ым запахом кислоты. Снять, что ли, комнату? В каком-нибудь бараке?
     Иван  достал  журнал  и  попытался  читать.   Журнал  был  испанским.
Испанского языка Ржевский не  знал.  Испанский язык  учил Иван.  Это  было
важно. Он почитал несколько минут, потом его одолела дремота.


                                    34

     - Сократите свои штудии,  -  сказал профессор Володин.  -  Вы сведете
себя с  ума.  Я  серьезно говорю.  Раньше это  называли мозговой горячкой.
Теперь мы придумаем современное название, но помочь вам не сможем. Молодой
человек, а давление прыгает, как у старика. Больше свежего воздуха, можете
бегать рысцой.
     - Я и в молодости не бегал рысцой,  - ответил Иван. Тряхнул головой и
добавил: - Попробую.
     На следующее утро натянул Иван спортивный костюм,  белая полоса,  как
лампасы,  побежал трусцой сначала по асфальтовой дорожке,  потом свернул в
проход между бывшими бараками, попал в промоину, промочил ноги, разозлился
на себя. В той, первой молодости он был куда подвижнее.
     Тут Иван вспомнил, что его ждет Ниночка. Надо заниматься. Раз обещал.
     Занятия с  Ниночкой выбивали Ивана из  колеи,  он  не  мог признаться
ученице,  что  дело в  ней.  Он  сравнивал себя с  шофером-профессионалом,
который обучает езде новичка.  Ниночка была обыкновенной, в меру способной
ученицей.  Но  не  больше.  Без искры.  Часы,  которые он проводил с  ней,
утомляли -  ему достаточно было проглядеть страницу,  чтобы понять больше,
чем имел в  виду автор учебника.  Но  он  не  мог позволить себе спешить -
Ниночка должна была понять то,  что было для нее сокровенной тайной, а для
него - запятой в уже прочитанной книге. А ощущение времени, ускользающего,
дорогого,  невозвратимого, у Ивана было чужое - от Ржевского. Казалось бы,
он,  Иван,  должен быть куда ближе к Ниночке, для которой сегодняшний день
не имел особой ценности, потому что впереди их было бесконечное множество.
А  в  Иване жила  внутренняя спешка,  желание успеть...  Надо  было что-то
сделать. Сделать, несмотря на предостережения доброго профессора Володина.
Что Володин понимает в монстрах?  Он же их раньше не лечил. Докторам важно
сохранить в целости его бренное тело.  Отцу важно использовать его голову.
Использовать  безжалостно,   как   собственную.   А   что   нужно   Ивану?
Жизнеспособен ли  он?  Дурное  самочувствие,  хандра,  вспышки ненависти к
журналам,  что отец подкладывает к нему на стол, - это свойства его еще не
стабилизированного характера или органические пороки,  которые свойственны
всем  подобным монстрам?  Лев  и  Джон  умерли -  нет  его  родственников.
Эксперименты на  людях пока остановлены -  научный мир смотрит на  Ивана с
различной степенью доброжелательности или зависти.  Для всех он -  колонки
цифр,  рентгенограммы,  строчки в  отчетах.  А  рядом сидит очаровательная
Ниночка  и  старается  осознать  закон  Харди-Вайнберга,  и  популяционная
генетика для  нее  выражается сейчас  в  движущейся картинке,  на  которой
население города  Балтиморы свертывает в  трубочку языки,  -  классический
пример из учебника,  а Ниночке хочется сходить в кино, независимо от того,
какой процент аллелей в  популяции этой  Балтиморы рецессивен.  И  в  этой
весьма удручающей жизненной картине у  Ивана лишь  один  просвет -  взгляд
Пашки Дубова и пыльные пакетики из ящика на антресолях.
     - А  в  <Ударнике> сегодня начинается неделя  французского фильма,  -
сообщила вдруг Ниночка. Не выдержала.
     Теперь надо сделать так, чтобы она не потащила Ивана за собой в кино,
потому  что  ему  хочется  просмотреть купленную вчера  у  букиниста книгу
любознательного епископа Евгения о древностях новгородских. На это как раз
ушла вся зарплата младшего научного сотрудника,  если не считать того, что
отложено на сигареты.


