тестя, который эти самые
проблемы словно бы коллекционировал и в охотку взваливал на зятя; жена,
вполне разделявшая опасения Богуна, все же неодобрительно морщилась
ввиду столь откровенного попрания сыновних обязанностей. Она ненавязчиво
поинтересовалась, как зовут дела его и не блондинка ли; упоминание о
ремонте отразилось в ее глазах отсветом каких-то очень интимных надежд;
финансовые проблемы никто не затрагивал. Все было ясно без слов. Теперь,
наверное, нам хватит и на проживание, и на покупки, - думала она, убеждая
себя в разумности его решения. Теперь пусть сам выкручивается как знает:
в доме - шаром покати.
   Против ожидания, дочка тоже не стала расстраиваться. Мыслями она уже
была в дороге, а временное отсутствие папы являлось привычным и понятным
обстоятельством, связанным с его важной, замечательной работой. Папа
защищал всех детей и взрослых от колдунов, чертей замогильных и горьких
пьяниц. Молодец какой па! Его задержка позволит ему спасти кого-нибудь.
Обнаружение Мутаций и Общий Надзор - эти слова всегда пишутся с заглавной
буквы - никогда не даст в обиду маленьких детей. Отлучки папы являлись
неизбежным злом, которое, в конце концов, всегда изгоняется веселым шумным
возвращением, подарками, маленьким праздником воссоединения семьи. Такая
уж нелепая у него судьба, у этого глупого папы.
   Автобус вкатился на площадь на полной скорости, - светофоры еще сонно
мигали желтыми глазами, да и движения почти не было, - и тут же все начали
прощаться. Он не стал дожидаться отправления. Он решительно ни о чем не
беспокоился: все, что нужно, уже было продумано и выполнено. Кивнул в
ответ на отсылающие жесты и таким же манером - по трассе - двинулся назад.
Он не хотел, чтобы жена разглядела в его глазах что-нибудь не то. Все
образуется, дайте время. Незачем рисковать близкими людьми. Там, на
континенте, они будут в безопасности.
   Нужно отстроиться от всего этого. Сделать над собой усилие. Все идет
по плану. Не забыть хотя бы Бетховена ей отослать. То-то радости будет.
Смотри-ка, троллейбус попутный случился, - только что из парка. Подбежав,
втиснулся он в скопище лесовиков и рыбарей - хмурых граждан в сапогах
и штормовках - и за несколько минут домчался по пустынной трассе до
микрорайона, где вместе с клюющей носами всенощной молодежью вышел из
троллейбуса прямо во широко поле.
   Дома он взглянул на будильник. Всего лишь полшестого; каждое утро
упускаю я драгоценную красоту; нет, дела обождут! одеться, обуться - и
вперед, вдогонку за грибниками! Он заглянул на кухню в надежде обнаружить
немного кофе. Немного кофе пришлось бы очень ко времени; только увольте
меня от яичницы продрогшей, - никогда и ни за что! Я себе потом суп
сварганю. Я не так-то прост и ценю услады холостяцкие... сколько же их
здесь, мотыльков залетных?! Богун сразу же углядел с дюжину вихрящихся
в воздухе крылатых существ. Затем обнаружил еще: по углам они прятались,
внизу у ног его кружились, от их нервного трепыхания рябило в глазах.
Он схватил кухонное полотенце и принялся выгонять бабочек в окно; он не
заметил, чтобы они выгонялись, однако бабочек не стало вдруг. Совсем не
стало. Будто растаяли они. Мимикрия? Все живое умеет маскироваться и друг
дружку надувать.
   Теперь они расположились в прихожей. На мебели сидели, на стенах и
потолке. Но не как попало сидели, а в строгом соответствии с ранжиром.
Вокруг каждой заметной особи пристроилось несколько мелких подхалимчиков.
Заметные особи, в свою очередь, базировались неподалеку от вождей -
немногочисленных бабочек-гигантов, которые серыми пятнами обозначали узлы
наметившейся крупноячеистой сети, регулярного узора, напомнившего Богуну
срез живой ткани под сильным увеличением. Он пожал плечами: шизунец
продолжался. Это, по-видимому, совершенно неизбежно в его положении.
