квой. И тут же  приезжают  Сталин  и
послушный  ему  нарком  здравоохранения.  Вынюхивают,  высматривают,  а  у
Сталина в кармане лежит яд. И он предлагает его Володе, как  бы  продолжая
прерванный давно разговор. Значит, Сталин  боится,  что  Володя  может  не
умереть - ему нужно, чтобы он  умер  как  можно  скорее.  Чтобы  не  успел
добиться смещения Сталина, чтобы не успел склонить  Троцкого  к  борьбе...
Сегодня Л. опасен и его надо убить...
   - Во-первых, он не преуспел, - заметил я. - А во-вторых, вряд ли Сталин
прорвется к власти. Вы же сами говорили.
   - Но он-то полагает, что между ним и властью лишь  одно  препятствие  -
Володя.
   Мы замолчали. Внизу загремел таз, донеслись невнятные голоса.
   - Что же теперь будет? - спросил я.
   - Он завтра умрет. Я так думаю. Он устал бороться со смертью. Он  устал
от бесконечной пытки неподвижностью и немотой. Он - самый красноречивый  и
легкий в движениях человек на Земле!" -  Дмитрий  Ильич  всхлипнул.  -  Ну
ладно, я пошел, - сказал он через минуту.
   - Надеюсь, что если это случится, то не от яда Сталина? - сказал я.
   - Почему? Если бы была моя воля, - ответил Дмитрий Ильич, - я бы выбрал
яд Сталина. Уж он-то подействует наверняка.


   Нет нужды описывать следующий, последний день жизни Л.
   Скажу только, что Л. отказался вставать, есть, пить...  Он  не  захотел
видеть врачей, хотя Осипов для страховки вызвал из Москвы  подмогу.  Среди
приехавших не было элегантного стройного М.И. В его услугах уже  никто  не
нуждался. В моих, правда, тоже - моя доля яда была лишней.
   На большом столе в столовой стоял горячий самовар, был нарезан несвежий
хлеб, сыр, стояло варенье. Все, кто был свободен, подходили туда, садились
за стол и сами за собой ухаживали.
   Со мной вместе была Анна Ильинична. Я спросил ее, как Л.
   - Он очень нервничает, - ответила Анна Ильинична.  -  После  вчерашнего
визита.
   - Я знаю.
   - Сталин предложил Володе яд, - Анна Ильинична тоже рассматривала меня,
как одного из своих близких.
   - Дмитрий Ильич рассказал мне.
   - Я  представляю,  что  творится  у  него  в  душе,  -  вздохнула  Анна
Ильинична. - Его мечта - подняться и  приехать  на  Совнарком.  И  навести
порядок! Вот бы здорово! - Анна Ильинична почти выкрикнула последние слова
- это была и ее мечта.
   - Ты почему кричишь? -  спросила,  входя,  Н.К.  Супруга  Л.  двигалась
медленно, переваливаясь. За последние годы она, хоть  и  никогда  не  была
привлекательной, совсем махнула на себя рукой и казалась куда старше своих
лет.
   - Ты выпьешь чаю? - спросила Анна Ильинична.
   - Надо напоить врачей, - сказала Н.К. - Я их сейчас сюда приглашу.
   - Тогда мы с Сережей пойдем к Володе, - сказала Анна Ильинична.
   - Только не говори никому, что Сергей Борисович тоже доктор, -  сказала
Н.К.
   Мы с Анной Ильиничной прошли в спальню к Л.
   У дверей стояли двое врачей, мне незнакомых. Они тихо  переговаривались
и при нашем появлении повернулись к нам, словно мы могли принести ключи от
заколдованной пещеры.
   - Товарищи, - сказала Анна Ильинична. - Надежда Константиновна ждет вас
в столовой. Выпейте с дороги чаю.
   Доктора с облегчением двинулись к  столовой.  Пришел  Преображенский  и
встал снаружи у двери.
   - Володя не хочет их видеть, - сказала Анна Ильинична, открывая дверь.
   Я прошел к кровати.
   У меня создалось впечатление, что за ночь Л. еще более усох и в  то  же
время словно помолодел. Он меня узнал,  приподнял  левую  руку,  приглашая
приблизиться. Дмитрий Ильич стоял в носах кровати.
   - Нельзя, - сказал Л., - нельзя все отдать ему!  Он  убьет  Надюшу.  Он
всех убьет.
   Он говорил половиной рта, но достаточно внятно - вчера он так  говорить
не мог.
   - Что делать? - спросил Л. у меня.
   - Мне кажется, что вам стало лучше, - сказал  я.  -  Возможно  наступит
облегчение.
