ободранные и зачищенные, красиво поблескивали свеженькими
алебастровыми латками. Щели, залитые цементом, едва угадывались; цемент
еще не высох, а подсохнет - не найдешь. Строительный мусор горкой
выглядывал из поганого ведра. Все, как он и представил себе вчера,
засыпая. На плите в кофеварке дымился, источая запахи, обжигающий кофе, -
он потрогал холодную плиту и слабо удивился. Стол, заботливо накрытый
скатертью неведомого происхождения, был украшен букетиком цветов в
любимой вазочке малышки. Вазочку эту вдребезги разнесла хвостом Мальвина.
Стряслось сие бог весть когда, уже и забыли. Возникшие сами собою в
холодильнике закуски воодушевляли, требовали энергичных действий и
энергических выражений.
   - Напьюсь в ознаменование, - пригрозил миру Спящий, - потеряю облик!
   Сегодня день бабочек, - напомнил он миру. - Я спал, не просыпаясь и
никуда не отлучаясь; видения - просто сны, глупые полустертые воспоминания
о том периоде, когда я был не вполне здоров. Защита памяти - вот что это
такое, - уверял себя Богун. Сны - отстойник застарелых страхов и всяческих
неприглядностей.
   В Центре интенсивной коррекции очень хорошо объясняют подобные вещи.
   Татинка, сестра милосердия, совсем не тяготилась предписанной ролью,
которую, как следовало предположить, давно и прочно разучила, привыкнув
держаться в ее рамках - но с Богуном почему-то получилось иначе. Нежность
ее сделалась требовательной, а роль оказалась маскировкой от соглядатаев.
Он и сам не знал, чем привлек эту покорительницу сердец, повелительницу
снов... Ему завидовали. Богуну не хотелось выписываться.
   Стояла весна. Жену держали в курсе; посетителей не пускали; дочка,
гордясь новым умением, сама подписывала свои рисунки большими корявыми
буквами. Папа это малвина она идет домой. Папа это мама она уже не плачит.
Папа я очень хочу щенка по имени Барсундук. Папа это мы по тебе скучаем.

      Устав от невозможного, Богун уже не поражался удивительному. Не до
      того ему было. От него тpебовался точный ход. Слова и логика могли
      бы помочь. Слова возникали сами, пpиходили откуда-то, отпихивали
      в сторону бессловесные недодуманные мысли, -  он не мог полностью
      довеpиться этим пришлым словам. Логика? Гpубая каpта местности,
      плоская чеpно-белая спутниковая фотогpафия, - она неплохо помогает
      соpиентиpоваться в незнакомых местах. Но логика, к сожалению,
      пpиводила к самым неутешительным выводам. Логика - сторожевой пес
      разума - скалилась и ни в какую не желала признавать главенство
      чуда. А значит, Богун был безумен: он как бы пребывал сознанием
      своим сразу в нескольких различных временах и не умел связать
      прошлое с днем сегодняшним, чтобы сопоставить воспоминаниям
      события своей жизни или хотя бы взбрыки разыгравшейся фантазии.

   Приноравливаясь к изменяющейся вселенной, испытывая внезапную
потребность измениться и самому, Богун, тридцатилетний службист, огонь
и воду прошедший, вспомнил вдруг крученый и безалаберный жаргон давней
своей подростковой поры. Он сказал:
   - Чувак! Клево! Кайфуй, чувак: забашляла рыбка золотая! Мэнов-герлиц
на сейшен аскну, - оповестил он вселенную. - Звякну, кликну, призову...
Сбегать портвейну взять?
   Разглядывая телефон, он долго думал о вещах незначительных: например,
о том, что замечательно раскованный язык, на котором когда-то свободно
изъяснялось его поколение, рассыпался, перестал быть всеобъемлющим. В нем
возникли провалы, очень многое унесено течением, а на поверхности плавал
всякий сор, попавший туда из последующих времен, всевозможные "прикиды"
и "тусовки". Ненастоящие это слова! - с легкой озлобленностью объявил он
залетевшей на огонек сигареты бабочке. - Настоящие - все во мне! Только
я их не помню...
   - Оглянись! Столько лет осыпалось! - ответила бабочка. -  Все нос к
стеклу прижимаешь, все тебе хочется те дворцы получше рассмотреть, а их
и нет уже. Поезд давно в других краях - бай, бэби, бай... Уймись, забудь,
не кисни, встань, прошвырнись, подними градус!
   А что? Крылатая дело речет. И забуду. И прошвырнусь.
   Богун вспомнил Грегора. Взгрустнул. Грегор бесследно исчез - а был
мужик компанейский и безотказный. Кащей? Давненько не встречал он шефа.
Куда их всех утащило? Он успокаивал себя тем, что сегодня, согласно плану,
начал набирать обороты проект. В проект вовлечены спецы по теневым мирам
и практикующие маги. Кто знает, сколько странного и невозможного заложено
в этой рисковой задумке?
   Близился славный июньский вечер, - размышлял Богун, - отчего бы и не
прошвырнуться, в самом деле? Одеться по-кабацки. Пеструю павлинью рубаху.
Ботфорты со шпорами. Блокнотик перелистать, встретиться, собраться, -
вспомнить, поспорить, покричать друг на друга. А выговорившись - врасти
в ночную тишину. В час луны жестокой и безлюдных улиц; в час раскрытых
крыльев над розовой водой. В сосредоточении, в шепоте звезд, в чутком
молчании посвященных попытаться отреставрировать рухнувшее...
   - Опасно! - просигналил ему недремлющий Страж.
   Конечно, опасно. Жизнь - опасное занятие. Нелегкая ноша для работников
спецслужб.

