ба раза выпало "мужчина". Так получилось, что мы стали искать мужчину.
   - Сколько, оказывается, мужчин на свете!.. Кого же выбрать?
   - Мы как лисы в стаде овец.
   - Глаза разбегаются. До чего жаль, что нам не женщина нужна...
   - Ничего, и до женщин еще доберемся.
   Вначале мы просто беспечно прогуливались.  На  метро  и  на  электричке
добрались до Синдзюку. Постепенно это стало надоедать.
   - Нет, так не годится. Определим, какой именно человек нам нужен...
   - Какой именно? Может быть, такой, который долго проживет?
   - Такой, которого не раскусишь с первого взгляда.
   - Значит, он должен быть очень обыкновенный, ничем не примечательный на
вид.
   Но людей обыкновенных, ничем не примечательных на  вид  слишком  много.
Рисковать не хотелось. Около семи часов мы окончательно вымотались,  зашли
в маленькое кафе и сели за столик у окна.
   И там мы увидели этого мужчину.
   Он совершенно неподвижно сидел  за  соседним  столиком  над  блюдцем  с
мороженым, упершись взглядом  в  стеклянную  дверь,  на  которой  золотыми
знаками было написано название заведения. Мороженое  таяло  и  переполняло
блюдце. Видимо, он заказал мороженое и сразу забыл о нем.
   Я оглянулся и обнаружил, что прики  тоже  заметил  этого  человека.  Не
знаю, сколько времени требуется  порции  мороженого,  чтобы  растаять,  но
зрелище это произвело на нас изрядное впечатление. На вид  это  был  очень
обыкновенный человек, но чувствовалось в нем что-то такое...  Может  быть,
мы слишком вольно толковали внешние признаки, но нам показалось, будто эта
маленькая  подробность,  это  блюдце  с  нетронутым  растаявшим  мороженым
является безошибочной приметой нужного для опыта человека.
   прики толкнул меня под локоть и показал взглядом.  Я  кивнул  в  ответ.
Подошел официант за заказом. прики  спросил  какой-то  сок,  но,  когда  я
заказал кофе, он отменил сок и тоже заказал кофе. В ожидании  кофе  мы  не
обменялись ни словом. Наши языки сковывала усталость и еще больше  тяжесть
решения, которое нам предстояло принять. Но ведь нам было все равно,  кого
выбрать. Пусть это будет человек самый обыкновенный, самый средний, только
с какой-нибудь маленькой характерной особенностью. Но  разве  узнаешь  без
расследования, есть ли у человека  характерная  черточка?  К  тому  же  мы
утомились. Ходить и  колебаться,  не  зная,  на  что  решиться,  можно  до
бесконечности. И было очевидно, что, если хотя  бы  один  из  нас  выразит
согласие, объектом нашего эксперимента неминуемо станет этот самый мужчина
с блюдцем растаявшего мороженого.
   Несмотря на жару, он был в фланелевом костюме, отлично сшитом,  хотя  и
несколько поношенном. Человек сидел, выпрямившись, совершенно  неподвижно.
Бросалось в глаза только, что время от времени он менял положение  ног.  И
еще он нервно вертел в руке, лежащей на столе, незажженную сигарету.
   Вдруг  загремела  грубая  музыка.  Это  какая-то  девочка  опустила   в
музыкальный   автомат   десятииеновую    монету.    Девочке    было    лет
восемнадцать-двадцать,  она  была  в  черной  юбке  до  колен  и   красных
сандалиях. Музыкальный автомат находился  позади  нас.  Мужчина  испуганно
обернулся на шум, и мы в первый раз увидели его лицо. Какое-то  строгое  и
вместе с тем нервное, с запавшими глазами, оно  плотно  прилегало,  словно
привинченное, к черному галстуку  бабочкой.  Этому  человеку,  видимо,  за
пятьдесят, но есть в нем что-то детское - возможно, из-за крашеных волос.
   Музыка была для меня слишком вульгарной. Слух  прики  она,  однако,  не
оскорбляла, он даже принялся отстукивать ритм кончиками  пальцев.  У  него
даже выражение лица смягчилось. Отхлебнув кофе, он придвинулся  ко  мне  и
сказал:
   - Вот человек, который нам нужен. Как вам кажется, сэнсэй? В нем что-то
есть, а?..
