а текла с крыш, - потоп будет,
      решил он почему-то. Он велел водителю двигать к ипподрому - но сразу
      за трамвайной колеей, как и намеревался, передумал и назначил целью
      ресторан на окружной. Отсюда к ресторану вела одна-единственная,
      нужная дорога. Если девчонка не выдержит, испугается или передумает
      ждать его, то ей придется возвращаться этим путем - прижимаясь к
      деревьям на обочине, от теней шарахаясь. Машина неслась по осевой,
      на весь мир разбрызгивая осевую; неоновое мелькание осталось далеко
      позади. Он понимал, что шансов мало, - девочка одна, на пустыре,
      ночью; никакое убежище, никакая щель не убережет от пустырников
      ночных; да пропади он пропадом, трофей проклятый, - надо было сразу
      ей вернуть! Но тогда, при расставании, ему казалось, что девочке
      опасно оставаться с Шаром.
      Любой ночной прохожий, завидя драгоценность, прирежет ребенка -
      и отдаст сияющее чудо за грош барыге. Сволочь народ!
      Она очень торопилась. Она выбежала на проезжую часть навстречу
      машине, каким-то образом узнав или угадав в пассажире Богуна.
      Возможно, девочка ощутила близость Шара, услышала его магнитный
      голос - и, забыв обо всем, бросилась к своему сокровищу. Тормозить
      уже бесполезно, - и все-таки водитель ударил ногой по педали.
      Противно завизжали тормоза; приближались, ослепляя, фары встречного
      грузовика; Богун закричал и, оттолкнув водителя, схватился за руль,
      резко вывернул влево; машину занесло, совсем рядом промелькнуло
      растерянное лицо девочки. Страшный боковой удар бросил лимузин на
      обочину. Машина перевернулась; вспышка, гром; мир раскололся; тьма.


                          День бабочек

   В окне почему-то висел странный, невозможный пейзаж. Ночь в холодном
свечении. Зеленые тени домов. Он смотрел сквозь стекло, удивляясь тому,
как изменилась планировка квартала, - такие дома стояли здесь двадцать
лет назад, во времена его детства. Как я попал сюда? Я опять здесь живу?
Ну конечно, я выкупил, вселился... как я мог забыть... - стекло загадочно
усмехалось. Он отмахнулся от этого пугающего факта, внушив себе, что
прозрачное нечто, конечно же, не способно ни улыбаться, ни рыдать, ни
как-нибудь еще проявлять личину свою, значит - мерещится мне... а вот те
безобразия, которые творились там, за окном, вряд ли могли померещиться.
   Шуршал песок, с неба ссыпаясь; песок, рыхлый, словно снег, укрыл двор
и переулок; прокаленное небо, горелые звезды; звезды искрят и толкутся,
пляшут, угасая; маятником качается луна, вся в жилах и в тонком желтом
пуху. Бьющие с небес лучи вспухают далеким заревом, от которого багровеют
тучи; крик, придушенный звуками песчаной метели, перестает быть страшным,
в нем больше нет безнадежности, в нем ликование; спящие ликуют, исходят
долгим судорожным криком, приветствуя темное облако над головами; облако
глотает одну за другой сумасшедшие звезды, отплясывающие непристойные
танцы над безумным миром; облако необъятно, оно надвигается неумолимо
и удивительно быстро, и четко очерченный край, фронт этого наступления,
огненным зигзагом рассекает мир.
   Кто-то поднимался по лестнице, ведущей на чердак. Он обернулся. Тихие,
вкрадчивые шаги. Прижался спиной к стене. Отвратительно, - думал он, -
они везде найдут. Против этих парализатор бесполезен.
   Он едва не выстрелил в маленькое тельце, возникшее над лестницей.
Только мгновенный рефлекс профессионала спас малышку. Всегда знай точно,
кто у тебя на линии прицела.
   - Папа, ты меня звал?
   - Ты зачем на чердак залезла? Среди ночи?
   - Я услышала зов...
   - Я тебе разрешал? - еще один рефлекс: предостеречь, впечатать в
сознание... отцовский ремень - кладезь мудрости... ремень - непедагогично,
я и голосом могу - так, чтобы на всю жизнь.
   И, меняя тон, предупреждая неизбежные слезы:
   - Нет, я не звал. Тебе показалось. Это за окном пьяные дядьки кричат.
Они дома своего никак не найдут. Испугалась? Слишком много пьют дядьки,
плохо им, животики у них болят, в глазах туманится, вот и кричат.