Неприятно, конечно... Замерев, всматривался он в шевеление на стенах
и потолке. Самцы и самки, - решил он вдруг. Те, что сидят и размышляют,
самцы; а которые локтями работают - самочки... или наоборот. Но наоборот -
это вряд ли! - возмутилась его мужская суть. Сразу видно: центральные
сидят где нужно и о деле думают; а эти - мелкота - язычками чешут, друг
дружку подкусывают, совсем как в жизни.
   Мысль эта, ввиду недосыпа, показалась ему глубокой и в чем-то коренной.
Он пришел в восторг от неожиданного выявления столь общего признака,
разделяющего "инь" и "ян", и немедленно распространил идею на другие
объекты мироздания. Действительно: неподвижные, как аксакалы, ядра атомов,
а вокруг - взаимодействующие облака контактных силовых полей, сонм
отталкивающих друг друга частичек. На гарем смахивает. Или - солнце,
крепко держащее в гравитационной узде подчиненные планеты. Опять гарем,
надо же! Словом, повсюду дуализм и противоположность полов. Везде явная
диспропорция, даже у бабочек этих странных. Одни мы с тобою что-то слишком
уж замоногамились, - сказал он своему отражению в зеркале. Отражение кисло
усмехнулось и солидарно подмигнуло ему.
   - Несправедливость! - сообщил он двойнику. - Нужно учится у природы.
Раскрепощаться нужно.
   - Это исправимо, - согласились стены. - При надлежащем тонусе, в
отсутствие противопоказаний...
   - Исправимо? в отсутствие?.. Ах вы балаболки! Учить меня вздумали!
   Решительно взмахнув полотенцем, Богун, агент Надзора, поднял руку
на живую иллюстрацию единства и борьбы противоположностей. И обмер,
недоуменно разглядывая потолок. Бабочек не было. Ни единой. Нигде.
   - Да что ж это - привиделись они мне? - бормотал он, бегая по кухне. -
Куда эти чертовы букашки задевались? Увижу - убью! - пообещал он кому-то.
И тут взгляд его упал на часы. Было без пятнадцати девять.
   Он постоял задумчиво, - мысли, как и бабочки, упорхнули в даль
неведомую, - и подошел к телефону. Время воруют, - думал он, - из-под руки
воруют. Предупредить своих? Нет, рано. Возможно, это локальные наводки.
Случайный выстрел... Мысли не хотели возвращаться. Когда не нужно - лезут,
толкутся; а понадобились - не стало почему-то. Предчувствуя недоброе, вошел
он в спальню, и, на этот раз спокойно, без лишних нервов, прикрыл за собой
дверь. Так и есть: сюда переметнулись. Покачиваются, сложив пластиночкой
крылья. Серые волны бегут по обоям, тормозят сознание, усыпляют... Он
прыгнул как тигр, и полотенце гулко шлепнуло по потолку, сметая пыль с
известки. Поднялся вихрь. Воздух потемнел, полотенце пропеллером вгрызалось
в живое облако. Бабочки ускользали с непостижимой быстротой. Всплеск -
будто камешком в воду - и они исчезли. Все сразу.
   - Спокойно! - сказал он шкафу. - Чудес не бывает, верно?
   Шкаф не ответил.
   - Если насекомые пропали, следовательно... - как продолжить, он не знал,
и поэтому принялся рассуждать умно и здраво, как и приличествует рассуждать
в самой невероятной ситуации просвещенному человеку. - Следовательно,
куда-то они задевались. Куда задевались? И зачем? За окном прячутся! -
вдруг решил Богун. Конечно: внешнюю стену облепили, к солнцу крылышки
развернули. - Проверять догадку он не стал. За окном, и нигде больше!..
