ключ  из  отверстия  и  побежал  по
коридору.
     Входя в комнату, он оглянулся. И  увидел:  из  проема  лифта  вылетел
Стас! Червонец захлопнул дверь, повернул ключ и бросился к балкону.
     ...Положив трубку, Лиза толкнула Кису в бок:
     - Вставай, милый, хватит отдыхать, пора и поработать.
     - Как тебе не надоест? Твоя бы воля, ты бы из постели не вылазила.
     - Вставай, вставай.
     - Отстань.
     - Совсем  я  тебя,  Киса,  избаловала.  То,  что  нормальный  мужчина
называет отдыхом, для тебя - великий труд. А этим  словом,  между  прочим,
иногда называют и что-нибудь другое.  Сегодня,  например,  тебе  предстоит
покрутить баранку.
     Он сел на кровати.
     - Куда едем?
     - Подкатим к  одной  гостинице,  точнее  -  к  пансионату.  Постоишь,
подождешь меня и - назад.
     - А почему ночью? И почему ты не объясняешь мне суть дела? Это как-то
связано... связано С НЕЙ?
     - Много будешь знать, Кисонька, скоро состаришься.  Вставай  быстрее,
да поменьше рассуждай.
     ...Стас, заметив Червонца, бросился к нему, но дверь  захлопнулась  у
него перед носом. Червонец, цепляясь за перила, перелез через  перегородку
и, оказавшись на балконе 706-го номера, вошел в открытую дверь.
     Разметавшись в духоте южной ночи, сбросив одеяло, худенькая девочка в
просторной полосатой пижаме лежала на постели, выхваченная из тьмы  мягким
светом луны.
     Червонец, поглядывая в  ее  сторону,  принялся  методично  обыскивать
комнату: в столе - пусто, под кроватью - ничего, в сумке - обычная женская
мелочь, несколько  пачек  сторублевок  (Червонец  растолкал  их  по  своим
карманам),  какая-то  необычная  телефонная  трубка...  В  шкафу...  Дверь
платяного шкафа скрипнула, и Маша, проснувшись, увидела спину  незнакомого
человека, копающегося в ящиках.
     В этот миг за дверью раздался очень тихий стук.  Червонец  кинулся  к
двери и так же тихо спросил:
     - Белый?
     Из-за двери ответили еще тише:
     - Да. Открой, Червонец.
     - Сначала  обыщу  комнату,  потом,  если  не  найду  ничего,  потрясу
девчонку, а уж потом - делай что хочешь. А пока - стой под дверью и жди.
     - Она спит?
     - Да, -  ответил  Червонец,  но  тут  в  комнате  вспыхнул  свет,  он
обернулся и  увидел,  что  девчонка  сидит  на  постели  и  во  все  глаза
рассматривает его. Он приложил палец к губам. Она кивнула  и,  дотянувшись
до стула с одеждой, принялась натягивать ее прямо поверх пижамы.  Червонец
усмехнулся про себя: "Никто тебя  насиловать  не  собирается".  Тут  из-за
двери снова раздался тихий голос Стаса:
     - Червонец, убей ее. Убей, пока не проснулась.  Увидишь,  твоя  затея
плохо кончится. Убей ее сразу, как договаривались...
     - Стой и молчи! - рявкнул Червонец во весь голос.  И,  обернувшись  к
девчонке, сказал:
     - Слышала? Нам хорошо заплатят, если мы тебя убьем. Но я решил, что и
пальцем тебя не трону, если ты сама мне все отдашь.
     - Что? - Маша сунула ступни в кроссовки. Напрасно Червонец думал, что
она одевается из страха. Напротив, она  почти  не  испугалась,  а  холодно
прикинула: если придется становиться для этого типа невидимой, есть  смысл
сначала одеться. -  Что  я  должна  отдать?  -  повторила  она,  натягивая
латаный-перелатанный свитер.
     -  Не  знаю.  Но  так  просто  людей  не  убивают.  Или  деньги,  или
драгоценности. Лучше отдай сама. Ведь если я ничего не найду, я точно убью
тебя; должен же я хоть что-то на тебе заработать.
     При всем желании Маша не могла бы отдать ему деньги, чемодан  с  ними
она втиснула в ячейку аэропортовской автоматической камеры хранения; но  и
желания такого у нее появиться не могло:  она  уже  оценила  обстановку  и
поняла, что без особого труда сумеет избежать неприятностей.
     "Значит, эти люди наняты кем-то,  чтобы  убить  меня.  Кем?  Конечно,
Шахиней. И Атосом? Нет, не может быть, он здесь ни при чем".