   И вот тут я вдруг усомнился. Я только молча пожал плечами в ответ. Нет,
это не был глупый  каприз.  Просто  я  ощутил  внезапно  прилив  какого-то
неопределенного отвращения. Одно дело - мысленно планировать  предсказание
судьбы какого-то  абстрактного,  неведомого  лица;  эксперимент  при  этом
представляется великолепным и значительным. И совсем другое дело - увидеть
этого человека, этого будущего подопытного кролика  собственными  глазами.
Да полно, есть ли смысл в нашей затее?! Вчера ночью я был страшно утомлен.
Что, если предложение машины  мы  истолковали  неправильно?  Что,  если  я
утвердился в своем  истолковании  потому  только,  что  рядом  был  прики,
который сразу со мной согласился? А вдруг я  истолковывал  не  предложение
машины, а собственные свои переживания, от которых не знал, куда деваться?
Переживания, вызванные нажимом комиссии. Истолковывал так,  как  мне  было
удобно.
   прики озадаченно прищурился.
   - Что случилось, сэнсэй? - прошептал он. - Это же заказ машины...  Ведь
этим планом мы добились согласия Томоясу.
   - Неофициального согласия. Что еще скажет комиссия...
   - Глупости! - Он вытянул губы.  -  Было  ясно  сказано,  что  начальник
управления одобрил. Что вам еще надо?
   - Как ты не понимаешь? Да до следующего заседания он может двадцать раз
изменить это свое мнение. Что с того, что наш план не связан с  политикой?
Они не станут тратиться на бесполезные для  себя  вещи.  Не  забывай,  что
проблема комиссии есть прежде  всего  проблема  бюджета.  Это  не  детская
болтовня о том, что кому нравится и что кому не нравится.
   - Тогда почему машина дала такой заказ?
   - Боюсь, что мы были утомлены и неправильно его истолковали.
   - А я вот так не  думаю!  -  Разгорячившись,  прики  взмахнул  рукой  и
опрокинул  стакан  с  водой.  Вытирая  платком  брюки,  он  продолжал:   -
Простите... но я верю в машину. Вспомним, с чего все началось. Сначала под
влиянием "МОСКВЫ-2" мы все - и комиссия и сотрудники - тщились  выработать
программу  предсказания,  основанную  исключительно   на   информации   об
общественных явлениях. Правильно? Так вот, если брать  за  основу  картину
человечества  только  в  его  внешних,  самых  общих  проявлениях,  то  не
исключено, что  наша  машина  права  и  предсказание  максимальной  оценки
действительно дает коммунизм. Я хочу сказать, что иначе и быть не  должно,
если предсказывающую машину используют так узкопрактически. В этом  смысле
утверждение машины, будто коммунизм есть предсказание максимальной оценки,
было очень интересным... Но для человека важнее всего не общество,  а  сам
человек. Если человеку скверно, то что толку в самом идеальном обществе?
   - И следовательно?
   - Мне кажется, что предложение машины попытаться предсказывать  будущее
индивидуумов бьет прямо в цель. А вдруг  мы  получим  иной  вывод,  нежели
предсказание "МОСКВЫ-2"?
   - Ничего подобного машина не говорила.
   - Ну, разумеется, нет. Я и сам не очень-то верю в такую возможность.  Я
просто хочу сказать, что мы имеем шанс получить  согласие  комиссии,  если
умненько на эту возможность намекнем. К тому  же  откроются  и  совершенно
конкретные перспективы.  Если  наш  эксперимент  окажется  успешным  и  мы
выработаем  какие-то  общие  приемы   для   предсказания   индивидуального
будущего, то можно будет, например, на основе  обзора  прошлой  и  будущей
жизни  преступника  выносить  идеальные  приговоры...  или   даже   вообще
предотвращать преступления. Можно будет давать брачные советы,  определять
профессиональные способности, ставить диагнозы... а в случае необходимости
предсказывать и сроки смерти...
   - Это еще для чего?
   - А как же? Представляете, как возликуют страховые  компании?  -  прики
победоносно рассмеялся. Он словно подкалывал меня. - Вы только возьмите на
себя труд хорошенько подумать, и вам откроются такие пути применения... Я,
во всяком случае, считаю этот наш план чрезвычайно перспективным.
   - Да, пожалуй, ты прав... Да и я  в  общем  не  сомневался  в  суждении
машины.
   - Тогда в чем же дело?
   - Да так, ни в чем... Ничего особенного... Послушай, однако,  вот  если
бы объектом эксперимента выбрали тебя, как бы ты себя чувствовал?
   - Я не гожусь. Я ведь знаю о машине,  и  эксперимент  получился  бы  не
чистым.