   - А почему мамы нету?
   - Ну что ты, мама спит, там темно, ты просто не разглядела.
   - Папа, я боюсь.
   - А мы вместе спустимся. А хочешь - здесь спи. Со мной. Смотри как
смешно: прямо на полу, на тюфяках, будто в лесу мы. Помнишь, как мы с
тобой в лесу ночевали?
   - Да. Только тетя Зая говорила, что в лес ходить нельзя. В лесу волки
живут и тени.
   - Ну, с папой-то можно. Я не хуже тети Заи знаю, что можно и чего
нельзя, правда? Все, закрывай глазки.
   Она уснула вмиг, обмякла расслабленно и уснула.
   Кто-то холодными пальцами трогает позвонки. Касания, нежные, как
поцелуй пиявки. Между лопаток. Лунный луч. Лунные пиявки. Зуд в спине,
в самом центре спины. Холодно. Укутать еще и покрывалом теплым. Согреть.
Подоткнуть, чтобы во сне не раскрылась. Белоснежка моя.
   Теперь - амулет. Он здесь, за древним сундуком, у самой стены.
   Он вытащил из неприметной щели между половицами маскировочные планки,
ударом кулака вышиб крепежный клин - тот вылетел вместе с гвоздем - и
повернул доску. Шар, конечно, никуда не делся. Он сделался горячим,
точнее - жгучим: ладони зудели как от крапивы.
   Шар был установлен возле спящей. Лучшего охранника не найти.
   Только после этого он спустился вниз, в кромешную тьму отчего дома.
   Спустился - и остановился в замешательстве. Незнакомое место... тьма
мне не помеха, достаточно зеленого отсвета из стекла над дверью... вещи
привычные, обстановка не изменилась, но - чужое все... имитация, морок...
вот те на! ручка дверная слева, а не справа!
   В спальне никого не было.
   Он вошел, но попал не в спальню, а в маленькую комнату, прозванную
"оранжереей" за то, что в летний ясный день в ней жило солнышко; самые
первые воспоминания связывали его с этой комнатой - он, кажется, тогда
и ходить не умел еще... а братишка не то что ходить - сидеть не умел.
Весенний цвет на подоконнике... вишня? Нет, яблоня, маленькие красные
яблочки, именуемые "райскими", белые цветы, лепестки как снег... райские
яблоки... ведь было! - возразил он яростно. - Никому не уничтожить, это
уже состоялось... я был рожден... след во времени... навсегда!
   Окно почему-то расположилось справа. Оно теперь обращено в сумрак.
Если, конечно, солнце не переметнулось на ту, другую сторону. Чушь. Так
не бывает. Небесные ориентиры - не лгут.
   В коридоре он понял, наконец: все в доме зеркально перевернулось.
Странно, чердак-то прежним остался... Он разыскал вход в спальню. Жена
посапывала во сне. Вот и ты, потеря наша, никуда не делась. Он подошел,
чтобы дотронуться, погладить, ощутить как-нибудь, - и отдернул руку.
Вдруг закричит. Проснется в испуге, закричит. Проснется, испугается,
закричит, на меня глядя... что за дикая мысль... малышка... малышка не
стала бы разговаривать с тенью, она бы онемела или завизжала... но чутко,
тревожно спала жена, и он не рискнул, - подошел к узенькой кровати малышки,
сел, примостился кое-как. В теплую постель. Скоро рассвет. Продержаться.
Время лечит, - шептал он, закрыв глаза и стараясь не заснуть. И все-таки
сразу уснул - точно поскользнулся.
   Снилось нехорошее. Что-то темное валится на них. Круг. Круг в небе.
Бездонный колодец - мы падаем в него всем миром. Не надо. Проснуться!..
Я знаю, что я сплю. Хватит дурью маяться, открывай-ка глаза! Ну попробуй!
Ну тогда хоть шевельнись. Движение будит.
   Он попытался сесть. Словно за волосы себя поднимал. Больно, глупо и
зря. Даже дыхание мне не подвластно. Смотри-ка, я совсем не дышу. Изжил
эту привычку. Бездыхан, недвижим. Мертвое тело.
   Он открыл глаза - он чувствовал, что ему удалось открыть глаза. Вот
только видеть он тоже разучился. Несколько теней в зеленом свечении.