      В недавнем бреду он ощущал себя Мытарем - человеком, сумевшим
      проникнуть в его мысли и заблокировать их. Возможно, этот загадочный
      Мытарь и выходил его там, в лесу. Он мне больше чем брат - теперь
      он часть меня самого. Я верю Мытарю, он присмотрит за Элли. Элли
      рано или поздно разыщет свою маму.

   Вернулся он через час, робко изумился проросшим на стенах обоям,
зашвырнул в холодильник бутылки; бабочки деликатно прятались по углам;
свежеокрашенные двери уже подсохли, запах выветрился. Богун подумал,
улыбнулся - и решительно набрал номер.
   - Анна?
   - А, это ты, - узнал его муж Анны.
   - Я, - согласился Богун.
   - Ну и как ты там?
   - Устраиваю отвальную вечеринку. Отбываю в мрачный край... в мир иной.
Бегу мирской суеты. Всерьез и надолго бегу. Возможно, навсегда.
   - Врешь! - убежденно ответили ему.
   - Врать - неприлично. И незачем. Не вру я. Соберется тесная компания.
Все свои. Приходите.
   - Такие же мерзавцы, как ты, - сообщил муж. - Не смеши. Не делай из
меня идиота! Это твой, - сказал он в сторону, - стыд забыл, к себе зовет,
- и, снова в трубку: - Ладно, передаю ей...
   - Богуша? - пропела Анна. - Чего тебе надобно, чудище?
   - А ничего, ровным счетом ничего. Исчезаю я. Похоже, что надолго. Жду.
Приходи. И друга жизни приводи... если не сможешь от него отвертеться...
   - А я его и не собираюсь брать! - с веселым вызовом сообщила Анна.
- Пускай дома сидит, бирюк! Я почти готова, правда, в другое место
готовилась, - что ж, сменю маршрут!
   - И это правильно! - воскликнул Богун.
   Первым делом он красиво и аппетитно расставил все на кухне. Затем взялся
за облагораживание спальни. Позвонил Котеночечку и Глазу. Котеночечек и
Глаз обрадовались и одобрили идею. Вновь звонок. Он, что-то мурлыча,
поднял трубку.
   - Аня у тебя?
   - Еще не появилась. Что передать?
   - Я тебе, дружок, вот что скажу. Наглец ты, конечно, первостатейный.
Я сегодня спокойный: все еще надеюсь, что ты и впрямь слиняешь с наших
горизонтов. Вычеркни наш номер из списка! И... Покажись сексопатологу,
чудо! Глядишь - найдет способ помочь тебе... - злобно-обиженные интонации
его голоса напомнили Богуну несколько слов, оброненных однажды Анютой.
Эти слова, как зерна на пахоте, давным-давно взошли и прижились в нем.
Не спорь с рогатиком, - приказал он себе, - не оскорбляйся. Избегай злых
импотентов и терпи их излияния... - Покажусь. Проверюсь.
   - И повежливее с ней! Она все рвется за тобой доглядеть, с тех самых
пор. Младенца нашла! Боится за тебя, альфонса. Не обижай ее!
   - Да не обижаю я никого! - с досадой ответил Богун. Ну и мерзавец!
   Он едва успел привести себя в порядок.
   Анна не торопилась переступить порог. Над ее головой молниями мелькнули
бабочки; она проводила их рассеянным взглядом - бабочки растворились в ее
зрачках. Спросила, мягкостью голоса сглаживая резкость фраз:
   - Ты один? Любопытно - что ты выдумал на этот раз? Ты все еще на что-то
надеешься?
   - Анна, пощадите! - он щелкнул каблуками, почтительно голову склонил.
   - Когда-то, сударыня, вы приняли на свой счет слова, предназначенные
совсем другой женщине! Да, я распоясан, безумен и дик, - но в чувствах
щедр и постоянен! Поймите, милая Анна: те слова, которые должны прозвучать,
томятся и умирают от невостребованности, - и только потому, что вы,
давным-давно меня простив, из мести или лукавства обходите стороной мою
келью...
   - Прочь с дороги! - твердо сказала Энн, направляясь на кухню. - Поправь
галстук и заткнись. Помогать мне будешь.
   Что бы ни творилось вокруг, женские привычки постоянны, - отметил
Богун. И поспешно добавил:
   - В ознаменование неизбежного примирения нижайше прошу отведать чего
судьба послала! Я уж и разложил все. Глянь-ка глазом вещим, неподкупным!