   - Предположим, что ты не знаешь о машине.
   - Тогда мне было бы все равно. Я был бы совершенно равнодушен.
   - Ой ли?..
   - Конечно, равнодушен... Слушайте, сэнсэй, вы просто переутомились.
   Да, возможно, я переутомился. Неужели машина бросит меня? Неужели прики
обгонит меня? Нет, этому не бывать!..



8

   Минут через двадцать после того, как  мы  допили  свой  кофе,  человек,
наконец, поднялся. Видимо, тот, кого он ждал, так и не появился.  Мы  тоже
вышли из кафе.
   На  улице  спускались  сумерки.  Казалось,  будто   суетливый   людской
муравейник тщится оттеснить надвигающуюся ночь, возведя на ее пути вал  из
пылинок искусственного света.
   У человека такой вид, будто ничего особенного не  произошло.  Выйдя  из
кафе, он четким шагом направляется по узкому переулку к трамвайной  линии.
Судя по походке, он здесь не впервые. По обе стороны переулка тянутся ряды
дешевых  кабачков,  мужчины  и  женщины  в  странных  и  нелепых   одеждах
надрываются от крика, зазывая гостей в  свои  заведения.  Деловая  поступь
мужчины производит здесь впечатление, тем более что  и  внешность  его  не
соответствует духу этих кварталов.
   Дойдя до трамвайной линии,  он  внезапно  повернулся  к  нам  лицом.  Я
растерялся и остановился как вкопанный, но прики подтолкнул меня и шепнул:
   - Нельзя! Он же сразу заметит вас!
   Тут на нас с воплями набросились женщины-зазывалы. Спасаясь от них,  мы
пошли прямо на мужчину, по-прежнему  стоявшего  лицом  к  нам.  Но  он  не
заметил нас, словно глубоко о чем-то задумался. Мельком взглянув на  часы,
он двинулся обратно, нам навстречу. Зазывалы словно только того  и  ждали:
они завопили так пронзительно, что у меня одеревенели щеки.
   Мужчина вернулся в кафе, но тот, кого он ждал, видимо, не пришел. Тогда
он вновь зашагал по переулку к трамвайной линии. На этот  раз  зазывалы  к
нам не обращались. Кто-то даже плюнул мне вслед. Наверное, они поняли наши
намерения и решили, что мы сыщики. Никто не любит сыщиков. Я сказал:
   - Этот человек тоже окажется в тюрьме... Правда, он не будет  знать  об
этом.
   - Если уж так говорить, то каждый человек заперт в тюрьме.
   - Как это?
   - А разве нет?..
   Выйдя к трамвайной линии, мужчина повернул на юг. Мы  миновали  дощатый
забор, за которым возводилось какое-то здание. Света там  не  было.  Через
два квартала мужчина перешел на другую сторону и повернул обратно.  Пройдя
мимо уже знакомого нам  переулка,  он  вышел  на  улицу,  ярко  освещенную
гирляндами фонарей, и свернул направо. Там в тупике  сгрудились  крошечные
кинотеатрики. Дойдя до них, человек снова повернул назад.
   - Он просто бесцельно кружит по городу.
   - Наверное, разволновался. Тот, кого он ждал, не пришел.
   - Тогда почему у него такая походка? Интересно, кто он по профессии?
   - Гм... - Как раз в ту минуту я тоже размышлял об этом.  Ясно,  что  он
привык быть на виду у  людей.  Долгое  время  служит  в  одном  и  том  же
учреждении, и служба у него такая, где приходится  непрерывно  следить  за
своей внешностью. - Знаешь, мне как-то... Ты полагаешь,  что  у  нас  есть
право заниматься такими делами?
   - Право?..
   Мне показалось, будто прики засмеялся. Я взглянул на него, но  он  был,
по-видимому, совершенно серьезен.
   - Да, право... Врачу, например, не разрешается производить эксперименты
на живых людях. А если мы совершим оплошность, это будет похуже  неудачной
операции. Ты понимаешь меня?
   - Вы преувеличиваете, сэнсэй. Если мы  сохраним  все  в  тайне,  клиент
ничуть не пострадает.
   - Так-то оно так... Но я на месте этого человека в бешенство бы пришел.
   прики молчит. Мои слова, кажется, не трогают его. Да и с  какой  стати?
Пять лет мы проработали с ним бок о бок, и  он  видит  меня  насквозь.  Он
знает, что я не собираюсь ни перед кем отчитываться и ни за что  на  свете
не откажусь от нашей затеи, что бы я  ни  говорил.  Даже  если  бы  машина
заказала нам убийство, я бы, вероятно, убил. Плакал бы, страдал, но  убил.