                                    35

     Мозг -  система, которая имеет пределы мощности. Лишь малая часть его
клеток  работает  активно.  Это  вызвано  не  недосмотром  природы,  а  ее
мудростью. Мозг надо беречь.
     При ускоренном создании взрослой особи к ней переходит весь жизненный
опыт условного отца. Чем выше организован донор, тем активнее трудится его
мозг,  тем  ближе  он  к  пределу своих возможностей,  тем  меньше у  него
резервов.  То  есть мозг Ивана,  его  нервная система с  первого мгновения
жизни  были  перегружены информацией.  Усталость Ржевского,  истощение его
нервной системы достались Ивану.
     Но  <родившись>,  Иван немедленно начал поглощать информацию.  Он  не
просто продолжал Ржевского,  он  спешил отделиться от  него,  утвердиться,
наполнить мозг собственной информацией,  а не постепенно,  годами набирать
ее,  как все люди. Ощутив перегрузку, осознав опасность, зазвенели в мозгу
предупреждающие сигналы  -  и  мозг  принялся  отчаянно  бороться с  чужой
памятью Сергея Ржевского.
     Господи,  подумал Иван, сколько хлама накапливается в каждом мозгу за
полвека.  И  каверза на математической контрольной в  четвертом классе,  и
взгляд Зины из соседнего двора,  и содержание поданного в октябре прошлого
года заявления об улучшении жилищных условий слесаря Синюхина...
     Борьба с  Ржевским оборачивалась борьбой с собственным мозгом,  и тот
выплескивал  мысли  и  образы  прошлого:  клетки,  населенные  информацией
Ржевского, буквально вопили, что истинные хозяева - они.
     <Что же делать?  - думал Иван. - Принимать валерьянку? Бросить читать
и  писать?  Не  обременять мозг  новыми  мыслями?  Это  невозможно.  Проще
повеситься>.  А больная совесть профессора Ржевского,  столь легкомысленно
переданная его незаконному сыну,  жаждет покоя.  Может кончиться тем,  что
Иван  рехнется,  а  Ржевский  не  перенесет  провала.  Не  только  провала
эксперимента - провала человеческого. Тут все ясно как день. Значит, чтобы
не погубить Ржевского,  надо выжить самому.  А  чтобы выжить самому,  надо
избавиться от недавнего прошлого Ржевского - заколдованный круг.


                                    36

     Иван  подстерег  Пашку  Дубова  у   служебного  входа.   Тот   шел  с
хозяйственной  сумкой   -   из   пакетов   высовывались  горлышки  бутылок
минеральной воды.
     Дубов вовсе не удивился, увидев Ивана.
     - Вы чего тогда не подошли?  -  сказал он.  - Я же сразу вычислил. Вы
сын Сергея Ржевского. Точно? Удивительное сходство. Даже в манерах.
     Иван  не   стал  спорить.   Потом  они  долго  сидели  на  лавочке  в
Александровском саду.  Дубов послушно отчитывался в экспедициях, в которых
работал,  даже рассказал о том,  почему он женился недавно на студентке, и
как  плохо  это  отразилось на  его  положении в  музее,  потому  что  его
предыдущая  жена,  даже  две  предыдущие жены,  работают  там  же.  Дубов,
оказывается,  имел плохое обыкновение влюбляться в экспедициях. И всерьез.
Это вело к алиментам, что накладно при зарплате младшего научного, который
так и не собрался защититься.
     - А  как Сергей?  -  спрашивал он  время от  времени,  но  Иван умело
переводил разговор на  дела экспедиционные,  и  Дубов послушно переходил к
продолжению рассказа.
     - Хотите летом  с  нами?  -  предложил он.  -  Мы  будем недалеко,  в
Смоленской области. Я бы уехал на Дальний Восток, но Люсенька в положении,
она возражает.
     - Хочу, - ответил Иван.
     - А Сережа, Сережа не соберется? Взял бы отпуск.
     - Нет, он занят.
     - А вы учитесь? Я даже не спросил.
     - Я биолог.
     - Я был убежден, что Сергей станет археологом. И выдающимся.
     - Я его заменю.
     - Хотя бы на месяц,  на время отпуска,  - согласился Дубов.  - Я буду
рад.  Я очень любил Сережу.  Жаль,  что наши пути разошлись. А он не будет
возражать?
     - Наверное, будет.
     - Он против того, чтобы вы отвлекались, да?
     - Против.
     - А вас тянет?
     - Я  нашел коллекцию отца.  И у меня такое чувство,  что собирал ее я
сам. У меня нет такого чувства по отношению к другим делам отца.
     - А мой отец хотел,  чтобы я стал юристом, - сказал Дубов. - Но я был
упрям. Я сказал ему, что нельзя из сына делать собственное продолжение.
     - Почему? - заинтересовался Иван.
     - Потому что отец не может знать,  какое из продолжений правильное. В
каждом человеке заложено несколько разных людей.  И  до самого конца жизни
нельзя сказать,  кто взял верх.  Я  убежден,  что Сережа мог стать хорошим
археологом.  Но стал хорошим биологом.  Мы с  вами не знаем,  когда и  что
случилось в  его жизни,  что заставило его на очередном жизненном распутье
взять вправо, а не влево. А может, ему до сих пор иногда бывает жалко, что
он  не  забирается утром в  пыльный раскоп,  не берет кисть и  не начинает
очищать край глиняного черепка.  Кто  знает,  что за  этой полоской глины?
Может,  громадный Будда,  которого откопал Литвинский?  Может, неизвестный
слой Трои?  Может быть, целая эпоха в жизни человечества, открытие которой
сделает  нас  вдвое  богаче...   Господи!  -  Дубов  поглядел  на  часы  и
расстроился.  -  Люсенька  мне  буквально оторвет  голову.  У  нее  завтра
семинар, а я еще обед не приготовил. Запишите мой телефон.