   Услышав это, Анна резко обернулась и замерла на миг, выискивая что-то
во взгляде Богуна. Затем, успокоившись, объявила:
   - Чудесно, милый. Я потрясена: все мужики - исключительные сволочи!
Стоит жене уехать - и в них начинает преобладать главное свойство.
   - Какое свойство? - благодушно спросил Богун.
   - Сволочность. Как дети малые! - она в совершенстве владела женской
логикой. - Приходится заступать на дежурство и нянчиться с ними.
   - Зачем - нянчиться? Мы народ взрослый, умелый. Будет у нас людно,
шумно. Запаздывают они, правда. Приличный человек не может не опаздывать...
- подойдя вплотную, он обхватил руками ее лицо. Запрокинул, поцеловал.
   - Помада! - вскрикнула она, освобождаясь. - Ну, наконец-то... Я думала,
ты не рад!..
   Вскоре было здесь людно, шумно и славно.
   Анна вызвалась помочь с посудой. Они остались вдвоем. Тихо сновали над
мойкой бабочки. Обе стрелки на часах смотрели в зенит. Звезды плыли мимо
облаков, как ночные кораблики в темном океане. Под окном на три голоса
старательно исполняли похабную песню. Он попытался было открутить голову
припрятанной бутылке, но Энн остановила его. Она сказала:
   - Мой почему-то не звонит. Загулял, закрутил, зашкалил!
   - Пьет? - удивился Богун.
   - Не-а... Спит и во сне самоутверждается, - загадочно ответила она. -
По вселенным своей души бродит.
   - С бабенкой скуластой?
   - Если бы! - она прошлась по квартире, заглянула в спальню, отстегнула
телефонную пряжку от линии. - Нет, он на другом подвинут. Вокруг мужики
как мужики. В дом несут, водку глотают, футбол-хоккей смотрят. А этот -
собственные сны в компьютер запихивает. Датчики, шлем, пси-интерфейс...
Да кому они нужны, сны бредовые? Я, говорит, не бездельник, я - хакер
ментальных полей... Дурачок...
   Богун насторожился.
   - Он что, воевал где-то?
   - Как бы не так! Умом он слаб... Да и не знаю я о нем ничего. В то,
что не бездельник, верю: на хлеб нам хватает; а еще - звонки постоянные,
отлучки, тайные встречи, - может, деловой он? Боевик наркомафии... - она
рассмеялась. - Чушь, чушь и чушь! Он такой правильный, огромный, с виду -
сильный и надежный, но - блаженный... не знаю, чем он там занимается в
свободное от сна время, только иногда боюсь за него. Не дел его боюсь, -
спохватилась Анна, - он ничего незаконного просто не способен учинить;
только все эти странности... ненормальность... ты имей в виду, я на одного
тебя надеюсь, если вдруг что случится. Он не порченный, он под чьим-то
влиянием, он жалкий и бессильный.
   - Ладно! Учту, - хмуро пообещал Богун. - Любишь ты его!
   - Я многих люблю, - печально сказала Анна. - Но живу я с ним. И если
уйду от него, то не потому, что взяла вдруг и разлюбила. Я так не умею.
   - В наше время все жалкие, все под влиянием. И я не исключение! -
беззаботно сообщил Богун. - Со мной тоже бывает. Знаешь, как в фильме
странном: все вдруг меняется, другим становится, непривычным. Люди - в
масках, вещи - как призраки, и везде - двойное дно.
   Она подозрительно прищурилась.
   - Вот и мой о том же! Маски, корни в глубине, второе дно... личинки,
бабочки...
   - Бабочки?
   - У нас по ночам все окна настежь. Вечером закрываю - утром раскрыты.
Он их расспрашивает, сердится, приказы им отдает. Я скоро сама рехнусь.
   - Постой-постой... - Богун по-прежнему плохо соображал и никак не мог
уяснить, о чем ему говорят. - Как так - приказы? Он ими командует, что ли?
   - Ну да! В воображении своем. Он не псих, - повторила она, - он этим
балуется только в шлеме. Вдохновение посреди сеанса озаряет - и все, и не
подходи. Он и мне предлагал. Поначалу скрывал, прятал, и шлем, и зеркало
прятал, - а теперь предлагает. Но теперь уже я не хочу. Опротивело. Как
так можно - сны от яви не отличать?
   - Назови мне его имя, - настоящее имя. Я по картотеке проверю. Если он