Силуэты. Он лежит на твердом, вокруг - стены... где я? Куда занесло меня
на этот раз? На твердом. Но в отдалении - кровать, и он вспоминает, что
на ней спит женщина, которую нужно опознать. Опознать. Двигаться он не
может, но может прикоснуться, - теперь он может притрагиваться ко всему,
к теням и силуэтам, тени и силуэты становятся доступны. Доступны, если
увидеть их. На этот раз меня занесло в знакомые места, - думает призрак,
- но в какие места? Кому они знакомы? Кто из нас дышал этим воздухом?
Кто из Меня сумел не забыть эти времена? Зачем Мне эти времена?..
   До чего мучительный труд - вспоминать. Прикоснется - припомнит. Гибкими,
как змеи, руками ощущает тепло ее тела. Руки, грудь. Оставаясь на месте,
на твердом - в зыбучести теней и силуэтов - алтаре, в столбе зеленого
огня. Не шевелясь. Не дыша. Женщина просыпается: ей это проще простого.
Соломинка. Спасительница.
   Не разглядеть ничего в зеленом огне, в плазме ледяной.
   Ему нужно слышать голос. Он спрашивает:
   - Кто ты? - глухое ворчание. Он тормошит:
   - Скажи, ну скажи, кто ты?
   - Да я это, я...
   Голос как голос. Живой. Он успокаивается. Спасительница вытянет его.
Она знает: в нем еще жива душа. Затем он в тревоге обхватывает щупальцами
ее плечи: она не замечает, что с ним произошло! она его не видит, он
растворен в сиянии...
   - А я? Посмотри на меня: кто я такой?
   Чувствуя, что обратить в шутку свой дурацкий вопрос уже не получится,
гневно добавляет:
   - Не мычи! Говори прямо: кто я?
   - А никто! - раздраженно отзывается Неопознанная Женщина. - Тебя,
если хочешь знать, вообще нет. Милый, ты меня заколебал! Ты все время
мне снишься! Ты холодный как спрут, безмолвный как ящерица, и ты мне уже
надоел. Вот так. Нет тебя!
   Вот так. Нет тебя. Нет - и все... Он отделяется от своего носителя,
соскакивает на ходу, лихой наездник: эта кляча загнана, она больше не
нужна. Он видит все глазами клячи: тесная комнатенка, шкаф у изголовья,
стол в ногах, куча одежды на соседней койке, - нет там никакой женщины...
Проклятье!
   Прыжком, распластавшись, выскальзывает он в ухмыляющееся окно, оставив
донорское тело - этот замаскированный под тело труп - на льду алтаря.
Прыжком в стекло, в зеленый мир, где гигантский змей поднимается над
равниной, до краев заполненной человеческими черепами. Равнодушно глядят
на него воздушные звери, копошатся над черепами переплетенные тела с
выскобленными душами, размышляет о чем-то Занавес, и уродливые лики
умерших, словно в зеркале, отражаются в нем.

      В полночь - глухо пробили за стеной древние часы, которых Богун
      не помнил, о которых, конечно, ничего не знал, - в плеске дождя,
      в шуме листвы прозвучал зов; вспыхнуло вдруг в небе; он поднялся -
      все равно не спалось, ведь большую часть дня он провел в забытьи, -
      подошел к окну и увидел, как стайка ангелов, отсвечивая в молочных
      облаках, не спеша пересекла небосвод; он долго стоял, неотрывно
      глядя на угасающий след, и эта слабая розовая полоса казалась ему
      путеводной нитью.

   Сознание возвратилось почти сразу: сквозь кровь на ресницах увидел он
красные огни удаляющегося грузовика. Элли, вполне невредимая и от натуги
шипящая, пыталась вытянуть его из перевернутого лимузина. Богун, с трудом
превозмогая боль, вывалился наружу. Он отделался ушибами - но водителю
уже не поможешь. Кощунственная мысль: им повезло, свидетелей не будет.
Парень за рулем сделал все как надо...
   Богун тоже сделал все как надо. Позади громыхнул взрыв, по пустырю
разбежались оранжевые тени, и обернулись на свет, сверкнули окнами
далекие хуторские избы. В это время они уже поднимались на холм. Элли
все толковала о какой-то волшебной башне и упрекала Богуна за то, что он
оставил ее маму на растерзание эскулапам. Элли обвиняла его в том, что он
отнял у них волшебный Шар. Бедное дитя, начитавшееся счастливых сказок.