     Червонец приблизился к ней:
     - Ну что, будем говорить, или дяденька сделает тебе больно?..
     Он протянул руку, намереваясь сдавить ей горло, но  она  отпрянула  -
ровно на столько, чтобы шершавые  клещи  его  пальцев  не  достали  ее.  И
исчезла.
     Червонец тряхнул головой и уставился на то место, где  она,  держа  в
руках сумку и поджав колени к подбородку, сидела  только  что.  Но  увидел
только, как неестественно, сама  собой  шевелится  постель:  образуются  и
распрямляются вмятины. Затем он увидел, как открылась балконная дверь... И
на удивление быстро сообразил, в чем, приблизительно, дело.
     - Белый! - закричал он взволнованно, подскочив к двери комнаты.
     - Что там у тебя?!
     - Встречай ее возле семьсот восьмой. Она умеет становиться невидимой.
Убей ее сразу, пока видишь.
     А сам бросился к двери балкона и запер ее изнутри, чтобы невидимка не
мог вернуться.
     Маша не слышала этого их короткого разговора.  Потому,  пройдя  через
соседнюю комнату (сумку она повесила на шею, чтобы  руки  при  лазании  по
балкону были свободны),  она  совершенно  безбоязненно  повернула  ключ  и
шагнула в коридор... Нож, направленный  ей  прямо  в  сердце,  вонзился  в
покоящихся в сумке "Трех мушкетеров" и, пробив лишь  обложку  и  несколько
десятков страниц, даже не оцарапал ее.  Но  она  испугалась  и  закричала.
Белый, чертыхнувшись, выдернул нож и замахнулся для нового, на этот раз  -
убийственного удара... И вдруг обнаружил, что наносить его некому.
     Он замешкался лишь на миг, в голове его мелькнули слова Червонца "она
умеет становиться невидимой", и он изо всех сил ударил ножом в  то  место,
где только что  была  девчонка.  Свободно  пройдя  через  пустоту,  лезвие
намертво застряло в косяке двери.
     А Маша, добежав до площадки, влетела в  лифт,  который,  на  счастье,
после Белого так и остался на седьмом этаже. Она нажала кнопку, и лишь тут
ужас обуял ее. Она пыталась унять нервную дрожь, но тело не  слушалось,  и
зубы стучали сами собой. Она вынула из сумки порезанную  книгу  и  сначала
поцеловала  ее,  а  потом,  листая  испорченные  страницы,   заплакала   и
засмеялась одновременно. Ее спасли "Три мушкетера". И Атос - среди них.
     В фойе  она  чуть  нос  к  носу  не  столкнулась  с  Шахиней.  И,  не
задумываясь, набросилась на нее. С наслаждением и остервенением  принялась
она рвать на Лизе одежду. Та  попыталась  увернуться,  но  нет,  наверное,
занятия менее благодарного, чем игра в кошки-мышки с невидимкой.
     Великолепное вечернее платье Шахини было изодрано в клочья, и, к тому
моменту,  когда  в  фойе   вбежал   вызванный   дежурным   администратором
милиционер, она, лохматая,  с  исцарапанными  плечами  и  лицом,  рыча  от
бессильной ярости, дикой кошкой металась от стены к стене почти совершенно
голая.
     А Маша, выйдя на улицу, увидела стоящий перед входом "Жигуленок".  За
рулем - Атос! "Он! Все-таки он!"  -  мысль  эта  занозой  вонзилась  ей  в
сердце. Но она заставила себя не чувствовать боль и двинулась к машине.
     Она не знала, что собирается делать, но  тут  на  глаза  ей  попались
прислоненные к оградке  газона  возле  урны  орудия  дворника  -  метла  и
железный совок с длинной рукоятью. Она схватила совок  и,  поравнявшись  с
машиной, ударила им по стеклу задней дверцы. Стекло  вылетело  со  звоном.
Она ударила еще раз и выбила стекло передней дверцы.
     - Маша, постой, Маша! - закричал Атос. И этот голос еще глубже вогнал
занозу в ее душу. Стремясь убежать  от  боли,  она  кинулась  прочь,  безо
всякой цели продолжая сжимать в руке массивную рукоять совка.
     Атос, стараясь не выпустить из виду летящую над  асфальтом  железяку,
повернул ключ зажигания.
     Пробежав  метров  пятьдесят,   она   услышала   приближающийся   звук
двигателя. Она обернулась и что есть силы швырнула совок в лобовое стекло.
Машина резко вильнула влево и въехала в красочную витрину комиссионки.
     Но даже грохот и скрежет не смогли  заставить  Машу-Мери-Марусю-Марию
оглянуться.