уже под колпаком - попытаюсь что-нибудь выяснить о нем.
   - А ты не знаешь? Настоящих имен у него много. У вас его, наверное,
Руниным зовут. А меня зовут Энн... - она хихикнула. - Чем имя короче,
тем ты известнее!
   - Анна или Энн - разница всего в одной букве.
   - Я не Анна, я - Татианна! - гордо заявила женщина. - Имя старинное,
земное. Роман в стихах... к черту! - оборвала она себя. - Пусть в
одиночестве сны свои смотрит. Живем только раз!
   - Как знать, вопрос не из простых, - пробормотал Богун. Она взглянула
с насмешкой:
   - Это все, что ты хочешь мне сказать?..
   Он проснулся в самый глухой час. Занемела рука; женщина спала
беспокойно, пытаясь разговаривать во сне; он осторожно высвободил руку,
помассировал локоть. Безжизненная тишина висела за окнами. Он сразу
почувствовал: произошло что-то из ряда вон... Очередной конец света.
Вторжение подземного воинства. Может быть, теперь всем заправляют бабочки.
Может быть, тротуары поросли Корнями... Он подошел к окну. Окно казалось
ввинченным в ночную темноту. Стекла отсутствовали: прямоугольник на стене
был затушеван плотным непроницаемым мраком. Богун кинулся к двери - дверь
не поддавалась. В этот миг он потерял самоконтроль.
   Вновь и вновь пытался он наскоком отворить проклятую дверь. Обессилел,
опомнился, увидел, - интересно, как можно видеть в кромешной тьме,
окутавшей спальню? - что Анна, не обращая внимания на его старания,
ищет что-то, отчаянно необходимое ей именно сейчас, в последний час
бытия; ее тело светилось даже в темноте, как звезда или солнце: неяркое,
потускневшее от времени и невзгод близкое солнышко.
   - Анна, ты что?
   - Где моя сумка?
   - Анна, ты сумку возле телефона оставила, - мягко напомнил он. -
Успокойся. Надо подумать, как отсюда выбраться.
   - Так думай же! - вскричала женщина. - Моя косметичка в сумке!
   Богун растерялся - и захохотал. Отсутствие косметички напугало женщину
сильнее, чем заколоченная дверь, твердая мерцающая мгла на месте окна,
остановившиеся часы и отсутствие отражений в зеркалах.
   Она угомонилась только после твердого мужского обещания при первой
возможности выбраться наружу и прихватить ее сумку и чего-нибудь
вкусненького, - а там пусть все катится в преисподнюю.
   - Утро вечера мудренее, - сказал Богун, - давай до утра поспим, вдруг
вещий сон приснится.
   Она встрепенулась и принялась выпытывать, что он, Богун, сумел запомнить
из своего таинственного вояжа в Глухомань. Якобы имел он там контакт с
неким вещим предметом или духом - и скрывает даже от нее. Скрытный,
противный, развратный тип.
   - Неправда! - обиделся он. - Я прямодушный, целомудренный, обаятельный!
Я - образец открытости, я - эльф нежнейший...
   Они не в шутку вцепились друг в дружку и начали борьбу; неизвестно,
кто кого одолел.
   Потом - меряя шагами мрак и видя во мраке, как ровно дышит Анна и как
трудно, наощупь, увязая в толще стен, продвигается спасательная миссия, -
он долго пытался угадать знак, нащупать отмычку, найти потаенное; он
ощущал немое внимание знака, обращенное на него; он чувствовал близость
ответа; так слепец чувствует лунный луч, коснувшийся глаз. Тесно и тускло
в комнате. Стены, занавес, остановившееся время. Безмолвие, духота, темный
блеск слепых зеркал. Безмятежный сон Анны как сад за глухой оградой.
   Жрица храма сновидений, - размышлял Богун, разглядывая спящую и пытаясь
отогнать отчаяние, - редких качеств лапушка! Воздерживается от деяний,
почти не напоминает о себе и совершенно не заботится о дне завтрашнем...
ей достаточно сегодняшней любви...  достойна леса и дворцов... а кто она?
- вопрос, настораживающий и необъяснимый, заставил его всмотреться в
спокойное лицо женщины. - Кто она на самом деле? - он приблизился к
мертвому зеркалу. - Кто мы такие? Люди? Кто это - люди?..