Но Шар, изредка накаляясь багровым, просвечивал сквозь платок, и в такие
моменты Богуну казалось, что все-таки самое разумное - постучаться в любую
дверь и, представившись двумя глупыми горожанами, неудачливыми любителями
подснежников, попроситься переночевать: - а кто еще? родная, конечно! наша
мамочка нас заждалась, правда, Элли? - тише, любезнейший, вы любопытны как
баба, не обо всем можно говорить при ребенке!
   Богун объяснял эти пораженческие устремления капризной натурой поганца-
Шара и собственной неуверенностью. Возможно, ему передался страх Элли.
Девочка держалась хорошо, вот только знобило ее и голос прерывался.

         Богун стонал и метался во сне. Хотелось вспомнить - сейчас,
         немедленно - чем завершился ночной марш-бросок. Но Мытарь...
         нет, Богун, я - Богун! - мог только догадываться об этом.
         Кажется, под утро повалил снег и они, затаившись в неглубоком
         овраге, грелись у огня; кажется, он нашел нужных людей и оставил
         девочку в относительной безопасности, не забыв прикрыть ее
         подходящей легендой...
         Богун знал, что поступил так, как и должен был поступить.

   Он проснулся очень рано, памятуя о предстоящем. Поднявшись, окунулся
в неяркое свечение горизонта и оказался по пояс в рассвете; рассвет,
улыбаясь, дышал далекими прозрачными облаками, поднимая все выше над
землей эти бронзовые озаренные небесами взвихрения; заря, как лошадиная
грива, развевалась по ветру. Сон, крутясь и съеживаясь, унесся в прошлое;
Богун еще раз взглянул в окно, точно опасаясь разглядеть вдали гигантскую
ладонь, трогающую мир. Но нет, боги делали вид, будто отсутствуют.
   Рассветы в июне теряют всякую сдержанность, - подумал он. Несутся они
по планете, как гривастые рыжие кони. Бессмертные кони, впряженные в
сновидения.
   Он все-таки включил настольную лампу, было еще слишком темно, ничего
не найти здесь без освещения. Жена заворочалась.
   - Пора, - сказал он вполголоса, - сейчас будильник протявкает.
   - Нет, - ответила жена, не раскрывая глаз, - нет, потом!
   Трепеща крыльями, закружилась перед лампой небольшая серо-коричневая
бабочка, ударилась о стекло и гневно взлетела к потолку.
   Он направился на кухню - жужжать кофемолкой. На холодильнике сидела и
с интересом таращила на него глаза-маковки еще одна бабочка, точно такая
же. Или та же самая. Светало стремительно, полумрак струями перетекал из
кухни и спальни в прихожую, - он и там включил свет. И уже не удивился,
снова заметив вспорхнувшего мотылька.
   - Крылья оборву! - пригрозил он ему и всем им сразу. А себе скомандовал:
   - Под душ - бегом!
   Когда он вновь вошел в спальню, будильник, салютуя, выстрелил короткой
очередью. Богун прервал его истерическую трель, щелкнув по кнопке.
Распахнул окно и веско, намеренно громко спросил у спящих:
   - Дорогие слепоглухонемые! Взгляните и скажите: вы что-нибудь слышали?
   - Конечно! - заявила дочка. Усевшись на кровати и даже не пытаясь
раскрыть глаза, она наощупь искала своих детей. Плюшевый Бетховен, как и
положено верному псу, был уже вполне проснувшись и к бою взведен; Степашка,
однако, совершенно по-свински дрых, распластавшись поперек одеяла. Как,
впрочем, и разлюбезная супруга, которая и настояла на ранней побудке,
объяснив им всем вместе и каждому по отдельности, до чего полезна и для
ног благотворна энергичная прогулка по свежей росе, - раз уж выпало им
вставать среди ночи из-за муженька непутевого и тащиться десять верст на
сборище. Богун не спорил, - ему-то что? Ему, и правда, только полезно
прогуляться. Но и против такси он не стал бы возражать.
   - Рота, подъем! - вскричал Богун. Дочка, продолжая досматривать что-то
свое, чрезвычайно занимательное, происходящее за заслоном подрагивающих
век, соскочила с кровати и вытянулась по стойке "смирно". Ее строевой
навык - память о любимом дядюшке. Братец мой - человек героический; он
сейчас, - и очень кстати, - в лагерях; он почти не появляется дома, это
обстоятельство оказалось тоже ко двору.
   Он оборвал лишние мысли и гаркнул:
   - Отлично, рядовая! Сорок пять секунд - и я вижу вас одетой!