- Следовательно, я закрываю окно... так, исполнено... и, следовательно,
выхожу из спальни в пустую прихожую, - верно? - Шкаф успокаивающе покивал
ему. Зевнул раскрывшейся дверцей. Богун потоптался, глядя на дверцу, затем
растерянно и с опаской заглянул вовнутрь, - но ничего любопытного не нашел
он в платяном ряду. Антимолью там пахло и духами. Он на всякий случай
запер шкаф маленьким блестящим ключиком и, затаив дыхание, выскользнул в
прихожую. Виктория! Пусто!
   Он зашел на кухню, зашел в зал, закрыл везде окна. Нигде никаких
крылатых, лишь за балконом мелькнула пара стрижей. Ого! Да неужто уже
одиннадцать? Сколько времени потеряно! Брюки старые где? Где старые
походные доспехи мои? Посох лесной, меч грибной, щит противомоскитный...
Насвистывая, вошел в спальню, чтобы перетряхнуть вещички. И замер на
пороге, уткнувшись взглядом в движущееся месиво. Воздух кипел, слышалось
низкое гудение, как от высоковольтного трансформатора, - сотни и тысячи
бабочек в сплошном мельтешении рождали упругие, бьющие ветерком в лицо
серо-коричневые струйки. Хоровод прямо перед ним закручивался по часовой
стрелке, а чуть дальше, за дрожащей люстрой, второй вихрь лихо вращался
навстречу первому; по всей ширине комнаты, огибая угол шкафа и высокую
этажерку, вертелась живая восьмерка. Две змейки бабочек обрамляли ее по
вертикали: у колен Богуна и вверху, под самым потолком.
   Тогда он, стараясь не волноваться, улегся и попытался расслабиться.
Он не отводил глаз от круговерти, которая набирала размах и скорость,
и думал только о приятном. О землянике лесной, которую в данный момент
дотаптывают алчные авангарды трудящихся. О ремонте, призванном скрасить
его уход в проект. Проект получил странное, диковатое название: "На Богуна
и зверь бежит ". После беспамятства и вынужденного лечения Богун плохо
понимал суть этого проекта и свою роль в нем; он знал, что роль его -
главная, и ему было достаточно помнить, что он осуществляет функции
контактера. Контактер - это больше, чем полевой агент. Это - очередная
ступень его роста... А ремонт в этом году стал насущной потребностью.
Требовалось скрыть выдранные когтями куски штукатурки и следы клыков на
бетонных стенах. В кошке Мальвине, сбежавшей по весне в леса и по дороге
едва не задравшей безвинную догиню из четвертого подъезда, еще прошлой
осенью проявились глухоманские повадки. Пока можно было скрывать -
скрывали. Хозяйка догини, помимо оплаты услуг ветеринара, потребовала
мзду за молчание; Богун с превеликим злорадством прогнал ее. Нашла чем
стращать! Сегодня лишь худосочные аристократы со столетней родословной
еще кое-как сохраняют непорочность генотипа. Остальные братья меньшие
давно уже в лес глядят.
   Он ощутил сочувствие бабочек: бедняжка, это так неумно - держать в
доме хищника, привязываться к хищнику!
   - Сами хищники! - вознегодовал Богун. - Мы ее котеночком взяли, не
больше болонки! Дочка никак забыть не может, по дворам все рыскает.
   - Сколько зверя не корми - не впрок корм! - зашептали бабочки. И глупым
смехом рассыпались по стенам и предметам. Их было столько, что они заняли
все обозримые поверхности. Не побрезговали и Богуном: расселись на брюках,
на рубашке. Он решил не замечать нахальства пришелиц и спокойно обдумать
предстоящий ремонт. Пигалицы эти не опасны ему. Они малы, жизнь их коротка,
интересы - неинтересны... сперва прибраться надо, расставить все удобно.
Содрать всю дрянь со стен, оголить их. Залепить... залепить мои оголенные
стены этим, ну, знаете, беленьким таким...
   Засыпая, Богун проникся деловитой решительностью домохозяина и во сне -
в самом начале сна, там, где явь граничит с дальними зарницами чужого мира
- уже видел себя бодрым, пропотевшим, с ног до головы замаранным краской
и клеем. Бабочки, растворившись в жарких солнечных лучах, оставили после
себя прозрачный, едва заметный туман - не туман, а так, невесомое марево -
и запах цветов, растущих на другом берегу.