                                    37

     Есть с  утра не  хотелось.  Иван напился прямо из кофейника холодного
вчерашнего кофе,  с  тоской поглядел на  стопку новых  журналов.  Тут  его
вызвал Ржевский.
     Иван подумал, что Ржевский за последние недели заметно осунулся.
     - Смотри,  -  сказал  он,  подвигая  через  стол  стопку  медицинских
отчетов.  -  Это то,  о  чем пациенту знать не  положено.  Но  ты  активно
занимаешься самоуничтожением.
     В  отчетах не  было  ничего нового.  Правда,  есть некоторый регресс.
Такое впечатление, что он старик, у которого барахлят различные системы.
     - Физиологически я тебя обгоняю, - бросил Иван равнодушно.
     - Созываем консилиум. Наверное, переведем тебя в клинику.
     - Там я точно загнусь.
     - Но ты сам не хочешь себе помочь.
     - В  клинике они могут лечить то,  что им знакомо.  А я только кажусь
таким же, как другие люди.
     - Ты устроен, как другие люди.
     - Не   верю.   Каждый   человек   запрограммирован  на   определенную
продолжительность жизни.  Хотя бы приблизительно.  Возможно, программа эта
отрабатывается в  утробе матери.  Ты  тоже  не  знаешь,  как  эта  система
действует.  Все  эти  годы  ты  гнал себя к  практическому результату.  На
философскую сторону дела взглянуть не удосужился.
     - На философскую?  -  спросил Ржевский раздраженно.  -  А  может,  на
мистическую?
     В  кабинет  заглянула Гурина  подписать бумаги  о  питании для  новых
обезьян. Ржевский подписал, не читая.
     - О чем мы говорили? - спросил он, когда Гурина ушла.
     - О том, что ты, отец, боишься провала эксперимента больше, чем моего
разрушения.  Не  бойся,  независимо  от  конечного  результата эксперимент
великолепен. Ты все делал точно.
     - Балбес! Ты же мой сын.
     - Ты давно это понял?
     - Помнишь,  ты заходил ко мне на днях, копался на антресолях в старых
черепках? Я не очень хотел, чтобы ты уходил.
     - Я снова видел Дубова. Он обещает меня взять в экспедицию. Тебя тоже
звал. Он до сих пор убежден, что ты стал бы великим археологом.
     - Может быть. Только это скучно.
     - Мне так не кажется.
     - В твоем возрасте я еще жалел иногда,  что сижу в лаборатории. Это у
нас общее детское увлечение.
     - А если для меня это важно и сейчас?
     - Не отвлекайся. У нас есть проблемы и поважнее.
     Иван  пожал  плечами.  Если  в  самом деле  человек должен всю  жизнь
выбирать дороги,  то  отец очень далеко ушел по  своей.  И  уже  не  может
понять, что проблема выбора на распутье, решенная им, может быть не решена
Иваном до конца.
     - Ты авторитарнее меня, - сказал Иван. - Перед тобой серия задач. Это
и есть твоя жизнь.  Решил одну,  решаешь другую, и самочувствие подопытных
кроликов тебя не волнует.
     - Самоуничижение паче гордыни.
     - Я не о себе, отец.
     Иван встал,  подошел к окну. Снег сохранился только под деревьями и в
тени, за домом. Над белыми домами у горизонта шли высокие пушистые облака.
Таких зимой не бывает. Если утром лечь в степи и смотреть в небо, то очень
интересно следить, как они переливаются, меняя форму, и мысленно угадывать
эти изменения, представляя себя небесным скульптором.