Вот  идет  перед  нами  и  несет  какую-то  свою  крошечную   тайну   этот
обыкновенный человек средних лет и не знает, что с его прошлого  и  с  его
будущего, со всей его жизни будет содрана кожа. Я ощутил мучительную боль,
словно кожу сдирали с меня самого. Но отказаться от моей машины было бы во
много раз страшнее.



9

   Человек водил нас за собой весь вечер. Все той же  походкой  чиновника,
спешащего по коридорам учреждения с папкой под мышкой, он без конца  шагал
по одним и тем же улицам. Раз он  кому-то  позвонил  по  телефону,  дважды
зашел в заведение  "патинко"  [игорные  автоматы],  где  один  раз  пробыл
четверть часа,  а  второй  раз  -  двадцать  минут.  Больше  он  нигде  не
останавливался. Мы пришли к предположению,  что  здесь,  видимо,  замешана
женщина: она обещала прийти и не пришла. Действительно, в таком возрасте -
мне самому вот-вот  будет  столько  же  -  человек  оставляет  надежду  на
счастливый случай. Ничего неожиданного для него на свете не остается. И  у
него больше нет необходимости зря тратить энергию на бесцельное  блуждание
по улицам. Одна только  женщина  вносит  поправку  в  эту  закономерность.
Человек становится смешным, банальным и превращается в животное.
   В конце концов наши предположения оправдались На свете редко  случаются
неожиданности.  Около  одиннадцати  он  зашел  в  магазин,   позвонил   по
телефону-автомату  и  коротко  с  кем-то   поговорил.   (прики   ухитрился
подглядеть и записать в свой блокнот  номер  телефона.)  Затем  он  сел  в
трамвай и сошел на пятой остановке. Вот, оказывается, куда он  направлялся
- в небольшой меблированный дом на задах торговой улицы. От остановки туда
было метров пятьдесят по переулку на склоне холма.
   Человек останавливается у ворот и  некоторое  время  в  нерешительности
оглядывается по сторонам. Мы тем временем покупаем сигареты в  лавочке  на
углу. (За этот вечер я купил уже десяток пачек сигарет.)  Наконец  человек
входит в дом. Следом за ним немедленно входит прики. Он должен  узнать,  в
какую комнату вошел человек, и прочесть на  двери  табличку  с  именем.  В
случае если его заметит хозяин дома, он  должен  дать  денег  и  обо  всем
расспросить. Я остаюсь у ворот и рассматриваю дом.  В  окнах  трех  комнат
нижнего этажа за занавесками горит свет. В  окнах  второго  этажа,  в  том
числе в окне над подъездом, света нет.
   Проходит некоторое  время.  Затем  в  крайнем  окне  второго  этажа  на
мгновение вспыхивает свет. Мелькает огромная тень человека, и свет  гаснет
снова. Из подъезда босиком выбегает прики с туфлями в руке.
   - Табличку на двери  видел.  Имя  женское,  как  мы  и  думали.  Тикако
Кондо... Тикако написано хираганой...  [одна  из  двух  основных  японских
азбук] - Он обувается, тяжело переводя дыхание, присев на корточки в  тени
ворот. - Прямо мороз по коже... Впервые в жизни такое...
   - Это там на секунду свет зажегся?
   - Ну да, там. И еще слышно было, как упало что-то тяжелое...
   - Вон в той крайней комнате?
   - Ага. Вы тоже видели?
   - Странно как-то... На секунду вспыхнул и больше не загорается.
   - Что тут странного? Дорвался до девки...
   - Хорошо, если так. Я все боюсь, не заметил ли он нас.
   - Едва ли... Нет, этого быть не может. Он бы где-нибудь запутал  нас  и
бросил, а не привел бы сюда.
   Мне, однако, стало как-то не по себе. Мы поставили перед  собой  задачу
установить имя и адрес этого человека,  но  ведь  теперь  все  изменилось.
Сторожить его здесь не имело смысла - он мог  остаться  ночевать.  Мы  оба
почти не  спали  со  вчерашнего  дня.  Вдобавок  мы  ведь  не  решили  еще
окончательно, что именно он будет объектом эксперимента. Если это окажется
удобным, можно будет основным объектом взять женщину, а его  рассматривать
как  объект  вспомогательный.  Я  изложил  прики  эти  соображения,  и  он
согласился.