      Каким образом он узнает, проснувшись, где находится? Не определяется
      ли его местонахождение первым попавшимся воспоминанием об одном из
      прожитых дней, - воспоминанием, которое, в результате случайного
      хода мыслей, становится текущей реальностью и далее самостоятельно
      определяет развитие событий?
      Он смотрел, вспоминал и тщетно пытался угадать, что из увиденного
      следует отнести к реальному миру, а что - к воспоминаниям. Наконец,
      подобрал он слово, которое в равной мере подходило ко всему вокруг,
      и, успокоившись, начал называть мир сновидением.

   В его отсутствие кто-то побывал в квартире. Исчезла ручка, которой он
пользовался при написании отчетов; никак не обнаруживался особенный, резко
пахнущий кусок мыла, после которого руки должны обсохнуть под теплым
воздухом (ни в коем случае не вытирать их полотенцем, чтобы не повредить
защитную молекулярную пленку). Поразмыслив, он пришел к выводу, что исчезли
также члены его семьи: жена и дочка. Он не мог их вспомнить, но знал, что
еще утром они были здесь. Еще не мог он припомнить, что за день такой
выдающийся нынче, и как он, Богун, - а почему Богун, ведь мое имя -
Мытарь? - провел этот день. Мытарю - Богуну? - казалось, что с ним не все
в порядке. С ним или с миром. Словно кто-то огромный смял и отбросил в
сторону то, что составляло его жизнь, и теперь ее придется начинать с нуля.
Реальность сломалась, на ее сколах отразилось странное. Генератор времени -
машина, производящая секунды и века, - был остановлен; минутная дрема
обращалась в долгие пустые дни; насыщенные движением дни по пробуждении
оказывались минутным сном. Календарь, часы, магнитная стрелка - ничему
теперь нельзя доверять; места и времена смешались, образуя водоворот.
   Из-за рек, из-за лесов прилетали птицы-сновидения. Вначале как бы со
стороны на себя самого глядишь; затем, незаметно и вдруг, начинаешь видеть
других изнутри, из себя, и вот уже тысячи жизней, серых бабочек, кружатся
в душе. Он сам во многих ипостасях; фатально приросший к его сознанию
Мытарь; другие знакомые и незнакомые люди. Угрюмого вида тип по имени
Бич. Тихий и страшный колдун Гудвин. Загадочный Рунин, сожитель бездетной
неприкаянной Татианны. С ним Богун свел шапочное знакомство уже потом,
после того, как его самого, наконец, нашли в чужой, покинутой жильцами
квартире и, связав, транспортировали в Центр интенсивной реабилитации и
коррекции. Татинка, воспитательница Центра, стала для него наказанием и
надеждой; безжалостной дрессировщицей и нежной сестренкой.
   В странной, изменчивой, пунктирной повседневности он то оставался
наедине с шорохами и голосами невидимок, то вновь спешил на звонок.
Появлялся - увы, ненадолго, - покойный дед. Деда своего он любил и
радовался его приходу; но приходивший всегда оказывался намного моложе
того человека, которого помнил Мытарь (почему я так себя называю? -
изумился Богун). Человек этот - новый, изменившийся - был связан с другими
людьми, едва ли известными Мытарю; они приходили к деду, шумели, ели-пили,
говорили о непонятном; еще непонятнее вела себя бабушка, безмерно любившая
мужа при жизни, но странно равнодушная к нему теперь. Да и дед, - суровый,
энергичный, иной, - тоже не жаловал ее вниманием. А Мытарь ощущал себя
ребенком. Он совершенно ничего не мог понять, ни поступков, ни причин и
следствий; все, что происходило, происходило вне его жизни, а сама жизнь
разматывалась давно отснятой кинолентой и сводилась к неожиданным
перемещениям между несколькими ничем не связанными сценариями.
   Жизнь самых близких людей протекала за непроницаемой завесой.