     Она бежала прочь. Прочь  от  этого  ненавистного,  подлого,  любимого
голоса. Прочь, чтобы никогда, никогда больше не слышать его.



                                    3

     Домой! К маме! Так окончательно  решила  она,  помотавшись  несколько
дней по гостиничным номерам, где каждый шорох или поскрипывание заставляли
ее покрываться холодной испариной.
     Мысль о встрече со Степаном Рудольфовичем - злым  гением  ее  детства
теперь не только не пугала ее, а напротив - забавляла. Толстый  похотливый
гопник. Уж теперь-то она сумеет заставить его уважать маму.
     "А вообще-то, - думала  она,  пристегнувшись  к  сидению  самолета  и
ожидая взлетного шума в ушах, - вообще-то, сколько бы  не  выпало  на  мою
долю боли и разочарований, все-таки я, наверное, счастливая. Вряд ли  хоть
один из моих бывших одноклассников пережил и сотую долю того, что пережила
я.  Хорошего.  Приключения,  путешествия,  маленькие  веселые   дебоши   в
питерских  кабачках,  любовь...  Любовь?  Так  долго  сдерживаемые   слезы
буквально брызнули из ее глаз. Седой  мужчина  лет  сорока  пяти,  сидящий
напротив (через проход салона) и давно уже с  интересом  поглядывавший  на
юное, но очень выразительное девичье лицо, увидев слезы, наклонился  в  ее
сторону и явно хотел что-то сказать, но Маша схватилась ладонями за виски,
делая вид, что именно взлет  самолета,  который  как  раз  в  этот  момент
отрывался от земли - причина ее мук.
     ...И все-таки не домой отправилась она прежде всего, а к давней своей
подружке - Алке. Но перед тем, как двинуть в город, она решила  наконец-то
переодеться. Прочь постылую "спецодежду"! Тут, в ее родном  городке  можно
не бояться, что кто-то  увидит  тряпки  на  невидимке.  Только  отчим,  да
химичка; но вероятность встречи с последней - минимальна, а от отчима  она
прятаться и не собирается. То есть тут она  впервые  в  свое  удовольствие
сможет пользоваться своими деньгами? Раньше  она  и  не  думала  об  этом,
прочно связывая свою жизнь с Питером. А ведь ей можно  просто  никогда  не
появляться там, в любом же другом месте - она,  самая,  наверное,  богатая
девушка в стране, - в полной безопасности.
     Эх, знали бы грузчики бросая на багажный конвейер толстый  и  тяжелый
кожаный  чемодан,  что  в  нем!  Но  Маша  не  привыкла  беспокоиться   за
сохранность денег, ведь доставались они ей сравнительно легко. Если  же  в
полной мере принять во внимание величину  суммы,  то  можно  сказать,  что
деньги достались ей даром.
     Втиснув чемодан в автоматическую ячейку, она, оглядевшись по сторонам
и убедившись, что за ней никто не наблюдает,  расстегнула  одну  застежку,
отогнула крышку и, вытащив из-под нее несколько пачек сторублевок  (по  10
000 рублей в каждой), сунула их в сумку. И потом только,  установив  шифр,
захлопнула дверцу камеры.
     В автобусе  ее,  неожиданно  для  нее  самой,  охватило  лихорадочное
возбуждение: как-то встретят  ее  Алка,  мама,  старые  знакомые,  прежние
друзья? Изменились ли они? Изменилась ли она? Если да,  то  как,  в  какую
сторону?
     В центре она зашла в коммерческий  магазин  "Фасон"  (раньше  на  его
месте был обыкновенный хозяйственный), почти пустой по причине бешеных цен
и,  под  взглядами  округлившихся  глаз  продавщиц   купила:   итальянское
велюровое вечернее платье салатно-бирюзового оттенка с золотой строчкой на
груди (ц. 4500 р); итальянские же туфельки на каблучке (не очень  высоком,
научиться ходить на шпильках у нее  еще  никогда  не  было  повода)  очень
близкого к платью зеленоватого тона (ц. 950 р.); черную бархатную  чешскую
сумочку, украшенную какими-то камешками (ц. 500 р.); часики (ц.  700  р.);
парфюмерный набор (ц. 400 р.);  комплект  нижнего  белья  (ц.  200  р.)  и
флакончик французских духов (ц. 350 р.). "Боже мой, - думала она при этом,
- как же все это покупают обычные женщины?" Подумала, и  купила  еще  один
флакончик - в подарок маме. И еще один - Алке.
     Она переоделась тут же - за ширмой  и  пошла-было  к  выходу,  но  ее
окликнула продавщица - яркая женщина лет тридцати пяти:
     - Девочка! Позволь дать тебе один совет.