   - Нет, - сказал Л. -  Глаза  болят.  М.И.  не  оставил  надежды.  Я  не
маленький... надежды нет.
   - Но ваш организм...
   - У меня не осталось организма, - внятно ответил Л.
   В комнате воцарилось молчание. Потом Дмитрий Ильич сказал мне:
   - Мы разговаривали  с  Осиновым.  Он  откуда-то  уже  знает  о  решении
обратиться к яду. Но настаивает, чтобы врачи не принимали в этом участия.
   - Как всегда - чистенькие руки, - сказал  Л.  -  Скажите,  доктор,  как
лучше принять его? В чае? Я думаю - бульоне. Желудок у  меня  прочищен.  Я
готов.
   - Но почему?
   - Потому что сегодня вечером,  -  сказал  он,  -  я  полностью  потеряю
возможность двигаться... полный паралич... бессмысленное бревно...
   - Володя, - сказал  Дмитрий  Ильич.  -  Может  быть,  Сергей  Борисович
осмотрит тебя?
   - Я не возражаю, - сказал Л.
   Я не был готов к осмотру - у меня даже стетоскопа с собой  не  было.  Я
измерил пульс, кровяное давление, прослушал сердце... Ничего утешительного
я сказать не мог... Во время осмотра Л. дважды впадал в забытье - давление
прыгало... пульс был неровным  и  нитевидным...  Странно,  что  жизнь  еще
теплилась в этом организме. В то же время я был крайне удивлен  некоторыми
несообразностями - участками нежной, юношеской кожи, совершенно  очевидным
возрождением  луковиц  волос,  исчезновением  морщин  на  лице  -   словно
организм, отчаянно пытаясь удержаться на  плаву,  пробовал,  отбрасывал  и
вновь искал пути, чтобы обмануть смерть...
   По  моей  реакции  братья  Ульяновы  без  труда  поняли,  что   диагноз
неблагоприятен.
   - Не расстраивайтесь, - сказал Л. -  Я  иного  и  не  ждал.  Только  не
пускайте ко мне врачей...
   Вошла Мария Ильинична. Дмитрий Ильич попросил ее согреть бульон.
   - Только не очень горячий.
   Мария Ильинична без слова покинула комнату.
   - Они молодцы, - сказал Л. - Они у меня молодцы...
   Он устал и говорить почти не мог...
   - Что мы возьмем? - спросил Дмитрий Ильич. - У нас есть выбор.
   - Выбор! - Л. попытался засмеяться. Потом сказал: - Только не тот,  что
привез Сталин. Там может быть дерьмо.
   Мне хотелось уйти - от Л. исходил слишком сильный поток не видимых,  но
обжигающих волн. В бессилии маленького тела, в его капитуляции перед лицом
смерти было такое могущество духа, что именно в тот момент я  окончательно
осознал,  как  этот  человек  мог  держать  в  руках  партию  и  громадную
империю...
   Мария Ильинична принесла поилку  с  бульоном.  Дмитрий  Ильич  протянул
руки, и я покорно отдал ему  пакетик  с  ядом.  Л.  смотрел  на  него  как
зачарованный.
   - Господи, спаси и помилуй, - шептали его губы -  может  быть,  лишь  я
слышал этот шепот, а может быть, мне только казалось, что он шепчет. -  За
что мне такая мука, господи?
   Вошли Н.К. и Анна Ильинична. Анна Ильинична заперла за собой дверь.
   Все мы, в первую  очередь  -  родные,  и  случайно  -  я,  были  словно
присяжные,  которые  должны  будем   перед   небом   свидетельствовать   о
происшедшем.
   - Я не хочу, - шептал Л. - Освободите меня!
   - Милый, - Н.К.  заплакала  -  большие  тяжелые  слезы  скатывались  по
толстым мягким щекам, - не надо, давай будем жить... Мы же справлялись...
   Л. отрицательно двинул головой и протянул руку к поилке.
   Н.К. не смогла дать ему поилку и дал ее Дмитрий Ильич.
   Л. пил спокойно, сделал несколько  глотков  и  потом  вдруг  судорожно,
отчаянно оттолкнул поилку так, что вышиб ее из руки брата - она  упала  на
пол  и  раскололась  -  и  все  мы  смотрели,  не  отрываясь,  как  лужица
отравленного бульона медленно растекалась по паркету.
   Л. откинулся на подушку и закрыл глаза.
   Мы смотрели на него. В дверь постучали, но никто не двинулся.
   - Ну! - произнес Л. - Скоро?
   Н.К. опустилась перед кроватью на колени и положила руку ему на лоб.