   Выяснилось, что его мать, давным-давно сменившая место обитания,
проживает тут же, в старом доме неподалеку от собора, - об этом ему
поведал брат, тоже необъяснимо молодой, нагрянувший внезапно, чтобы
обсудить с ним перспективы игорного бизнеса (да-да, - обрадовался он, -
как же, есть у меня братец, затерялся где-то во вселенной, с правосудием
рассорившись).
   Он все рвался разыскать этот дом и увидеть мать, поражаясь, что она
столько лет молчала, находясь неподалеку, совсем рядышком, под боком,
всего в часе ходьбы; однажды ему это удалось. К сожалению, они разминулись:
мать как раз в этот день собралась к нему в гости, не забыв захватить с
собой дочку, его малолетнюю сестру, - а сестру он помнил прекрасно. Она
не раз его навещала и однажды познакомила с его племянником, со своим
старшим сыном, который в те года только начинал учебу в колледже. Мытарь
тогда приволок из лесных раскопов бронзовую фигурку Амура, захороненную
или выброшенную из-за неких несуразностей во внешности крылатого мальчика;
заглянув в память Мытаря, Богун узнал, что именно эту фигурку он подарил
сестре. Произошло это где-то посередке между ее грузной взрослостью и
некстати вернувшимся быстроногим детством, в короткую счастливую пору
смеха, красоты и легких побед, о которой сестра почему-то вспоминала с
подчеркнутым пренебрежением к себе самой и своим тогдашним надеждам.
Казалось, будто ее прошлое, ясное и логичное от замужества и до текущего
момента, поднимается из непроглядного тумана к солнечному перевалу,
которым стало рождение сына, - из неизвестности, из бездны, от которой
надо бы отойти подальше. Богун, как и Мытарь, полагал, что те года -
лучшие в его жизни; Богуну-Мытарю очень хотелось хоть на день вернуться
туда, в молодость, к бойкому цветенью сирени и жасмина, к ослепительным
рассветам и густому аромату августовских садов, к звукам фоно под шум
ливня, к безмятежной, еще ничем не встревоженной любви, - вернуться к
той незамутненности, которая, как сама жизнь, дается лишь однажды. А вот
сестричка - не желала. Но - вернулась, помимо воли.

      Явь была легка, как туман на заре. Явь была проста, как дыхание.
      Он вынырнул в явь разбитым, едва воспринимающим реальность.
      Трезвон телефона заставил его подняться. Телефон перестал звонить
      раньше, чем он доковылял до него.


                         Слепые зеркала

   Солнце давно перевалило через меридиан и теперь несуетливо опускалось,
притормаживая, за девятиэтажные спины жилых коробов. Массируя залипшие
веки, прошествовал Богун в ванную - и убедился, что продолжает спать,
наблюдая во сне невозможное. В ванной висело полотенце; взяв его в руки,
Богун вспомнил, что полотенце это давным-давно выброшено им. Выброшено
потому, что никак не удавалось отстирать однажды возникшие бурые пятна;
вспомнив об этом, он вздрогнул и отшвырнул то, что держал в руках, -
лукавую тварь, притворившуюся полотенцем. Сон, то зыбкий и прозрачный,
на привидение похожий, то отчетливый, как сама реальность, качался перед
глазами. Пробуждение казалось иллюзией; возможно - и даже наверное - оно
и было иллюзией, эдаким мультимедийным абсурдом, в котором беспрерывно
тикает будильник, согласованно движутся светила небесные, и невероятной
цепью связаны события, на первый взгляд вполне достоверные.
   Затем он долго смотрел на безмятежные, в пенной дымке, небеса и тихо
размышлял о вездесущем роке, связанном с его именами. Хорошо, что имя -
всего лишь тень; тень зависит от двух факторов - от того, под каким
солнцем находишься и какой образ принимаешь; рано или поздно придет
пора сменить имя. Но для этого понадобится верный глаз и твердая рука.
   Реальностью управляет логика. Здесь, во сне, чудеса были в порядке
вещей. Стены,