     - Слушаю вас.
     - Во-первых, не мешало бы тебе привести в порядок  свою  голову.  То,
что ты  сейчас  одела  и  то,  что  творится  у  тебя  на  голове  -  вещи
несовместимые. Во-вторых, не сутулься, держи голову выше, ты -  красавица.
Вот и все.
     - Спасибо. Почему вы так добры ко мне?
     - Очень ты необычная покупательница. Да, вот  еще  что:  этот  жуткий
баул, - она показала рукой на сумку, в которую Маша сложила старую одежку,
- можешь пока оставить у меня.
     Маша зашла обратно за ширму, переложила деньги в  бархатную  сумочку,
затем, еще раз поблагодарив продавщицу, обменялась  с  ней  телефонами  и,
отдав ей свое потрепанное барахло, отправилась в салон красоты.
     ...Знакомый  подъезд,  знакомая  лестница  с  деревянными   перилами,
знакомая дверь, знакомая кнопка звонка...  Алка  стояла  на  пороге  точно
такая же, какой ее запомнила Маша. Ничего в ней не изменилось.  Хотя  нет.
Пожалуй, появилась в ее фигуре неяркая,  но  заметная  женственность.  Да,
пожалуй, она даже стала привлекательной. Это при том, что сейчас она - без
макияжа, в растянутом трико и полосатой футболке.
     - Вам кого? - спросила  она,  во  все  глаза  разглядывая  молодую  и
роскошную красотку на своем пороге.
     - Простите, - затеяла игру Маша, - мне правильно сказали  адрес,  тут
ли живет девушка по имени Алла?
     - Да, это я.
     - Очень рада. Мне о вас рассказывали много хорошего.
     - Кто, если не секрет?
     - Помните ли вы девочку, которая до девятого класса училась  с  вами?
Ее звали - Маша.
     - Ах, так это она вас прислала? - оживилась Алка и тут же прозрела: -
Машка, ты?!
     Они обнимались, смеясь и, отступая на шаг, разглядывали друг друга...
Алка покачала головой:
     - Елки! Какая ты!..
     - И ты тоже стала симпатичной.
     - "Тоже", - передразнила Алка, - от скромности  ты  не  погибнешь.  А
вообще-то, правильно: я всегда была пацанкой, пацанкой и осталась. Ну, где
ты, как ты? Где учишься или работаешь?
     - А ты?
     - Я - в политехе, на физмате, представляешь, занесло! А ты, небось, в
ЛГУ?
     - Я - пока отдыхаю.
     Возникшая после этих слов неловкая пауза затянулась, но Алка  вовремя
нашлась:
     - Да что мы тут в дверях стоим? Проходи.
     Алка для приличия поотказывалась от подарочных духов, но  конечно  же
приняла их, и сейчас они обе умирали от удовольствия; Алка - разглядывая и
обнюхивая флакончик, Маша - наблюдая ее ребяческую радость.
     - Знаешь, - призналась она, - а я ведь дома-то еще не была.
     С трудом оторвав взгляд от подарка, Алка уставилась на Машу:
     - Ты что, не с ними приехала?
     - Нет. А почему...
     - Да ведь они за тобой в Ленинград улетели!
     - Куда?
     - В Питер. В среду.
     - Приплыли... - мрачно констатировала Маша. -  Слушай,  у  меня  даже
ключа от квартиры нет.
     - Ну и ладно. У меня поживешь. Куда  они  денутся?  Через  пару  дней
примчатся.
     - Не уверена. Я же сто лет в Питере не  была.  Сейчас  мама,  небось,
всесоюзный розыск затевает, по моргам мечется.
     - А где ты была?
     - Та-ак, - протянула Маша вместо ответа. - Что делать-то?
     - Телеграмму дай.
     Маша на минуту задумалась, потом согласилась:
     - Придется. Но ведь потом, когда  они  домой  примчатся,  начнется...
Отцу-то я записку оставила, что все в  порядке,  чтобы  не  искал,  ему  -
достаточно. А маме-то все объяснять придется.
     - А что объяснять? Где ты была? Откуда у тебя все это? - она  сделала
неопределенный жест рукой.
     - Ой, ну ты-то хоть не приставай, ладно? Я все тебе расскажу,  только
потом. А сейчас я хочу умыться, хочу есть, хочу отдохнуть и так далее.
     - Правда, дура же я! - встрепенулась Алка, - ты же с  дороги.  Иди  в
ванную, а я пока на кухне сварганю что-нибудь. А вообще-то, она  взглянула
на часы, - сейчас мама с Никитой придет, она нас и покормит.