   - Нет, - прохрипел Л. - Нет, я не позволю! Пустите меня! Я еще живой!
   Он начал биться в конвульсиях.
   Я кинулся к нему. Почему-то Анна Ильинична протянула мне градусник.
   Я не спорил.
   Л. бормотал невнятно, выкрикивал тихонько непонятные слова, левая  рука
махала в воздухе, отбиваясь от невидимых нам злых сил.  В  дверь  стучали.
Мария Ильинична подбежала к двери и крикнула - чтобы отстали.
   Анна Ильинична вытащила термометр и показала мне - термометр  показывал
42,3 - дальше ртути некуда было подниматься.
   И вдруг Л. закричал - тонко, прерывисто.
   Он мелко трепетал, бился - словно хотел выскочить из жгучей кожи... И я
видел, как в дурном сне, и все это видели, как лопалась кожа,  обнаруживая
внутри под ней - другую, розовую, нежную... нечто куда меньшее, чем Ленин,
билось внутри него, распарывая оболочку. Ахнула, зажимая  себе  рот,  Анна
Ильинична, кто-то из женщин упал на пол, потеряв от страха сознание...
   Голова Л., будто из нее изъяли  череп,  дергалась,  сморщенная  -  и  я
сделал растерянный шаг ближе, чтобы помочь - не зная уж кому и чем. И  тут
сквозь  лопнувшую  на  горле  кожу  прорвалась  младенческая  рука.   Рука
дергалась, разрывал кожу - немного крови появилось на ней - но крови  было
мало.
   Почему-то первой пришла в себя Н.К. Она  оттолкнула  меня,  кинулась  к
дергающейся кукле и начала рвать кожу своего мужа, стараясь освободить  из
нее младенца, который выбирался из кокона - я даже  слышал,  как  рвалась,
трещала  живая  кожа,  мне  стало  так  плохо,  что  я  отступил  назад  и
натолкнулся на лежавшую на полу Марию Ильиничну.
   Младенец, испачканный кровью  и  лимфой,  квакающий  беззубым  ротиком,
бился в руках Н.К.
   Анна Ильинична сорвала со стола белую скатерть - посыпались коробочки с
лекарствами и шприцы - они с Н.К.  положили  младенца  в  ногах  мертвого,
пустого Л., начали вытирать его, деловито и быстро,  словно  ждали  именно
этого исхода.
   Дмитрий Ильич подошел к двери.
   - Там кто? - спросил он.
   - Это я, Алексей, - ответил голос Преображенского.
   - Больше никого?
   - Осипов в столовой, - сказал он. - Врачи с ним.
   - Жди, - сказал Дмитрий Ильич. - Никого не пускай.
   Как будто поняв  брата  без  слов,  Н.К.  и  Анна  Ильинична  завернули
младенца, который молчал и лишь постанывал,  в  скатерть,  потом  сняли  с
кровати сбитое к ногам одеяло.
   Я ничего не понимал и не хотел ничего понимать - я был в тупом шоке.
   - Сергей Борисович, - тихо сказал мне Дмитрий Ильич. - Вы сейчас вместе
с Алексеем Андреевичем Преображенским отнесете ребенка во  флигель.  Света
не зажигайте. Вы отвечаете за жизнь ребенка. Ясно?
   - Конечно, - сказал я покорно. - Конечно...
   Преображенский, не задав больше ни единого  вопроса,  взял  закутанного
ребенка.
   - Возьми на вешалке шубу, - сказала Анна Ильинична. -  Я  потом  к  вам
приду. Надя останется здесь.
   - А я позвоню в Кремль, - сказал Дмитрий Ильич. - Мне надо сказать, что
Володя умер...


   Мы просидели во флигеле Преображенского  до  утра.  С  нами  была  Анна
Ильинична. Я осмотрел ребенка - он был нормален, физиологически  ему  было
несколько более полугода.
   Как потом рассказал Дмитрий Ильич, Сталин и Семашко  приехали  вечером.
Сталин никому не сказал в Москве, куда едет.
   Н.К. показала ему бренную оболочку мужа. Она сказала ему,  что  от  яда
вся плоть Л. вылилась горячей водой... Если Сталин и  не  поверил,  он  не
стал возражать. Он был поражен видом оболочки  человека,  с  которым  лишь
вчера разговаривал. Он долго стоял возле кровати, но  не  дотрагивался  до
кожи - возможно, полагая, что Л. заразный.
   Затем он сказал, что возьмет на себя все формальности.
   Ночью я не спал, я стоял у окна во флигеле Преображенского. Свет у  нас
не горел. Анна Ильинична сидела с младенцем, который хныкал и  отказывался
от пищи.