      Зеркало ждало ответа. Зазеркалье пустовало, томилось и, словно
      заброшенный дом, требовало шагов, дыхания, слов, глаз. Не слишком
      понимая, что и зачем делает, начал он протискиваться в манящий
      лабиринт. А там, в настороженной тишине, уже дрожали, раскрываясь
      навстречу, хищные чуткие лепестки; цветок подхватил добычу; миг -
      и Богун, собранный, ко всему готовый, стоит перед дверью. Перед
      простой дощатой дверью, из-под которой выходят на площадку мокрые
      следы - и обрываются, словно кто-то, подпрыгнув, замахал крыльями,
      уверенно отправился в полет, вынуждая преследователей кричать и
      тянуться за ним, напрасно рваться в закрытую высь.


                       Дракон на Магистрали

   Сияло солнышко. Анна, разгуливая по пустой квартире, гадала: куда
занесло его, непутевого? Мог бы обмолвиться или записку нацарапать. Ночью
он ее напугал: что-то плел о заколоченной двери, о темных окнах. Мужик,
по определению, - существо бестолковое и ничего на свете не разумеющее.
Этот - не из худших: не тюфяк, не зануда. Квартиру содержит, днями ремонт
закончил. Плитка в ванной новехонькая, обои, паркет сияет...
   Вдруг вспомнилось, что паркета у него никогда не было, да и вчера она
его вроде бы не заметила. Но что о пустом-то думать? Не было - а вот теперь
есть... Она нехотя одевалась, нехотя правила лицо и размышляла о том, как
жить дальше. Не искать же его теперь по городу. Нельзя же так! Я сама
виновата, проспала все на свете. Сопела себе без задних ног... это из-за
его разговорчиков чудных. Видно, зеркала - его пунктик.
   Мальчик ушел в зеркала. Нарцисс - любимый цветок. Эх, жизнь-злодейка...
Да, но прибрать здесь все-таки надо. Домарафетиться до кондиции. Синичке
позвонить: обсудим, повздыхаем, в ранах совместных досыта поковыряемся.
   Она вернулась к зеркалу. И вдруг не узнала себя. Совершенно незнакомая
дама: загадочная, строгая, царственная на диво... ослепительная дама! В
первый момент почувствовала она зависть - немыслимую зависть к собственному
отражению, которая сразу же сменилась горделивой озабоченностью: вот я
какая! Полынь я степная...
   Сохраниться бы, не расплескать...
   Я - Полынь.
   Они меня ищут, а я - здесь... Ой, да кто ищет-то? Кого ищет?
   Боже, о чем я? От мужиков от этих припадочных и сама умом тронешься.
   И, привыкая к своему новому воплощению, ощущая себя юной ведьмой,
сбросившей с тела и души ненужный кокон, закрыла она футлярчик с тенями,
задумалась и начала планировать очередную жизнь.

      Вселенная движет нас по поверхности событий, словно океанский лайнер
      по безбрежным водам. Скрыты бездны, взгляд не проникает в глубину.
      Что же там, в сокрытом? - размышляет ныряльщик. - С чем вернусь?
      Как угадать? Всплеск. Иной мир. Феерические видения. Сны, озарения -
      составляющие особой способности, особой восприимчивости, присущей
      ныряльщику. В глубинном, в неявившемся разыщет он нужные варианты
      собственной жизни. Он продолжит их в наступающие времена.

   Ночь в окне взвихрилась, тьма клочьями летит, перечеркивая зодиакальные
руны; а звезды пляшут и пляшут, разбрасывают искристый пот; завтра взойдут
горящие цветы, звездная плазма в бутонах; я не стремлюсь в завтрашний день
- его приход сомнителен. Кто-то возится за спиной моей. Он нашептывает
странный текст, который мне совсе