     - О ком же?  - услышал он настойчивый голос отца. - О ком же? Ты меня
слышишь?
     - О твоем давнем эксперименте.  С Лизой.  Тогда,  тридцать лет назад,
Виктор сказал тебе,  что ты должен выбирать между Лизой и  наукой.  А ведь
выбирать не надо было. Просто тебе удобнее было выбрать.
     - При чем тут Виктор?
     - Он очень вовремя пугнул тебя.
     - Не помню.
     - Я мог бы написать исследование о свойствах человеческой памяти. Как
ловко она умеет выбрасывать то,  что мешает спокойствию и  благополучию ее
хозяина. Ты ее мог найти и вернуть.
     - Как  ее найдешь,  если даже адрес...  - Вдруг Ржевский замолчал.  И
Иван понял,  почему.  Он отвечал как бы чужому человеку,  а вспомнил,  что
говорит сам с собой.
     За окном налетел ветер,  и  деревья в  парке дружно склонились в одну
сторону, помахивая вороньими гнездами на вершинах.
     - Не  так,  -  сказал  Ржевский.  -  Конечно,  я  сначала  боялся  ее
возвращения. А потом смог жить без нее. Если бы я хотел найти, то нашел бы
и в Вологде. Но никакого разговора с Виктором я не помню.
     - Он в самом деле ничего не решал,  -  ответил Иван.  - Дело только в
нас.   Ты  выбрасываешь  что-то  из  головы,  прячешь  в  подвалах  мозга,
забрасываешь сверху грудой тряпья...  А  я  не  могу спрятать твое добро в
свой подвал. Гнет прошлого - для тебя застарелая зубная боль. Не больше. А
что,  если в  каждом человеке,  независимо от  его  восприятия собственной
жизни,  таится  неосознаваемая  им  некая  шкала  важности  поступков  для
развития его  личности?  И  на  той  шкале  твой  разрыв с  Лизой оказался
чрезвычайно важен.  Тебе ведь хотелось все бросить,  бежать к ней...  А ты
вместо этого мчался на чрезвычайно ответственную конференцию в Душанбе.
     - Погоди.  -  Ржевский тоже поднялся,  подошел к окну и встал рядом с
сыном,  поглядел на облака.  - Как они меняют форму. Я раньше любил на них
смотреть... О чем я? Да, ты все время стремишься отделиться от меня, стать
самостоятельной личностью. Я тебя понимаю. Но ты же сам себе мешаешь! Пока
ты копаешься в моем прошлом, ты связан со мной. Так убеди себя: это не мое
прошлое! Это прошлое Сергея!
     - Я не могу жить, пока не разгребу твои подвалы.
     - Ну почему же?!
     - Потому что я твоя генетическая копия. Если ты вор, я должен понять,
почему,  чтобы самому не  стать вором.  Если ты убийца,  предатель,  трус,
эгоист,  я должен понять,  унаследовал ли я эти твои качества или смогу от
них избавиться.
     - И ты тоже думаешь, что я убийца?
     - Унаследовав твою память, я ни черта не понял!
     - Неужели в моем прошлом нет ничего, что бы тебя радовало? - Ржевский
попытался улыбнуться.
     - Есть,  -  сказал Иван, повернувшись к нему и глядя прямо в глаза. -
Есть  вечер  на  берегу Волхова,  когда рядом сидел Пашка Дубов,  а  потом
пришел Коля с печатью...
     - Это  чепуха,  -  уверенно  произнес Ржевский.  Он  не  поверил.  Он
вернулся  к  письменному столу,  полистал  зачем-то  настольный календарь.
Вздохнул.  -  Будь другом,  отдохни сегодня.  Завтра консилиум.  Хочешь, я
попрошу Ниночку с тобой погулять?
     - Ей надо заниматься, - ответил Иван.