   К дому подъехала длинная темная машина. Сталин вышел ее  встретить.  Он
был в длинной шинели и валенках.
   Тут я ахнул... При свете фонарей я увидел, что из  автомобиля  вылезает
Л.
   Мой возглас встревожил Анну Ильиничну, которая подошла ко мне.
   - Ой, - сказала она. Но уже через секунду она улыбнулась и сказала:
   - Я знаю этого человека.  Это  придумал  Сталин.  Володе  это  казалось
смешным. Это двойник Володи.  Он  несколько  раз  заменял  его  на  разных
заседаниях, особенно в последние годы. И в опасных местах. Я не помню, как
его зовут.
   - Зачем он здесь? - спросил я, всей шкурой чувствуя неладное.
   - Зачем?
   Но тут младенец заплакал, и Анна Ильинична кинулась к нему.
   Сталин пожал руку двойнику Л. Тот переминался с ноги на  ногу,  он  был
встревожен ночным визитом, и ему было холодно. Следом  за  ним  из  машины
вылезли два человека в шинелях. Сталин и двойник Л. разговаривали,  и  пар
клубился у их ртов.
   Не переставая разговаривать,  Сталин  сделал  знак  рукой,  и  один  из
стоявших сзади двойника спокойно вытащил из кобуры револьвер и выстрелил в
затылок двойнику. Когда двойник начал опускаться на  снег,  они  вместе  с
напарником подхватили тело двойника и понесли его  в  дом.  Сталин  что-то
приказал шоферу автомобиля, тот вытащил из багажника  лопату  на  коротком
черенке и срезал ею снег в том месте, куда упала кровь.
   - Это ужасно, - сказал я.
   - Он его убил?  -  спросила  Анна  Ильинична.  Наверное,  она  услышала
приглушенный двойной рамой звук выстрела.
   - Да, - сказал Преображенский, который наблюдал  эту  сцену  из  другой
комнаты. - И если мы забудем об этом, то останемся живы.
   - И он останется жив, - сказала Анна Ильинична, укачивая младенца.
   Мы так и не заснули до утра, когда к дому начали  подъезжать  машины  с
видными партийцами и государственными деятелями. Мы  почти  не  обсуждали,
как и почему на наших глазах произошло чудо бегства от смерти. Мы сами  не
понимали, что к чему. Важнее казалось сохранить в тайне младенца".


   Лидочка  отложила  тетрадь.  По  улице  проехала  поливальная   машина.
Далеко-далеко раздавались нервные  прерывистые  гудки  -  кто-то  неудачно
пытался украсть машину. Бумага в  тетради  была  старой,  чернила  кое-где
стали серыми. Видно, Сергей писал эти страницы много лет назад.
   В голове было пусто - не о чем спорить, нечему возражать.
   Лидочка пролистала оставшиеся страницы и нашла еще несколько исписанных
тем же  почерком  листков.  Это  был  черновик  неоконченного  письма  или
сообщения...


   "Что же произошло  с  Лениным  во  время  болезни?  Он  страдал  долго,
охваченный постоянным ужасом не только за собственную жизнь, но и  страхом
гибели его детища - советского государства, ради которого он и  прожил  на
свете чуть более пятидесяти лет.
   Лежал в спартанской спаленке Горок, месяц за месяцем втуне надеясь, что
вот-вот ему полегчает, что он встанет на ноги и наведет  порядок  в  своре
недоучек, вообразивших себя господами великой  державы,  что  он  добьется
своей великой и единственной цели - мирового  господства  пролетариата,  а
следовательно, и его, как вождя этого пролетариата, - и потому  он  лежал,
терпел,  все  более  ненавидел  все  человечество  и  каждого  человека  в
отдельности, подавая знаки врачам, что он их слушается,  уважает  и  очень
надеется на их снисхождение, а сам всматривался в их  лица,  чтобы  жестко
наказать тех, кто, на его взгляд, недостаточно серьезно относился к  своим
обязанностям и смирился с его разложением и смертью. Но он не  смирился  и
будет бороться... Думая так, Ленин морщился, потому что оказывалось, будто
и он сам может допустить возможность смерти. И по  мере  того,  как  Ленин
лежал, наполняясь ненавистью к миру, все более готовый взорвать его, чтобы
утянуть в ад вместе с собой, его организм вырабатывал все  больше  гормона
Би-Эм, о чем в то время никто не подозревал. И вот наступил момент,  когда
разумом или желудком Ленин, или то, что от него оставалось,  почувствовал,
что стоит на краю гибели, над пропастью смерти. И тогда, спасаясь от  нее,
он превратился в младенца - и сам не подозревал об этом,  потому  что  его
мозг заснул на долгие годы".