   - Есть! - звонко ответила дочка, прижмурив правый глаз: вдруг сон
все-таки досмотрится. Богун, нахмурившись, злодейским басом провозгласил:
   - А тот, кто, значит, среди нас тут спать продолжает, - тот, значит,
не друг нам, не товарищ, а соня лежебокая!
   - Это мамец! - восхищенно догадалась малышка. - Мамец - соня, мамец -
соня!
   - Р-рядовая! Застегнуться и умыться! И на кухне находиться! -
одновременно, на краюшек кровати присев, принялся он с сопящей жены
одеяло потихоньку уворовывать.
   - И тому, значит, не кофе в постель будет, - приговаривал он, - а
всыпание привселюдное по полной выкладке!
   - Да что вы пристали все! - захныкала женщина, ворочаясь с боку на
бок, будто на огне ее прижарили. - Ну что за горе: среди ночи переться
куда-то... сами езжайте! Я спать хочу.
   Богун потянул сильнее, и тогда она, все яростнее сражаясь с осатаневшим
одеялом, впервые раскрыла глаза.
   - Боже! - вскричала она. - Мы опаздываем! Что, нельзя было сказать?
   - Процесс пошел! - подмигнул он дочке, которая все еще рыскала суетливо
по спаленке, разыскивая аккуратно сложенную с вечера одежду. - Вот сейчас
наша мамочка выговорится - и даст нам всем копоти! Мы за ней и не угонимся.
Ты не спеши: поспешишь - людей насмешишь. Еще есть время. Ступай, умойся.
   Он вздумал позавтракать, слепив глазунью из четырех глаз. Дамы наотрез
отказались, сославшись на биоритмы и положение светил. В этот слишком
ранний час им не хотелось заниматься ничем привычным; им не терпелось
выйти навстречу приключениям и проснуться по-настоящему в росе, в золотом
сиянии, в чарующей свежести рассвета. Он, тоскливо застряв где-то на
подступах к третьему глазу, осознал их правоту: что поделаешь, биоритмы.
Бабочки внимательно глядели на его мучения, словно проводили у себя на
холодильнике тайное голосование. А едят ли бабочки яичницу? - спросил он
сам себя. Больше не у кого было спрашивать: дамы, отпихивая друг друга,
прихорашивались у зеркала. Ему почудилось, будто вспорхнувшие в негодовании
мотыльки - его тайные агенты; он даже расслышал их гневный шепот:
   - Нет, ни за что!
   - Шизохрения, - определил Богун свое состояние. - Спокойнее будь,
проще, не обращай внимания, это только присказка...
   Окна дома, вставшего торцом к ним, - все верхние этажи, - внезапно
вспыхнули огненными отражениями зари. Денек будет - высший класс. Проводить
их - и сразу же с утра в лес, пока народ все подряд на корню не поснимал.
Хороший у нас лес, домашний и вполне безопасный, - абсолютно земной, к
людям ласковый. Говорят, уже черника вполне... редкостное лето, жаркое и
безоблачное. Такое, как когда-то. До событий.
   Они ведь и не подозревают, что меня с ними не будет. Радостно им,
легко. Или все-таки подозревают? У жены моей интуиция - будь здоров.
Но - не удержалась бы она, непременно бы высказала. Я почву подготовил:
судачил что-то там насчет денег и ремонта... нет, ей и в голову не придет,
что я способен добровольно отказаться от поездки на материк. Ничего,
сошлюсь на ремонт. Ремонт - явление вялотекущее и неизлечимое. Как лучше:
по дороге объяснить, чтобы успели побеситься и смириться, или прямо на
месте, у автобуса? Эксцессы возможны; и все-таки придется отложить, ибо
время уже поджимает. Некогда отношения выяснять.
   Сумка странно легкая. Вторая - холщовая - весит почти столько же. В ней
только дорожные припасы... девочке будет не хватать зверюшек, - сообразил
он с опозданием и с досадой. Они ведь думают, что это - на пару недель,
как обычно; они ведь не знают о главном. Жена, энергично вышагивая по
узенькой прихотливо извивающейся тропинке, головою мотала на все его
просьбы передать ему и вторую сумку: спортивность свою замечательную
выказывала. Небо стало голубым и бездонным; стекла на юго-западе сплошь
полыхали ослепительным пламенем отраженного восхода; оранжевые молнии
изредка мелькали на месте блестящих антенн и водостоков. Несмотря на то,
что они держали путь в обход новостроек-недостроек, и местность казалась
совершенно загородной, многие горожане уже - или еще? - бродили подле
домов; Богун подивился их невозможной выносливости.
   Очевидно,