   - Вот мы и добрались до женщин, правда, сэнсэй?
   - В конце концов их примерно столько же, сколько мужчин.
   Итак, мы временно отступили. Дойдя до проспекта, я простился с прики  и
вернулся домой, еле удерживая на плечах ноющую от утомления  голову.  Жена
рассказывала что-то о том, как подрался в  школе  наш  сын,  но  я  слушал
вполуха, то и дело, словно в узкую темную щель, проваливаясь в дремоту.



10

   На следующий  день  я,  разумеется,  проспал  и  явился  в  институт  в
одиннадцатом часу. Вчера я... Не могу  объяснить  это  толком  даже  себе.
Одним словом, работа над проектом, приемлемым  с  точки  зрения  комиссии,
представлялась мне вчера так. Мы разрабатываем этот проект вдвоем с прики,
тщательно скрывая это от остальных. Затем комиссия  официально  утверждает
проект, и тогда -  только  тогда!  -  мы  доводим  его  до  сведения  всех
сотрудников. Именно поэтому я позволил себе вчера пуститься в эту авантюру
с единственным помощником. Играло здесь какую-то роль и то обстоятельство,
что  проект  касался  на  этот  раз  всего-навсего  единичного   человека,
величины, по моему мнению, не заслуживающей всестороннего исследования.  И
только  ночью  я  понял,  что  скорлупой,  обволакивающей  частную   жизнь
человека,  пренебрегать  нельзя.  Будь  у  нас  время,  нетрудно  было  бы
разработать обширный проект, но до следующего заседания комиссии  остается
всего пять дней. Вдобавок для того, чтобы проект приняли наверняка,  лучше
представить его дня за два до заседания. Если нынешний проект не  пройдет,
положение  наше  вновь  ухудшится.  Во  всяком   случае,   не   приходится
сомневаться, что работа будет закрыта - хотя бы временно.
   По дороге в институт я понял, что план действий надо изменить. Я  решил
официально объявить о своих намерениях всем сотрудникам и взяться за  дело
объединенными силами. Если разъяснить им суть положения, они не  разгласят
тайну. Я разделю их  на  две  группы.  Одна  занимается  женщиной,  другая
берется за мужчину; каждый сотрудник знает свои обязанности и выполняет их
быстро и точно. Информация, которая будет собрана  в  ближайшие  два  дня,
позволит определить последующее направление работы и новые возможности.  И
самое главное - провести проект через комиссию.
   Прежде чем пройти к себе, я заглянул в отдел информации и спросил,  где
прики. Мне ответили, что  прики  давно  уже  ждет  меня  в  машинном  зале
наверху. "Пригласите всех наверх, мне надо поговорить с вами", - сказал  я
и поспешил к прики.
   Он сидел перед пультом, положив локти на панель управления. Странно, он
даже не поздоровался. Он только как-то жестко взглянул на меня  и  сказал,
не двигаясь с места:
   - Что же мы будем теперь делать, сэнсэй?
   - То есть?
   - Как вам нравится эта чертовщина? -  Он  щелкнул  пальцем  по  газете,
разостланной на коленях.
   - Постой, о чем ты говоришь?
   прики озадаченно поднял голову, выпятив подбородок  и  вытянув  длинную
шею.
   - Вы что, сэнсэй, газет еще не читали?
   На лестнице загремели деревянные каблуки. Это поднимались сотрудники из
отдела информации. прики вскочил и подозрительно уставился на меня.
   - Это еще что такое?
   - Я велел им собраться, хочу распределить работу.
   - Вы что, с ума сошли? Читайте!
   Он сунул мне в руки газету, распахнул дверь и грубо заорал в коридор:
   - Куда лезете? Сейчас не время! Идите, позову, когда освободимся!
   Кацуко Вада звонко крикнула в ответ что-то язвительное. Я не расслышал,
что именно. Мне уже было не до этого. Я  стоял,  вперив  глаза  в  газету,
читая  и  перечитывая  заметку,  обведенную  красным  карандашом,  и   мне
казалось, будто воздуха вокруг меня становится все меньше и меньше.

   "ЗАВЕДУЮЩИЙ ФИНАНСОВЫМ ОТДЕЛОМ ЗАДУШЕН ЛЮБОВНИЦЕЙ!
   Вчера, одиннадцатого, около  полуночи,  заведующий  финансовым  отделом
фирмы "псиба-седзи" г-н Сусуму  Тода,  58  лет,  навестил  свою  любовницу
Тикако Кондо,  26  лет,