                                    38

     На месте врачей Иван не стал бы рисковать - загнал бы себя в клинику,
и с плеч долой.
     Если он начнет доказывать врачам,  что дело в  чрезмерной нагрузке на
мозг, они ему или не поверят, или залечат... Нет, даваться нельзя.
     С  утра Иван послушно подвергся всем анализам,  потом заявил Ниночке,
что в  ее заботе не нуждается.  Ниночка почуяла неладное,  но промолчала -
верный  ребенок.   Потом  Иван  сунул  в  карман  зарплату,   институтское
удостоверение, оделся потеплее и вышел в сад.
     Из сада он знакомой тропинкой, скользя по подтаявшему снегу, прошел к
автобусной остановке.  Чувствовал он себя погано,  но надо было держаться.
Вышло солнце. Было тихо, чирикала какая-то весенняя птаха.
     Почему-то он вспомнил,  что Виктор всегда ходит обедать в столовую на
улице Чернышевского, там у него все официантки знакомые и пиво оставляют -
видно,  при какой-то случайной встрече похвастался... К этой столовой Иван
и поехал. Там Виктора не было. Тогда Иван вышел на улицу - в столовой было
душно,  а  от запахов,  в общем обыкновенных,  Ивана мутило -  тоже плохой
симптом.
     Иван стоял у входа в столовую, прислонившись спиной к холодной стене,
у  него возникла идея,  как можно упростить процесс рассечения ДНК,  и  он
мысленно принялся конструировать такое приспособление,  но тут увидел, что
по улице бредет Виктор.  Тот прошел было мимо, но узнал Ивана. Остановился
настороженно.
     - Здравствуйте, - сказал Иван. - Я вас жду.
     - Понимаю,  -  быстро ответил Виктор.  -  Разумеется,  почему нам  не
поговорить,  а  то  прошлый раз  не  получилось,  мне  самому  тоже  очень
хотелось,  здесь скамейки есть во дворе -  летом пиво там пью, посидим, а?
Нас никто не увидит.
     Виктор первым успел к скамейке - стряхнул с нее перчаткой снег.
     - Не простудитесь?
     Иван сел, закурил. Он курил больше Ржевского.
     - Поймите меня правильно,  -  продолжал Виктор.  -  Я  не имею ничего
против ваших отношений с Ниночкой. Вы не подумайте.
     Господи,  подумал Иван устало,  он решил, что я собираюсь жениться на
Нине  -  они  это  обсуждают на  кухне и  боятся этого.  Тут  есть  что-то
запретное, но почетное.
     - Я хотел спросить вас о другом.  О том,  что случилось двадцать пять
лет назад.
     - Двадцать пять лет?
     - Как вы думаете, почему Ржевский ушел от Лизы?
     - Он не уходил, - быстро проговорил Виктор. - Она сама ушла. Она была
очень гордой женщиной - ее обидели, и она ушла. Это я гарантирую.
     - Но как получилось, что Сергей так ее обидел?
     - Фактически убил,  я не боюсь преувеличений.  Ради него она от всего
отказалась...
     - А вы что тогда делали?
     - Я понимал,  что Сергей - эгоист.  Нет,  не в плохом смысле,  но для
него наука - все. Ему казалось, что Лиза ему мешает. Вот он и отстранил ее
с пути... Ей ничего не оставалось, как уйти.
     Виктор курил жадно, глубоко затягиваясь. Ого, как он не любит Сергея,
подумал Иван,  и  не  в  состоянии ему ничего простить даже теперь,  через
столько лет. А может, именно за столько лет и накопилась злость.
     - Почему вы ему сказали, что его не примут в аспирантуру?
     - Я? Никогда не говорил. Не было этого.
     Другого ответа Иван не ждал.
     - А потом вы еще видели Лизу?
     - Это тебе нужно? Или Сергей прислал?
     - Он ничего не знает.
     - Тебе скажу. Лиза позвонила мне, вся в слезах, голос дрожит. Сережа,
говорит,  меня бросил.  Я с ней встретился. Катька больная, я говорю, куда
идти? Но ты же знаешь, если Лиза чего решила, ее танками не остановишь. Я,
говорит, помехой ему не буду, ему наука нужнее нас. И я ее проводил...
     - Куда проводили?
     - Куда? На вокзал, конечно, в Вологду.
     - А потом?
     - Через несколько месяцев она погибла.  Думаю,  покончила с  собой...
После этого я уже не мог дружить со Ржевским. И зачем тебе все это?
     - Мне надо узнать правду.
     - Правду?  - удивился Виктор. - Разве она единственная? Она умирает с
людьми. Сколько людей, столько и правд.
     - Мне нужна одна правда, - повторил Иван.
     - Ищи. Только потом на меня не обижайся.
     - Где жила мать Лизы?
     - Послушай, прошло почти тридцать лет!
     - Вы же там бывали. Вы знаете адрес.
     - Забыл. Ей-богу, забыл.
     - Подумайте.
     - Там никто не  живет.  Екатерина Георгиевна Максимова,  так ее  мать
звали, умерла лет десять назад. Никого там нет. И брат куда-то уехал.
     - Вы заходили туда?