   "...Мы предположили,  что  в  человеке  латентно  заложены  способности
влиять на свое тело куда большие, чем полагали ранее.  И  эти  способности
проявляются  в  критические  моменты  жизни,  причем,  у  различных  людей
по-разному. Люди же выдающиеся, талантливые,  не  только  умеют  думать  и
творить лучше прочих, но и  обладают  большей  властью  над  своим  телом.
Гений, талант отторгаем серостью, он подвержен опасностям чаще прочих, так
что умение  управлять  своим  телом  становится  компенсацией  за  слишком
большой риск погибнуть, не выполнив своего предначертания.
   В  1924-1931  гг.  у  меня  была  постоянная  возможность  наблюдать  и
исследовать ребенка Л. в физиологическом возрасте от нескольких месяцев до
семи лет. Исследуя кровь и мочу ребенка, я  искал  активный  ген,  который
ответственен за кардинальные перемены в организме.  Мною  были  обнаружены
признаки присутствия в крови Л. гормона Би-Эм, ранее не известного науке.
   Специализируясь в педиатрии, я разработал методику поиска гормона Би-Эм
и с этой целью исследовал  в  периоды  1925-1931,  1936-1938,  а  также  в
1956-1980 гг. кровь примерно 40.000 пациентов, и у 26 гормон Би-Эм в крови
наличествовал. К сожалению,  превратности  моей  жизни  не  позволили  мне
наблюдать этих пациентов регулярно, но  по  возвращении  из  заключения  я
проследил жизнь семерых детей, и абсолютно все они, независимо от  судьбы,
показали данные  исключительности,  признаки  талантов,  но  необязательно
творческого  характера.  Тем  не  менее  можно  утверждать,  что  массовое
тестирование детей на предмет обнаружения в крови гормона  Би-Эм  позволит
на ранних стадиях развития определять потенциально великих  людей.  Гормон
Би-Эм - клеймо Природы..."
   Далее шло несколько вычеркнутых строчек  и  продолжение  было  написано
иными чернилами:
   "Остаются  без  ответа  некоторые  важнейшие  вопросы.  Допустим,   что
появление  гормона  Би-Эм  в  организме   человека   обусловлено   великой
случайностью,  игрой  Природы,  нуждающейся  для  своих  высших  целей   в
выдающихся личностях. Но есть ли в том  закономерности?  Все  мои  попытки
отыскать гормон у родителей тех детей, что были отмечены  знаком  Природы,
не увенчались успехом. Не дали результатов и поиски его в  крови  потомков
тех персон, кто обладал гормоном во взрослом состоянии. Я знаю, что гормон
может исчезнуть из крови, но остается открытым вопрос, а не  может  ли  он
появиться уже в зрелом возрасте? На все эти вопросы я не могу дать ответа.
   Но  самый  главный  вопрос  заключается  вот  в  чем:  для   чего   это
понадобилось  Природе,   либо   высшему   Существу,   каковое   мы   можем
идентифицировать с Природой?
   Я могу  здесь  лишь  сделать  предположение,  которое  будет  таким  же
необязательным, как любое другое. Я полагаю, что самая  хрупкая  и  ценная
субстанция  человечества  -  гений.  Серая  масса,  из   которой   состоит
человечество и которая является гарантом его  живучести,  стремится  любой
ценой избавиться  от  аномалий.  Поэтому  человечество  всегда  уничтожало
идиотов и гениев. Причем, вторых куда более безжалостно. Ведь идиота можно
пожалеть, а гению приходится завидовать. Мне представляется порой, что вся
история рода людского - это борьба серости и крайностей. И без  крайностей
невозможно развитие.  Следовательно,  ради  сохранения  ничтожной,  слабой
популяции гениев Природа пошла  на  дополнительные  хитрости,  снабдив  их
механизмом  выживания  -  возможностью  спрятаться  в  раковину   времени,
возможностью избежать смерти от неожиданной болезни...  И  мало  ли  может
быть иных неведомых хитростей, которыми Природа одарила своих светлячков?
   Причем, когда я говорю о гениальности, охраняемой Природой, я  не  беру
на себя смелость определять морально-этические критерии этих индивидуумов.
Боюсь, что и Природа не задается этой проблемой,  среди  ее  детищ  должен
быть  определенный  процент  гениев.  И  она  их  защищает...  А  гений  и
злодейство для нее неразличимы".
   Далее было снова зачеркнуто  несколько  слов,  и  на  следующей  чистой
странице оказалась лишь одна фраза:
   "А может быть,  в