     ...Когда Маша проснулась, было уже девять вечера. Алкина  мама  снова
хлопотала на кухне; в комнате стоял полумрак; за окном шелестели тополя.
     "Как здесь хорошо, - подумала Маша, - даже не ожидала, что  могу  так
соскучиться по своему городишке..."
     В дверь заглянула Алка и, увидев, что глаза Маши открыты, обрадованно
воскликнула:
     - Ну, слава Богу,  проснулась!  А  я  уже  думала,  будить  придется.
Вставай бегом, умывайся и одевайся. Мы идем к моим в общагу.
     - Куда?
     - В общежитие, к моим одногруппникам.
     - Зачем?
     - Пьянствовать. У мальчика одного день рождения.
     - А как на меня смотреть будут, я же чужая?..
     - "Чужая", ну ты скажешь. Да у нас в группе одни мужики.  Для  них  -
симпатичную девчонку привести в компанию - лучший подарок.
     И действительно, Алкины одногруппники выказывали  Маше  такую  бездну
внимания, что она очень скоро стала чувствовать себя,  как  рыба  в  воде.
Правда, где-то в глубине души по своему житейскому опыту она ощущала  себя
много старше всех этих ребят -  своих  одногодок,  но  все-равно  ей  было
приятно. Пили коньяк, водку и  какой-то  плохонький  портвейн.  Закусывали
каким-то  странным  салатом  и  консервами.  Гремела  музыка.  После  часа
брожения, смены кавалеров и собеседников, ситуация  стабилизировалась:  от
Маши уже  не  отходил  плечистый  светловолосый  юноша  по  имени  Сережа,
почувствовавший  ее  к  себе  особую  благосклонность.  Он   действительно
понравился ей. Не настолько, конечно, как казалось ему, но все  же,  когда
он, танцуя, нагло и одновременно застенчиво попытался ее  поцеловать,  она
не отстранилась, только перед глазами ее при  этом  стояло  совсем  другое
лицо.
     Пить таким образом - по-студенчески - большими дозами, мешая  напитки
и практически без закуски, Маша привычки не имела.  Отчего  и  напилась  в
зюзю. Проснувшись среди ночи в Алкиной постели, томясь от  подступавшей  к
горлу дурноты, она тщетно пыталась вспомнить, что же было  потом.  Помнила
только, как Алка и Сережа, поддерживая  с  двух  сторон,  усаживали  ее  в
такси.  Помнила  какие-то  разговоры  по  поводу   того,   что   кончается
спиртное... Но потом оно откуда-то появилось.



                                    4

     - А теперь выкладывай все, - потребовала  Алка,  сев  на  стул  перед
кроватью.
     -  Что  все?  -  лежа  в  постели,  жалобно  спросила  Маша,  мучимая
абстинентным синдромом.
     - Все, Мария, все, - продолжала наседать подруга,  нахохлившись,  как
воробей. - И где ты была, если не в Питере, и чем занималась, и,  главное,
откуда у тебя деньги? Ты хоть помнишь, что ты отчебучила вчера?
     - Нет. А что я отчебучила?
     - Когда стало нечего пить,  парни  решили  скинуться  и  съездить  на
вокзал, там у таксистов можно взять водку по тридцатнику.  Стали  собирать
деньги - выворачивать карманы, у кого пятерка, у  кого  рубль,  у  кого  -
четвертак. И тут ты... - Она прервалась, - Ну что, вспомнила?
     -  Рассказывай,  рассказывай,  ничего  я  не  помню,  -   нетерпеливо
попросила Маша, - хотя что-то  она  вспомнила:  какое-то  щемящее  чувство
жалости и братства, и желание осчастливить...
     - И тут ты начинаешь реветь так, что краска поплыла по всему  лицу  и
говорить: "Ребята, да какие же вы хорошие, как я всех вас люблю. Но как вы
живете? У вас ведь совсем нет денег! Сейчас, сейчас..." И, открыв эту свою
сумочку, начинаешь обходить всю нашу  толпу  и  раздавать  деньги  -  кому
тысячу, кому две, а кому и пять досталось. И ревешь при этом, как белуга.
     Маша представила себе эту безобразную сцену  и  отвернулась  носом  к
стене.
     - А они? - спросила она в подушку.
     - А они смотрят на деньги, ничего понять не могут. То ли протрезвели,
то ли что, но веселье  как-то  притухло.  Ну,  тут  я  ввязалась,  говорю,
ребята, у Маши большое горе, у нее умер  близкий  человек.  А  это  -  она
только что получила наследство. А  ты  уже  спал